Дэймон Гэлгут - В незнакомой комнате
Они не разговаривают. Если разговоры возникают, то касаются практических вещей: где мы будем спать, не отдохнуть ли? Все остальное время они идут, иногда рядом, иногда врозь, но всегда каждый сам по себе. Странно, что вся эта ширь, не имеющая никаких искусственных ограничений, простирающаяся до горизонта, так безоговорочно отбрасывает человека внутрь себя самого, но это так. Я не помню, чтобы когда-либо был так же напряженно сосредоточен в себе, как на этой пыльной дороге, где был напрочь лишен обычных эмоций, свободен от всех стремлений и желаний, связывающих с миром. Может быть, поэтому Райнер вечером сказал:
— Ходьба имеет собственный ритм, который полностью тебя поглощает.
— Что ты имеешь в виду?
— Если ты идешь и идешь достаточно долго, ритм овладевает тобой.
Он произнес это с таким отсутствующим видом, что захотелось тут же оставить тему. Так часто бывает в общении с Райнером. Он высказывает мысль, интересную или глубокую, которая, вероятно, ему не принадлежит, а дальше ты чувствуешь пустоту, которую он не в состоянии заполнить, и отсутствие других мыслей, которые могли бы развить первую. Он молча ждет, что скажешь ты. Иногда ты говоришь, но не сегодня.
— Сегодня я слишком устал.
Они сидят рядом в маленьком углублении-пещере под нависающей скалой. Уже почти темно. С тех пор как они покинули город, прошло много часов, ему уже давно хотелось остановиться, но Райнер желал идти дальше. Только когда село солнце, он наконец согласился, что пора ставить палатку. Однако с одной стороны поля, с другой — голые скалы. Место было слишком открытое, неуютное.
— Давай перейдем через хребет и посмотрим!
И тут они случайно находят пещеру. Райнер молчит, но у него победный вид.
Мол, я же знал. Его вид подразумевает, что он настроен в унисон ритму Вселенной, что ритм его ходьбы не отличается от ритма жизни. Храбро иди до самого края, и все получишь. Даже палатку ставить не нужно. Он же настроен менее оптимистично. Неужели они действительно будут спать на открытом месте, как пара бродяг? Он избалован и изнежен, ему не хватает фатализма его закаленного спутника. Но когда становится совсем темно и мир сжимается до размеров маленькой пещеры под выступом скалы, пребывание здесь, в круге, освещенном костром, который они развели собственными руками, становится более приятным.
При свете дня земля расстилалась перед пещерой широкой долиной, и необозримость пространства пугала, но теперь оно сделалось приемлемым. Далеко-далеко внизу видны разрозненные крошечные огни пастушьих костров, дрожащим эхом доносится оттуда звон коровьих колокольчиков. Когда они, вскипятив воду, поели, на них снисходит чувство удовлетворения, все трещины и разрывы мира заделаны и связаны, впереди часы сна.
Он расстилает спальный мешок и ложится на бок, уставившись в темноту. Минуту спустя подходит Райнер и склоняется над ним. Они ничего не говорят, тишина густеет, переходя в напряжение. Затем Райнер спрашивает:
— В одном из твоих писем…
— Да.
— Ты написал, что ждешь встречи со мной.
— Да.
— Что ты имел в виду?
Он не знает, что он имел в виду тогда, но знает, что Райнер имеет в виду сейчас. Он ничего не может с собой поделать, весь день там, на дороге, в его воображении помимо воли возникали картины, он и сейчас видит ту вчерашнюю женщину, до краев наполненную лихорадочным отчаянием, видит Райнера, гнущего ее послушное тело своими загорелыми руками. То, чего Райнер хочет теперь, ничуть не будет отличаться от того, что он проделывал с женщиной, — ритуал, исполняемый без нежности, теплоты, чувственного удовольствия.
Но приходится признать, что в нем пробуждается ответный импульс подчиненности, какая-то часть его желает сдаться, я вижу тени, отбрасываемые судорожно сцепленными изломами нависающей скалы.
— Я не знаю, что имел в виду.
— Ты не знаешь, что имел в виду?
— Мне хотелось тебя увидеть.
— И больше ничего?
— Насколько припоминаю, нет.
Райнер медленно кивает.
Ни один из них не является больше тем человеком, каким по обоюдному согласию был до сих пор. Начиная с сегодняшнего вечера правила будут изменены. Он чувствует приправленный дымом запах пота другого мужчины, или, быть может, это его собственный запах, отнюдь не неприятный. Потом Райнер встает, уходит в дальний конец пещеры и устраивается там. Они опять молчат. Огонь постепенно гаснет, тени тают, воздух продолжает оглашаться звоном колокольчиков.
Они снова пускаются в путь до рассвета, дорога еще синяя и плохо различима. Вчерашние ссадины отдаются острой болью, но спустя полчаса боль рассеивается по всему телу и становится неразделимой. Она не без приятности ощущается везде. Встает солнце, и по обе стороны из темноты начинают восставать горы.
Они идут по большой окружности, которая закончится в месте, расположенном неподалеку от города Масеру. Оттуда они начнут второй, больший круг, заканчивающийся почти в том же самом месте, потом третий. Таким образом, они охватят всю страну тремя каждый раз увеличивающимися петлями, последняя из которых приведет их на самую высокую гору Дрейкенсберг, что далеко на востоке. К тому времени они должны окрепнуть и войти в форму, привыкнуть к тяготам такого рода путешествий, хотя у него есть на этот счет сомнения. Это Райнер спланировал их путешествие таким образом, расчертив его разноцветными чернилами на карте.
Они останавливаются возле маленького придорожного магазинчика, чтобы запастись едой на день. Тесное помещение забито консервными банками, коробками и пакетами, пастой и сластями, овощами и мылом. В дорогу разумнее брать легкие продукты, может, несколько булочек, немного риса. Но Райнер прочесывает тускло освещенный магазин, снимая с полок консервы, сетку картошки, плитки шоколада.
— Но зачем?
— Я это люблю.
— Шоколад?
— Я люблю шоколад. Я читал статью о человеке, который целый год питался только шоколадом и водой.
— Это невозможно!
Райнер смотрит на него, ухмыляясь. Конечно, это возможно. В предстоящие дни он будет отламывать по маленькому кусочку и есть медленно, смакуя, добираясь до некой сути, которая и будет питать его вопреки законам биологии. Для Райнера сложности и противоречия мира лишь пустяки, отвлекающие внимание, истина всегда проста и нага. Вот правило, которому надлежит следовать неукоснительно, в то время как сомнения необходимо преодолевать. Это возможно — выжить на силе воли и шоколаде, он в это верит, и каждый раз, когда предлагает своему спутнику кусочек шоколада, на его лице снова появляется эта едва заметная ухмылка.
За еду и все остальное Райнер платит свои деньги. В Масеру он обменял какое-то количество канадских долларов на ранды, деньги носит в кармашке на поясе, на это они теперь и живут. Хотя я прилежно записываю каждую покупку в маленький блокнот и в конце путешествия собираюсь отдать ему все до последнего цента, уже сейчас, на второй день путешествия становится ясно, что Райнер сам будет решать, что мы можем, а чего не можем позволить себе в пути.
Итак, они берут консервы, картошку, шоколад и поровну распределяют груз.
Когда они снова пускаются в путь, груз кажется несоразмерно тяжелым, и он чувствует, как от острого негодования его словно бы пригибает к земле, он идет медленнее, чем прежде. К полудню солнце становится нестерпимо горячим, оба исходят потом. Они в какой-то маленькой деревушке с уродливыми современными строениями и старой разрушенной церковью.
— Думаю, нам нужно сделать привал и немного отдохнуть, — говорит Райнер.
С вершины горы справа виден крутой обрыв, посередине его пещера, она больше, чем та, в которой они провели предыдущую ночь. Райнер выражает желание добраться до нее. Но придется долго спускаться! Ну и что? А потом взбираться обратно! Ну и что? Еще одна причина для невысказанного противостояния между ними. Насмешливая издевка в темных глазах одного мужчины одерживает верх над возмущением другого, и они начинают спускаться между валунами и кустами столетника. Мелкая галька осыпается из-под ног. Когда они добираются до пещеры, в тени, отбрасываемой скалой, гнев его утихает. Мирная долина расстилается внизу.
— Здесь красиво, — говорит он.
— Да. — Этим односложным согласием Райнер подчеркивает, что снова оказался прав.
Они валятся в пещере прямо на камни. Он засыпает, а когда просыпается, видит, что минули часы и начинается гроза. Небо почернело от туч, молнии огненными лестницами пронзают пространство от неба до земли, от грома сотрясаются скалы. Дождь, образовавший непроницаемую дверь, отделяющую их от мира, кажется почти твердым. Они сидят под скальным навесом, вода низвергается с неба, от земли поднимаются свежие запахи испарений. Так же, как и прошлой ночью, теперь, когда он отдохнул и освежился, когда ушла жара, а саднящая острота эмоций притупилась, ему почти нравятся странное место, в котором он очутился, и его странный спутник.
