Давид Фонкинос - Наши расставания
— Н-да?.. — рассеянно бросил он, чем привел Лизу в негодование.
— Папа! Ты что, нарочно?..
— Что? Ах, это вы… Ну, здравствуйте, здравствуйте…
Он не встал с дивана, но слегка двинул вперед корпусом в слабой попытке показать мне, что я все-таки не совсем пустое место.
— Здравствуйте, э-э…
— Фриц.
— …Фриц. Вас что, правда зовут Фриц?
— Да. Видите ли, моей отец… Он очень любил один роман, ну и…
— Он уже познакомился с твоей матерью? — спросил он Алису. Не больно-то вежливо: во-первых, он меня перебил, а во-вторых, обращался не ко мне, а к своей дочери.
— Да, мы заходили на кухню. Фриц очень любит кролика…
Ее слова разбились о стену моего угрюмого молчания. Хватит с меня! Что она ко мне привязалась с этим кроликом? Чихал я на кроликов! На свете есть много вещей, которые я люблю. Ну, например. Монтеверди, Антониони, Кандинского (хм, любопытно, все фамилии оканчиваются или на «и», или на «ий», но не время было сейчас выстраивать по этому поводу какую-либо теорию).
Ромюальд Пикар (1951–1987), французский мореплаватель. Первым совершил кругосветное путешествие, пересекая океаны строго по диагонали. Впоследствии предпринял одиночное плавание через Тихий океан, но пропал со связи уже через два дня. Несколько месяцев спустя его тело было найдено на пустынном островке. На каменной скале он выцарапал слова: «Мне очень одиноко».
Аперитив подали в гостиной. Я из вежливости жевал арахис — вместо сигареты. Лиза старалась, как могла, заполняя тягостные паузы в беседе, но у нее без конца звонил телефон. Из коридора до нас доносились обрывки ее разговоров.
— Нет, все-таки это безумие! — воскликнул отец. — Одна дочь пишет диссертацию о беглых нацистах, а вторая собирается преподавать немецкий язык! Скажи, Элеонора, ну разве это не безумие?
— Чистое безумие.
— Заметь, кстати, это может пригодиться. В случае нового нападения. Я бы, пожалуй, не возражал… А то развели, понимаешь, бардак. Вот пусть наведут порядок!
— …
— А многоженство!
— Это его последний пунктик, — шепнула жена.
— А что, глядишь, и правда разрешат у нас многоженство. Вот вы, Фриц, что вы об этом думаете?
— О чем? О многоженстве?
— Он еще спрашивает! Нет, ну и дружок у тебя! Если я задаю вопрос о многоженстве, то любому ясно, что меня не интересует ваше мнение о том, какая сегодня погода!
— Пойдемте за стол, — прервала спор Элеонора.
Стол был накрыт — загляденье. Не стол, а музей на скатерти. У меня тем временем начались желудочные колики. «Не волнуйся, — шепнула мне Алиса. — Он тебя просто проверяет. Мне кажется, ты ему понравился…» Странная манера выказывать симпатию.
Дальше он, естественно, завел разговор об утрате ценностей.
— Все летит в тартарары. Посмотрите на семью. Сплошные разводы! Пока смерть не разлучит вас! Ха-ха! Сегодня смерть — просто мелкая неприятность…
— А как ты думаешь, они очень счастливы, те, кто продолжает жить вместе только потому, что разводиться неприлично?
— Ну, знаешь, Лиза, тебе вообще ничего нельзя сказать!
— Почему же? Говори что хочешь. Просто надоело слушать один и тот же старый припев: «Раньше было лучше».
— Что ты себе позволяешь, дочь моя?! — внезапно осерчал папаша. Любое несогласие явно вызывало у него аллергию.
— Ты с дочерью целый год не виделся! — наконец возмутилась Элеонора. — Хватит к ней цепляться.
— Ну ладно, ладно… Но все равно никто меня не переубедит: ничего святого у людей не осталось. А кто виноват? В первую очередь — иммигранты. Не удивлюсь, если завтра рядом с моим домом откроют мечеть…
Мы молча слушали, как он разоряется, а я понятия не имел, как должен реагировать. Мне еще не приходилось попадать в подобный переплет. Неужели во имя любви я должен послушно кивать, слушая весь этот бред? Если бы еще Алиса хоть украдкой мне улыбнулась! Но она с восхищенным видом внимала отцу. Даже ее мать горестно вздыхала, и, хотя на кухне она здорово меня разозлила, я вдруг испытал к ней нечто вроде сочувствия.
Отец постепенно скатывался в откровенный экстремизм, атмосфера за столом приближалась к полярной. Он катком прошелся по бомжам и румынским эмигрантам, которые нарочно, чтобы нас разжалобить, отрезают себе ноги, вспомнил СПИД — болезнь пидоров и наркоманов, а кто им болеет-то, извращенцы из шоу-бизнеса, так им и надо, а эти уроды из телевизора гребут бабки лопатой, а что нам показывают, дерьмо одно, а всякие придурки им еще эсэмэски шлют, а в газетах что пишут, только и знают, что правительству задницу лизать, кругом одни жулики и прохиндеи, все прогнило, все насквозь прогнило, и бу-бу-бу и бла-бла-бла…
— Я знаю в Аргентине одно хорошее местечко, — прервала его Лиза. — Если тебе здесь так плохо, можешь туда переехать. Хоть сейчас.
— Умнее ничего не придумала?
Перечислив все прелести западной жизни, по какой-то одному ему ведомой логике он перекинулся на меня:
— Так, значит, вы работаете в «Ларуссе»?
— Да.
— Поэтому вы так скупы на слова?
Как и следовало ожидать, он заржал над собственной шуткой. А я, как последний дурак, ему улыбался. Стены комнаты давили на меня. Огромные часы внушали ужас. Церковные святыни, на которые я натыкался, обводя взглядом комнату, без слов свидетельствовали, что это именно я убил Иисуса Христа. Но я продержался весь обед, и уже подали кофе. Однако сил у меня совсем не осталось. Я боялся последних минут. Небольшая передышка наступила, когда в ожидании кофе мы из столовой перешли в гостиную. Я мысленно подводил итоги и задавался вопросом, что я тут забыл. Разумеется, я торчал здесь ради Алисы. Она погладила меня по спине и прошептала: «Ты же знаешь, как это важно для меня. Не сердись на отца, пожалуйста. Он не всегда такой… Вообще-то он неплохой человек… Наверное, он сам страшно нервничает. Попробуй поставить себя на его место. Я ведь в первый раз привела кого-то в дом…» Я смотрел на Алису и недоумевал. Зачем она старается найти оправдание тому, что оправдать нельзя? Лучше бы сказала просто: «Мой отец — старый хрен, но это мой отец, и я его люблю. Так что смирись и не рыпайся». И все встало бы на свои места. Но такого не будет никогда. Когда дело касалось отца, она выпадала из реальности.
Сломался я за кофе.
— А ведь я даже не знаю, как вы познакомились, — сказал он. Это был вопрос.
— На одной вечеринке… — начала Алиса.
— Ну, это была не совсем вечеринка, — перебил я ее. — Мы познакомились в клубе групповухи. Алиса лежала между двумя неграми. Мы посмотрели друг на друга и сразу влюбились. С первого взгляда.
Прошла вечность, прежде чем Алиса подняла глаза на отца. Он был в шоке — в настоящем шоке, поэтому она сделала то, что сделала. Она закричала на меня, но не громко, а таким холодным криком:
— Убирайся! Немедленно убирайся!
Я встал из-за стола, надел куртку и попрощался. Но у дверей еще раз обернулся и сказал:
— Спасибо за кролика.
Я спускался по лестнице, когда услышал за спиной шаги. Алиса, подумал я. Ах, как мне хотелось бы, чтобы это оказалась Алиса. Но нет, меня догоняла Лиза.
— Алиса никогда тебе этого не простит.
— Даже не знаю, что сказать.
— Ничего не говори. Я сама тебе скажу. Ты молодец. Ты все правильно сделал. Это было здорово.
Я шагал вниз по ступенькам, повторяя про себя Лизины слова, но они не приносили мне утешения. Я понимал, что совершил непоправимое. Но особой грусти не испытывал. Слишком уж меня разочаровало поведение Алисы. И на себя я злился, за то что весь обед корчил из себя клоуна. Неужели я мог поверить, что стану идеальным зятем для этого сгустка ненависти?
Я долго ходил по улицам, переваривая происшедшее. Вокруг царила воскресная суматоха. Я стоял на пороге нового жизненного этапа, и это наполняло меня нетерпением и страхом.
Часть вторая
1
Самыми мучительными оказались вовсе не первые дни. Надо немного подождать, убеждал я себя, дать ей время пережить кошмар, в который я превратил семейный обед. Но шла неделя за неделей, и мне становилось ясно, что Алиса не пойдет на попятный. Я переступил грань дозволенного. Мы будем оба страдать, каждый в отдельности и, возможно, даже в одни и те же моменты, как будто сама наша разлука объединяет нас.
Труднее всего было делать веселое лицо на работе. На новом месте надо всем улыбаться. По утрам, по пути в «Ларусс», я упорно тренировался не сжимать челюсти. И приходил, полностью подготовив свои зубы к улыбке. Никто не догадывался, что я переживаю любовную драму. Знал только Поль. Его присутствие сыграло для меня в те дни огромную роль. Между тем ситуация складывалась непростая. Меня приняли в штат, а ему всего лишь предложили продлить стажировку. Раньше мы были на равных, теперь я стал его начальником. Ну не парадокс ли: я принимал утешения от того, кому сам раздавал указания! Посылая его сходить сделать ксерокс, я иногда едва сдерживал всхлип.
