Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Ой! Валериан ради Бога! Ты сейчас убеждаешь исключительно себя. Но открой глаза, сколько вот человек твою статью в последней газете прочитали? Ну, сколько?
Супруг сел за компьютер и посмотрел на монитор. Вчитываясь в текст, озабоченно и как-то довольно ответил:
— У нее тираж пятьдесят тысяч.
— Ну, хорошо пятьдесят тысяч, — усмехнулась женщина. — А знаешь, каков тираж книг, у той писательницы, на которую ты обрушился с гневом? Четыреста тысяч! А гонорар у нее два миллиона долларов в год! Понимаешь? Два миллиона долларов в год! И читают ее! Людям то, что надо? Хлеба и зрелищ?! Хлеба и зрелищ! Ну, ты же литературный критик, ну не будь наивным донкихотом, против денег и зрелищ, воевать бессмысленно!
На этот раз он разозлился окончательно. Крикнул так, что задрожали хрустальные подвески на люстре под потолком:
— Нет! Это не так! Ты совсем ослепла от бизнеса!!! А как же то, что красота — это страшная сила? Как-то, что красота спасет мир?!! А?!! Что это пустые слова? Красота слова, красота речи! Это вечно! Это победит! В комнате повисла тягостная пауза. Лишь телевизор нелепо бормотал какие-то несуразные слова. Затем послышалась унылая блатная песня. Женщина нарушила молчание первой. Она сделал шаг к примирению, понимая, если запустить этот конфликт он перерастет в длительную ссору:
— Ну, хорошо, хорошо. Я не хочу ссориться. Победит твоя красота. Победит. Он обиженно пробубнил в ответ, давая понять, что принимает ее предложение о мире:
— Она не моя, она общая красота.
— Хорошо. Общая. Ну а на этот раз кого ты там распекаешь? Опять, какую ни будь писательницу миллионершу? А котик? Кого на это раз? — промурлыкала супруга. Мужчина, окончательно успокоившись, ласково и немного виновато ответил:
— На этот раз миля ты не догадаешься. На это раз я раскритиковал поэта.
— Кого? — женщина явно насторожилась. Но супруг этого не заметил и радостно пояснил:
— Поэта! Да дорогая, хоть их в последнее время и не так много. Жаль топить. Беречь, как говориться надо. Но этот выскочка. Понимаешь ли, за рубежом его переводить стали! Бродским себя возомнил! Есенин провинциального разлива. Мне даже приятно его утопить будет! Просто приятно! Этого-то я утоплю! Кстати, у нас с ним старые счеты! Учились на филфаке вместе, правда, в параллельных группах! — он говорил это с таким жестоким наслаждением, что ей стало страшно. Он хотел растоптать человека так убедительно, что смотреть на него было противно. Женщина осторожно спросила:
— И кто же это?
— Некто Вилор Щукин. Слышала про такого? Она вздрогнула и прикусила губу. Нервно нащупав пульт дистанционного управления, уменьшила громкость звука на телевизоре. Привстала с дивана, свесив ноги на пол, внимательно и зло посмотрела на своего мужа, но не ответила. Он что-то печатал, выбивая на клавиатуре противные звуки. На секунду оторвавшись, наивным тоном, будто ребенок спросил:
— Милая, я спросил, слышала про такого?
Женщина совсем погрустнела. Поправив прическу рукой, она, опустив глаза в пол, нашарила ногами тапочки. Тихо и неохотно ответила:
— Щукин? Слышала. Но говорят, он вроде хорошо пишет. Вон и вечера собирает, что за последнее время редкость.
— Да то-то и оно! — довольно и уверено прикрикнул он. — Собирает. А читает, что? Свою ересь?! Тоже мне Евтушенко нашелся!
Женщина встала с дивана, подойдя к окну, посмотрела вдаль. Он заметил, что она нервничает и, подозрительным тоном спросил:
— Милая. Что с тобой?
— Да так, ничего,… - она словно огрызнулась. Ему это не понравилось. Мужчина встал из-за стола и подошел к супруге. Попытался ее обнять, но жена отстранилась. Но он поймал ее насильно, притянув к себе, прошептал требовательно на ухо:
— Нет, что-то случилось! Ты, что грустной стала?
— А, что он, там написал, этот Щукин, за что ты его так не любишь? — фыркнула женщина.
— Тебе, что действительно интересно? Странно, это впервые когда ты интересуешься содержанием моей статьи и творчеством авторов, которых я разбираю. Странно.
— Чего, тут, странного? Сам ведь хотел, что бы я хоть как-то участвовала и в твоем творчестве?! Ведь критика, как ты сам говоришь, это тоже творчество?! Мужчина самодовольно кивнул головой, улыбаясь, ласково сказал:
— Ну, спасибо милая, не ожидал, что ты вот так. Спасибо! Думал, что тебе все равно, что я там пишу. А ты, вон, как?! Извини, что плохо думал, — он, расслабил объятья и, она вырвалась. Медленно подошла к столу и взглянула на монитор компьютера. Прочитала несколько предложений написанного мужем текста и требовательно спросила:
— Так, что он написал?
— Кто?
— Ну, это твой Щукин? Мужчина пожал плечами. Тоже подошел к столу, взяв листок, пробежал по нему глазами. Женщина внимательно следила за ним и ждала. Супруг тяжело вздохнул и, криво ухмыльнувшись, противным голосом проскрипел:
— А Щукин, Щукин это Щукин. Ну вот, например, послушай: Нам хирурга не надо Мы и так перерезаны! Как снаряды от «Града» Булки хлеба нарезаны. И парнишка из Курска Нет ему девятнадцати, Но стреляет из ПТУРСов Вертолет сто семнадцатый… Я упал в этот снег, Просто доля такая Лишь короткий пробег Вот и пуля шальная… Эх, российский народ! Сколько вас, недобитых? Но строчит пулемет! Будут цинки залиты… Не смотря ни на, что Тихо плачут их матери Потому, что сынок Вновь лежит в Медсанбате… Но, а мне ли судить? Для чего это надо? Толи пуля найдет, Толи плачет награда… Ну и как это тебе? А набор слов? Просто графоманство какое-то! А его еще за рубежом переводят. Позор! Нет, надо в корни истребить этого выскочку! Писать он решил?! Сборники издает! Да издатели, после моей статьи его и в кабинет-то не пустят! Женщина посмотрела на него с презрением и грустно сказала:
— Странно, а мне понравилось… Мужчина не выдержал. Он опять заорал так, что зазвенели подвески на люстре. Хрусталь не терпел такого шума:
— Нет! Ты только посмотри! Да это же бездарность полная! Полная! И, что только люди в этом находят: резаны, перерезаны, матери медсамбате! Рифма-то убогая! Женщина махнула рукой, отвернувшись, вернулась на диван. Равнодушным и холодным тоном, сказала, словно в пустоту:
— А мне кажется правдиво. И главное с душой. И зря, ты, так нервничаешь.
— Да, что ты говоришь? Нервничаешь! — он не мог успокоиться. — Тут занервничаешь! Обмельчала наша поэзия! Обмельчала! Такое пишут, ужас! Ужас!
— А, что надо про травку и солнышко писать? Время такое. Вон, на Кавказе война. Он и пишет. Русский поэт, же он всегда писал о трудностях, не только о кленах опавших, — она решила его добить. Вот так, быстро и беспощадно. Ей надоело возиться с ним, уговаривать и притворяться, сказать правду, сказать то, что она думала. И он не выдержал этого напора. Он зажал уши и завизжал, как раненный:
— Лидия! Лучше замолчи. Ты в это ничего не понимаешь! Поэтому лучше молчи. А то мы поссоримся!!! Но она не испугалась ультиматума. Напротив, приняла его вызов и равнодушно ответила:
— Не хочу я с тобой ссориться. Я просто говорю о тех стихах, что я услышала. Свое мнение. Вот и все. Просто, как человек. Мне они понравились. Они меня задели. Ведь ты же сам, всегда любишь приводить пример, что такое хорошие стихи, а что такое поэзия. Это ведь, как парфюмерная лавка и цветочный магазин. Так вот. Стихотворение про медсанбат и маму, что плачет, мне показалось очень душевным. И главное, от него настоящим жизненным пахнет. Пусть даже это и горький запах полыни. И вообще мне так кажется, как будто ты ему завидуешь. Такое у меня впечатление. Он затрясся как паралитик, грозя ей кулаком, зашипел словно змея:
— Что?! Как ты могла об это подумать?! Я завидую этому бездарю? Да ты понимаешь, что говоришь?!
— Судя по реакции, я попала в точку, — добила его жена. И он расплакался, как ребенок. Вытирая слезы кулаком, обиженно бормотал:
— Лидия!!! Ты делаешь мне больно! Я не заслужил этого!
— Прости Валериан, я просто сказала правду. И она оказалась горькой. Конечно, не всегда приятно слышать правду. Даже правильней сказать, правду слушать всегда неприятно. Ведь, правда, в большинстве случаев, горькая. И так устроена жизнь. Но к ней надо относиться с уважением. К правде. Понимаешь Валериан. Если ее ненавидеть, то ничего хорошего в твоей жизни не будет. Одна ложь. Которая, в конце концов, тебя съест и растворит как негашеная известь. И ничего от тебя не останется. Ничего прах и все. Прости Валериан, — она не хотела его жалеть.
— Нет! Это не ты говоришь! Не ты! Ты, не можешь так думать! Это слишком правильно! Ты не можешь, это не твои слова! Я их уже, где-то слышал, или читал. Откуда ты это взяла? Признавайся? Откуда? Мне просто интересно! — он кричал, и слезы катились по его щекам. Но и это не подействовало на нее. Уж слишком он разозлил женщину. Она язвительно добавила:
— Валериан, тебя действительно засосала критика. Ты стал мнительным. Я действительно сама так думаю и нигде, эти слова не читала. Он, обхватив голову руками, застонал:
