Мун Ли - Наш испорченный герой. Встреча с братом
Я молчал в оцепенении, и он, видимо, решил, что я признаю свою вину, потому что добавил:
— Я возлагал на тебя большие надежды, Пёнг Тэ. Думал: вот, приехал из Сеула, хороший ученик… Но ты эти надежды обманул. Я веду этот класс два года, и ничего подобного до сих пор не было. Боюсь, что ты плохо повлияешь на детей, все станут такими, как ты!
Я был уже достаточно взвинчен из-за злобных насмешек, которыми меня проводили из класса, а теперь слова учителя с их окончательной оценкой заставили меня чуть не расплакаться. Но эмоции подавило сознание: ситуация непоправима, так тому и быть. Дойдя до предела отчаяния, я заговорил:
— Этот парень, что работает курьером, он сказал Сок Дэ, что я сказал вам, и когда Сок Дэ понял, как раз перед тем, как вы пришли…
Я пытался нащупать слова, которые мне не удалось сказать в классе.
— А как же остальные? Что же, все шестьдесят договорились, что ничего не скажут? — спросил учитель, а в голосе его звучало: «Не хочешь признавать свою вину». Но мне было всё равно, я был в ярости.
— Остальные боятся Сок Дэ!
— Вот поэтому я и задал свой вопрос несколько раз.
— Но это же было при нём, при Ом Сок Дэ!
— Ты хочешь сказать, что они боятся Сок Дэ больше, чем меня?
И тут мне в голову пришла хорошая мысль.
— Спросите у них один на один, когда Сок Дэ нет рядом. Или попросите их написать всё и не подписывать фамилий. Вот тогда все дела Сок Дэ выйдут наружу, я уверен!
Я был так переполнен этой уверенностью, что проорал эти слова чуть ли не во всю глотку. Другие учителя стали коситься на нас: происходило нечто странное.
Уверенность моя была основана на том, что в Сеуле мне приходилось видеть, как учителя время от времени используют этот метод для решения проблем, которые иначе не решишь. Например, когда что-нибудь пропало и никто не знает, когда и где это произошло.
— Значит, ты хочешь, чтобы все шестьдесят учеников стали доносчиками, — сказал он и со вздохом повернулся к другим учителям, всем своим видом показывая, что он просто не знает, что сказать.
Учитель, сидевший неподалёку, посмотрел на меня неодобрительно и заметил:
— Да, эти сеульские учителя явно делают с детьми не то, что следует.
Я так за всю свою жизнь и не понял, почему тот метод, который я предложил, может вызвать такую реакцию. Они все были на стороне Сок Дэ, и я был совершенно вне себя оттого, что они меня так поняли. Я вдруг почувствовал, что задыхаюсь, из глаз хлынули слёзы. И это подействовало самым неожиданным образом. Пока я стоял, всхлипывая и размазывая слёзы, учитель смотрел на меня с удивлением. Потом он затушил свою сигарету о край парты и сказал тихо:
— Ну ладно, Хан Пёнг Тэ, мы попробуем сделать по-твоему. Иди в класс.
По его лицу было видно, что он наконец-то понял, насколько серьёзно дело.
Не желая терять лицо перед одноклассниками, я тщательно промыл глаза. Когда я вернулся в класс, атмосфера там была странная. Была перемена, и им вроде бы полагалось ходить на голове. Но вместо этого стояла тишина, как на показательном уроке. Я взглянул на учительскую кафедру, куда все смотрели, и увидел там Ом Сок Дэ. Не знаю, что он перед этим говорил, но, когда я вошёл в класс, он только смотрел на ребят и грозил им кулаком. «Поняли, нет?» — вот что выражал его жест.
Сразу после звонка учитель быстро вошёл в класс. В руках у него была кипа бумаги, форматом с экзаменационные листы, как будто он решил устроить контрольную. Ом Сок Дэ крикнул: «Встать!» И сразу после приветствия учитель вызвал Сок Дэ:
— Староста, отправляйтесь в учительскую. Там на моём столе лежит ведомость — закончите её за меня. То есть она почти закончена, надо только обвести все линии красным.
Когда Сок Дэ вышел, учитель заговорил с ребятами голосом, совсем не похожим на тот, которым он говорил на предыдущем уроке:
— На этом уроке нам надо решить вопрос с Сок Дэ. В прошлый раз я неправильно задал вам вопросы. Сейчас я хочу сделать это ещё раз. Были ли какие-то трения между вами и старостой? Но на этот раз вам не надо поднимать руки, вставать или что-то там выкрикивать. Вы можете не подписывать ваши фамилии, просто напишите на этих листах, что он с вами делал. Может быть, кого-то из вас били без причины, у кого-то отбирали вещи и деньги, — если что-то подобное было, просто напишите об этом. Это не донос и не разговор за спиной у кого-то. Мы делаем это ради класса и ради вас самих. И не смотрите на других: не надо ничего ни с кем обсуждать и мешать другому писать. Я за всё отвечаю, я вас не дам в обиду.
