Денис Гуцко - Апсны абукет
Противоположный, занятый абхазами берег Гумисты полыхает. Дикая кутерьма огня, дым. Отсветы дотанцовывают до наших стен и заставляют стены струиться… плыть…
Потом снова гудят тягачи. Так же угрюмо, как бы бормоча что-то злое. Они уходят в восточную часть города, где будут недосягаемы.
— Значит, будет теперь обстрел? — шепчет она.
— Нет, не будет… не сегодня. Завтра, наверное.
Кто-то смеется. Кто-то икает. Кто-то передергивает затвор.
Проклятые русские
Утром, встречаясь с соседями, здороваешься — по-русски, естественно… Ночью прилетает русский штурмовик… А утром, встречаясь с соседями, здороваешься — по-русски и думаешь — прилетит ли этой ночью русский штурмовик. Днем по русскому телевидению выступит Паша Мерседес и, размазав улыбчивое лицо по экрану, расскажет, что ни один самолет…
Турецкие макароны
В качестве гуманитарной помощи Турция прислала несколько тонн макарон. Их на грузовиках перевезли в один из магазинов и стали продавать. Причем за несколько часов этой гуманитарной распродажи цена менялась трижды.
Мы с Лидой отстояли в очереди восемь часов. Собственно, больше это походило на штурм. Узкая дверь магазина, перегороженная столом, и за ним — две хмурые тетки. Толпа беспрерывно галдит, тычет зажатыми в кулаки деньгами, зовет то одну, то другую продавщицу по имени, повизгивает. Продавщицы, не торопясь, высматривают в толпе родственников, знакомых, соседей, берут у них через головы впереди стоящих деньги, так же через головы подают ящики макарон. Время от времени подходят солдаты и, стреляя вверх, чтобы осадить толпу, наводят порядок. Солдаты тоже берут макароны и уходят. Чем меньше остается ящиков, тем безумней давка, тем чаще подходят солдаты. Придвинувшись вплотную к столу-прилавку, мы с Лидой стоим уже около получаса. Всунуть деньги в руки продавщиц не так-то просто. Они все время норовят взять у кого-нибудь сзади, сбоку — у того, кто зовет их по-грузински. И все-таки — ура! — мы тащим два ящика и еще пять пакетов!
Русская рожа
Володя Воскобойник — с ним мы работали вместе в СФТИ — отстоял многочасовую очередь за хлебом. Хлеб выпекали прежде всего для армии, а излишки работники хлебозавода выносили прямо к решетке. Солдат охранял — скорее сказать, контролировал — это прибыльное предприятие. Ждать приходилось подолгу: когда вынесут, тогда и вынесут… Володя дождался, подошла его очередь.
— А ты, русская рожа, езжай за хлебом в свою Россию, — сказал ему солдат.
Володя развернулся и пошел домой.
За что?
К нам в госпиталь из такой же очереди привезли пожилую женщину лет шестидесяти со сломанной ключицей. Со словами: «Проклятые русские!» — солдат ударил ее прикладом. Она плакала, причитая вполголоса: «За что?», — и озиралась на врачей-грузин, накладывавших ей повязку.
Водочный бизнес Прониных
Вокруг как-то быстро — удивительно быстро — налаживался особый военный быт. Мир взорвался, а обломки улеглись в каком-то новом, уродливом порядке. Быстрее всех в нашем доме в этот порядок вписались Пронины. (Сказалось, видимо, то, что при советской власти Люба, мать семейства, была профессиональной спекулянткой. Олег, ее муж, сын Юра и дочь Надя помогали ей в этом нелегком деле.)
В войну они занялись сбытом водки. Каждый день мать с дочкой садились в прицеп трактора «Беларусь» и отправлялись на станцию Дранда, что в 30 км от Сухуми. Здесь всегда стояла железнодорожная цистерна со спиртом, а на базе лимонадного завода производился разлив «огненной воды». Они привозили несколько десятков бутылок и сначала продавали их прямо на улицах, а со временем клиенты стали приходить к ним домой. Цена на водку росла в зависимости от положения дел в окопах: в сентябре бутылка стоила пять тысяч купонов, к концу года уже семь. (По слухам, зарплата солдат грузинской регулярной армии составляла 15 тысяч купонов…) Время от времени у жилища Прониных раздавались автоматные очереди: таким образом солдаты реагировали на инфляцию. Много раз я видел, как мать и дочь бывали на волосок от гибели. В проверенных выражениях, привычно, что ли, они умоляли не убивать их и не отбирать у них водку, ссылаясь на то, что это «хозяин» устанавливает цену, а назвать они его не могут… Но доход они все-таки имели неплохой: как-то, заглянув к ним за спичками, я застал на их столе жареное мясо.
В погожие дни Олег ходил к морю, удил с пирса рыбу. В один из таких дней, когда он ушел на рыбалку, начался абхазский артобстрел. Видимо, обстреливали находящуюся на берегу гостиницу «Тбилиси», в которой в это время расположился на отдых только что выведенный из окопов грузинский батальон, но наводчик оказался неважный — снаряды бухали в районе пляжа, где не было никого, кроме одинокого невезучего рыбака. Артобстрел стих, время шло, но Олег все не возвращался. Люба начала беспокоиться. Наконец он пришел — с огромной лиловой шишкой во весь лоб. Поднятый взрывом голыш угодил в него, и он потерял сознание.
(Позже, живя уже в России, мы узнали от знакомых, что Олег Пронин был зверски убит вернувшимися абхазами — за то, что «обслуживал оккупантов».)
Пробивает ли АКМ рельс?
Во дворе напротив жил русский ополченец — быть может, единственный на весь город русский ополченец, сражавшийся на грузинской стороне. Жил он с матерью-старушкой, лет ему было около двадцати пяти. Высокий, плечистый и очень довольный, что у него есть собственный автомат.
Однажды, крепко выпив в компании своих однополчан, он стал хвалить автомат Калашникова, утверждая, что тот пробивает рельс. А так как железная дорога проходила недалеко, спорщики отправились к путям — и, отойдя метров на пять от рельса, поклонник АКМа прицелился и выстрелил. Дико взвизгнув, пуля-дура отскочила от рельса — один глаз вытек напрочь, а второй повис на нервных волокнах.
Мука
Когда-то, когда вопрос о том, кем считать себя — украинцем или русским (по крови или по культуре), — время от времени просыпался и начинал ерзать в душе, я вспоминал о Гоголе, о его двуедином гении, и этим утолялся. Все-таки две родины лучше, чем ни одной.
…Однажды, когда голод стал уже обыденным состоянием, мы купили на рынке мешок немолотой кукурузы. Я отвез его на тележке на мельницу — на соседней улице работала-кряхтела старенькая электрическая мельница. Хозяева ее, два пожилых мегрела, составляли абсолютно киношный дуэт: один был худой и говорливый, любил помурлыкать в усы что-то, очень похожее на застольные песни; второй — плотный, с красным, как гранат, лицом и светлыми волосами, постоянно присыпанными к тому же мучной пылью, работал молча, здоровался, будто ворчал. Брали они традиционную десятину с помола, от денег отказывались.
Я приволок свою кукурузу рано утром, но с утра они мололи «своим» людям, а в двенадцать отключили электричество, часа через три электричество появилось, мельница закрутилась снова… но мой мешок стоял сиротливо в углу, и так же сиротливо сидел в другом углу я. Костлявый старик ходил неторопливо мимо меня, напевая, и, казалось мне, тихонько ухмылялся. И вдруг он остановился передо мной и завел такую речь:
— Вот ведь, Россия нас бомбит, а кушать мы все хотим, и мегрелы и русские…
Застигнутый врасплох, не зная, что ответить, я обронил — и это была чистейшая правда (одна из ее половин):
— Я украинец.
Это оказалось моей козырной картой.
— А, вот как, — отозвался старик.
Он рассказал мне, как в войну, в Великую Отечественную, воевал на Украине, был ранен, и его прятала украинская женщина, выходила, выцарапала у смерти.
— Она со своими детьми очень голодала, но делила со мной последний кусок хлеба. Что давала детям, тем кормила и меня. Я всегда ее помню, я обязан ей жизнью. До сих пор помню даже ее лицо.
Словом, вскоре кукуруза была перемолота…
Я тащил по вечерним переулкам тележку с мукой, стараясь побыстрее, чтобы успеть до комендантского часа, думая о войне — той, Отечественной, и этой, гражданской, а еще — о Николае Васильевиче Гоголе.
«Русскоязычные»
Да, я мог считать себя русским — по культуре, по судьбе. Однако российская власть конца XX века сама решала — «кто и насколько», недостаточно русских она именовала «русскоязычными» и, совершив этот несложный лингвистический трюк, полагала проблему решенной. Другие нации, не столь, видимо, великие, не разбрасывались своими. Из всех «русскоязычных» одни только славяне оказались предательски брошенными на чужой войне.
…Итак, эвакуация:
Евреев.
Вскоре после начала боевых действий в Абхазии Израиль объявил, что все желающие евреи могут репатриироваться. Для этого необходимо всего-навсего записаться в еврейской общине.
После записи на отъезд (это если вы еврей) вы ожидали назначенной даты и отправлялись к Дому правительства. Туда подъезжали два «икаруса» и «Камаз». Каждый отъезжающий мог взять 40 кг груза. Беспокоившихся — успокаивали: в Израиле каждой семье предоставят жилье со всем необходимым: постелью, посудой и т. п. «Икарусы» отвозили репатриантов в Тбилиси, где в израильском консульстве уже ждали оформленные документы, а в аэропорту — «Боинг-747», который через несколько часов доставлял потомков Моисея на историческую родину…
