Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
Он поднял воротник пиджака, натянул берет до бровей, уперся локтями в колени, закрыл лицо ладонями. Снова возникли перед ним жена и дочь Мануэла Рату, прикорнувшие у прогоревшего очага. Он наваливался на него всей тяжестью, потом отступал и наваливался снова. На рассвете, когда Важ, дрожа от холода и слабости, снова отправился в путь, то не смог бы сказать, спал он у развалин акведука или ему так и не удалось заснуть.
14
Самого Перейры не было дома, но Консейсон, скрестив руки на груди, сказала своим протяжным певучим голосом, что он скоро вернется. Консейсон была полная и румяная (с белыми зубами, которые она показывала каждую секунду); черные, заправленные за уши волосы собраны на затылке в огромный пучок, схваченный гребенками.
— Хочешь кофе? — спросила она. Важ кивнул, она поднялась и прибавила: — Сначала пойдем посмотрим моего малютку. — Она потянула его за руку, почти насильно подняв, повела в другую комнату.
— Тсс! — она приложила палец к губам, подошла к плетеной люльке и сняла покрывало. Из одежек виднелось крохотное, сморщенное и красненькое личико в просторном белом чепчике. Рядом с личиком младенец держал сжатый кулачок, тоже красный и сморщенный, с такими тоненькими хрупкими пальчиками, что страшно тронуть.
— Хорошенький, да? — шепнула Консейсон. Осторожно присела и нежно поцеловала ручку малыша. Вернувшись на кухню, она зажгла керосиновую плитку и спросила:
— Ты знаешь что-нибудь о Друге?
Два года назад, вскоре после свадьбы, Перейра пришел домой в час ночи в сопровождении незнакомца. Тому нужно было втайне от соседей провести у них несколько дней. Консейсон посмотрела на гостя недоверчиво. Когда на следующий день ом после обеда предложил помочь вымыть посуду, она возмутилась. Незнакомец едва улыбнулся и вымыл посуду. Невозможно было питать антипатию к такому спокойному и дружелюбному человеку. Он разговаривал мало, но, когда рассказывал что-нибудь тихо и серьезно, Консейсон хотелось, чтобы он не умолкал. Она никогда не слышала, чтобы так говорили. По его спокойному веселому виду никто бы не догадался, что этот человек занимает высокий пост в партии и жизнь его в опасности. Муж рассказал Консейсон, что Друга чуть не схватили, полиция ворвалась в дом, ему удалось выбежать, в него стреляли. Устроили настоящую облаву. Друг провел у них в доме пять дней, большую часть времени писал, сам убирал постель, помогал чистить картошку, мыть посуду. Он проявлял интерес ко всему, но вопросы его были деликатны и ненавязчивы, а ответы всегда искренни. Через пять дней он ушел на рассвете вместе с присланным за ним товарищем. Долго потом Перейра вздыхал, глядя, как жена украдкой вытирает русой мокрые от слез глаза.
— Его убьют, если поймают, — сказал Перейра.
Консейсон не понимала, за что преследуют и убивают таких людей.
Та встреча окончательно связала обоих с партией. Их дом превратился в «опорный пункт» нелегального аппарата, а потом, когда Перейра стал руководителем местной организации, — в «связной контрольный пункт». За эти два года тут регулярно встречались многие партийные работники. Но Перейры скучали по Другу. У всех были имена. Тот для них оставался просто Друг. Когда Важ пришел к ним в первый раз, он ничего не ответил на расспросы о Друге, потому что не знал, о ком идет речь. Хозяева сами мало что знали. Потом Важ выяснил у руководства, и супруги узнали, кем был этот товарищ, узнали его имя и самую известную подпольную кличку. Но для них он навсегда остался Другом.
Важ допивал кофе, когда вернулся Перейра, коренастый, с черным от солнца лицом и зелеными, как у кошки, глазами.
— Они уже идут! — входя, сказал он.
Кроме Перейры, в бюро входили Жерониму и Гашпар. Жерониму — крепкий неторопливый мужчина лет пятидесяти. Его редкие, совсем седые волосы коротко острижены, на светлой дряблой коже лица выделяются бледно-серые глаза, нижняя губа презрительно опущена. Он ветеран партии, несколько раз сидел в тюрьме.
Гашпар довольно высок, длиннолиц, тонкие губы придают лицу выражение твердости и воли. Он из тех людей, чья внешность привлекает внимание. По воскресным дням его легче принять за государственного служащего или преподавателя лицея, чем за рабочего. И говорит он плавно и выразительно, с явным удовольствием слушая свой голос.
Гашпар — рабочий на «Сиколе», самом крупном заводе в этих местах. На многих предприятиях есть рабочие комиссии, но самой активной считается комиссия на «Сиколе». Гашпар сам подобрал членов комиссии, и под его руководством она выдвинула требования, выработанные им самим. Начальство, удивленное такой активностью, пообещало увеличить зарплату и удовлетворить ряд других требований.
— Они думают, что имеют дело с неопытными людьми, — говорил сейчас Гашпар на заседании бюро. — Но если рабочие докажут, что знают, чего хотят — а у них есть все основания требовать своего, — то с нами будут вынуждены согласиться.
Гашпар описывал победу с явной гордостью, не скрывая, что именно благодаря ему они добились быстрого успеха.
— А что делали рабочие, когда комиссия пошла в дирекцию? — спросил Важ.
Прежде чем ответить, Гашпар, как всегда, поджал губы:
— Конечно, продолжали работать.
Важ возразил, что было бы больше пользы, если б все оставили работу и собрались у кабинета, когда там находилась комиссия.
Гашпар уверенно возразил:
— Это лишь усложнило бы дело. Мы и так добились хороших результатов. Чего же еще?
— Успех не всегда доказывает, что путь выбран правильно, — сказал Важ.
Перейра думал так же, как Гашпар, и в своем выступлении выразил сожаление, что не обладает его качествами. Ему казалось, что мнение Важа умаляет заслуги Гашпара, и он счел своим долгом защитить того. А Жерониму сам не понимал, какова его собственная позиция.
— Товарищ Гашпар — личность выдающаяся, особенно по своим организаторским качествам, — сказал он, рассеянно глядя в окно, — и в этом опасность. Без него организация станет вполовину слабее.
Слова, звучавшие похвалой Гашпару, в какой-то мере содержали и критику его методов.
Гашпар, казалось, не обратил внимания ни на критику, ни на иронию. С явным удовольствием выслушав слова Жерониму, он продолжал отстаивать свое мнение, подчеркивая достигнутые успехи:
— Если бы действовали подобным образом и на других предприятиях, поняли бы, что так можно добиться многого. Позвольте мне на «Сиколе» работать по-моему.
В подкрепление сказанного он перечислил успехи организации, в том числе и распространение тридцати экземпляров газет.
— Нас на заводе уже двенадцать. Это не случайные люди. Я знаю всех и лично рекомендовал их в партию.
— Ты, друг, сделал много, — сказал Важ. — Как говорит товарищ Жерониму, в этом-то и заключена опасность.
15
Около полудня Гашпар и Жерониму поспешили уйти, а Важ остался обедать с Перейрами. Консейсон положила каждому по куску рыбы и поставила огромную миску картошки, которой хватило бы на шестерых. Перейры, хорошо зная жизнь партийных работников, всегда старались накормить их досыта. Вот если бы кто посторонний присутствовал на этом обеде, то страшно бы удивился. Удивился бы, что Важ положил себе невероятную гору картошки с треской и тут же с жадностью налег на нее, запивая вином. Консейсон подливала ему вино в розовый бокальчик, который хранился в доме специально для товарищей. Важ положил себе еще столько же картошки из миски и съел с прежним аппетитом. Когда Важ справился с этой порцией и опять потянулся к миске, удивление наблюдателя перешло бы в возмущение, хозяева же, судя по всему, даже внимания не обратили. Важ выложил остатки картошки к себе на тарелку и улыбнулся друзьям:
— Лучше умереть, чем плохое здоровье иметь.
После обеда Консейсон принесла Важу вычищенную и выглаженную одежду. Когда Важ собрался уходить, Консейсон схватила его за руку и почти закричала:
— Как! Ты уходишь, даже не взглянув на моего малыша?
Приложив палец к губам, чтобы Важ не шумел, она потянула его в комнату, где спал ребенок.
16
Это была последняя из намеченных встреч. Теперь можно возвращаться домой. В десять часов вечера он выехал на пустое и темное шоссе. Важ с удовольствием слушал шуршание колес по мокрому асфальту. Изредка навстречу попадались автомобили, слепя фарами. Тогда он сворачивал на обочину и ждал, пока машина проедет. Из освещенного кафе донеслись звуки радио. Трое сорванцов отдали ему честь. Под стеной стояла влюбленная парочка, свет фонарика спугнул их, они отпрянули друг от друга. На подъеме к оливковой роще Важ понял, как устал. А проделал он только первую часть пути. «Надо перекусить», — подумал он и вспомнил, что километрах в пяти-семи отсюда есть одна лавчонка, наверняка еще открытая. На вершине холма он отпустил педали и покатился вниз.