И он выдал каждому по белому листу.
Всё моё недовольство и все мои обиды на учителя растаяли как снег. Ну вот ты и попался, Сок Дэ, думал я и писал, писал — всё, что я про него знал.
Однако ребята оказались, как всегда, непредсказуемы. Оторвавшись от бумаги, я оглянулся вокруг себя и обнаружил, что я был единственным, кто сосредоточенно писал. Все остальные просто сидели и украдкой переглядывались: они даже не взяли карандаши в руки. В скором времени учитель, кажется, тоже понял, что происходит. Немного подумав, он решил освободить их от последней узды, которая их сдерживала, — от невидимых глаз Сок Дэ, от его шпионов. И, я думаю, учитель был прав.
— Похоже, я сделал ещё одну ошибку, — сказал он. — Я хочу узнать от вас не только о том, что натворил Сок Дэ. Я хочу знать все проблемы в классе. Пишите не только об Ом Сок Дэ — обо всех, кто что-то нарушил. А если кто-то будет покрывать другого, то будем считать, что он ещё хуже, чем нарушитель.
После этих слов кое-кто взялся за карандаш. У меня отлегло от сердца. Ну, теперь-то все дела Сок Дэ выплывут наружу! С этим убеждением я дописал до конца лист бумаги, вывалив туда даже то, что я до тех пор считал вещами недоказанными — мои собственные догадки.
Наконец прозвенел звонок. Учитель собрал наши листы и вышел, не сказав ни слова. Он даже не посмотрел ни на кого, выходя, словно желал показать, что у него нет предвзятого мнения.
Я спокойно и умиротворённо ожидал результатов. Неважно, что там сказал Сок Дэ ребятам, пока меня не было в классе: всё равно теперь его грехи выйдут на свет божий, это несомненно.
Учитель опоздал на следующий урок минут на десять — видимо потому, что читал все эти обвинения. Но, вопреки моим ожиданиям, он не сказал ни слова о том, что прочёл, и сразу приступил к уроку. То же было на всех оставшихся в тот день уроках: учитель сразу начинал объяснять материал, как будто ничего не случилось. Иногда мы встречались с ним глазами, но его взгляд ничего не выражал. Только после всех уроков он велел мне зайти в учительскую.
Вот уже больше двух часов меня томили беспокойство и страх. Когда Сок Дэ услышал, что было на уроке в его отсутствие, его лицо заметно потемнело. На третьем и четвёртом уроках вид у него был подавленный. Но после большой перемены он вдруг воспрянул и снова стал высокомерным и самоуверенным. Иногда он поглядывал на меня с каким-то деланным сожалением. И эти взгляды заставляли меня ёжиться от беспокойства и страха.
Я вошёл в учительскую, и наш классный протянул мне стопку листков:
— Ну вот, взгляни!
У меня дрожали руки, когда я перебирал их. Половина листков была чистой — и это несмотря на все призывы учителя. Но самыми удивительными были исписанные листки. Ровно пятнадцать из тридцати двух повествовали о моих собственных проступках: покупал конфеты на пути в школу и обратно; ходил в магазин, где продают комиксы; выходил из школы не через главные ворота, как полагается, а пролезал в дырку в ограде позади школы; выбивал ногами бамбуковые подпорки для огурцов на чьём-то огороде; дёргал волосы из хвоста у лошади, которая была привязана у моста, — и всё такое прочее. Там был полный список всех шалостей, которые только может совершить мальчишка, и перечислены они были так тщательно, как я бы сам не смог припомнить. Я читал, и у меня в голове всплывало иногда, что я действительно говорил про нашего классного, что он потрёпанный болван по сравнению с моими сеульскими учителями. И ещё там был позорный для меня донос, что я будто бы делал что-то с Юн Хэ, девчонкой, с которой мы играли вместе пару раз, — она была из шестого класса и жила по соседству.
Кроме меня, в листках упоминался ещё Ким Ён Ги, чуть тормознутый парень из нашего класса: ему приписывали пять-шесть мелких проступков, которые объяснялись, конечно, только тем, что он плохо соображал. Ещё там был Ли Ху До из сиротского приюта — три-четыре проступка. Ещё кто-то — две-три шалости. Но самое поразительное: никто ничего не написал о старосте. Никто, кроме меня.
Закончив читать, я почувствовал нечто большее, чем досада или гнев: мне казалось, что я падаю в бездонный колодец, или нет — как будто у меня перед самым носом выросла высокая стена, отрезав меня от всех, и мне теперь никуда не выбраться. Голос учителя жужжал где-то в отдалении, его слова были как мелкий дождик с неба:
