Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Конечно… кто ж у нас Щукина не знает?! Он стал еще мрачнее, вцепившись в руль, заложил крутой вираж на повороте:
— Ну и как он тебе?
— Хороший поэт, взвешенный. У него разноплановые стихи, мне больше лирика нравиться. Но есть и поэмы и баллады. Я не знаю. Почему сейчас так мало на поэтов внимания уделяют. Леонид вновь хмыкнул и тяжело вздохнул:
— Да нет, некоторые наоборот, этим чертовым поэтам слишком много внимания уделяют!
— Вы, почему-то злитесь?
— Да есть причина…
— Хотите, я вам стресс снимать стихами буду… ну вот, например, у Щукина есть хорошее лирическое стихотворение. Оно помогает стать более добрым даже в самой стрессовой ситуации.
— Ты, что его стихи наизусть знаешь?!
— Ну да… я ж говорю… хотите, прочитаю? Он промолчал. Она поняла это как знак согласия. Ее голос был немного хрипловатым, но он словно завораживал. Леониду показалось, что он слушает не ее, а какую-то кассету с записью, причем стереофоническую: Не знаю зачем. Прихватила сиреневый шарф. Капризная память? Не спиться. Не спиться. Не спиться. Глаза приоткрою И вижу холмистый ландшафт, В котором, безумным губам Суждено заблудиться. Ползти через холм И спуститься к другому холму И дальше… Вслепую безумно не зная мученья, Блуждать и блуждать. А потом вдруг сорваться во тьму, Но вместо испуга Упасть в пустоту облегченья. И сразу уснуть. И забыть. А была? Не была? Бывают вопросы Которым не надо ответа. Вот только Сиреневый шарфик на крае стола. Чуть что и шевелится, Ежится, словно от ветра.
Леонид на мгновение закрыл глаза. Он вдруг вспомнил свою жену, затем Вику…. Внедорожник бешено летел по дороге, нога упорно нажимала на акселератор. Он ждал, когда спутница запросит о пощаде и потребует что бы он снизил скорость. Но она молчала. Ему показалось, что ей даже нравиться. Впереди показался встречный КАМАЗ. Его оранжевая кабина мелькнула, словно знак предостережения об опасности. Леонид покосился на спутницу:
— А ты отчаянная, не боишься… другая бы уже завизжала… а ты… а вдруг вот раз и на встречку? И что тогда? Как ты будешь себя вести? Она посмотрела на него недобрым взглядом и, ухмыльнувшись, коротко ответила:
— А ты? Он улыбнулся и вдруг…. она ловким движением схватилась за руль и резко крутанула колесо влево, внедорожник пошел юзом и вылетел на встречную полосу, Леонид, широко открыв глаза крикнул:
— Что ты делаешь?!!!
— Ты же хотел узнать, как я буду себя вести… Больше он ничего не видел. Встречный КАМАЗ всей своей многотонной массой обрушился страшным ударом в капот внедорожника. Леонида подбросило и он вылетел через лобовое стекло, и со всего маху ударился о кабину грузовика. Мелкие капли крови, словно маленькие звездочки, покрыли оранжевую обшивку….
* * *Большая куча венков. Просто огромная! Некоторые настолько дорогие, что дух захватывает только от одной мысли, сколько на могилу вывали денег. А целое море живых цветов дополняли эту нелепую картину дорогих через — чур богатых похорон, какой-то нелепо напыщенной смерти. Первый снег ложился на эти искусственные и уже мертво-живые цветы и почти сразу таял. Хот на некоторых листьях и траурных лентах белые хлопья задерживались и вальяжно блестели в лучах хилого октябрьского солнца. Два старика сидели в оградке соседней могилки за аккуратно установленным столиком. Скромный памятник возле них выглядел, словно молодой голубок, хотя и был обыкновенным бледно серым железным коробом с блестящей никелированной звездочкой в правом верхнем углу.
— Надо будет тоже вот такой столик и скамейку заказать, а то приду к нему на могилу и посидеть не на чем…. - сказал один.
— А ты уверен, что придешь? Может уже и…
— Ну не надо, не надо грубить Клюфт… сколько отмерено, столько и проживу. А если не я приду так придет Вика с твоим Вилором. Клюфт задумался. Он как-то нежно погладил по железной площади стола и, вздохнув, ответил:
— Хочется верить, что придут. Что приедут. Что Париж им надоест, домой потянет, кстати, они тебе звонили?
— Да Вика звонила и Вилор твой, разговаривал, — довольный ответил Андрон Кузьмич.
— И мне звонили, говорят, что у них там все хорошо… веселые такие были… — ответил Клюфт загадочно и добавил. — А ты-то Андрон был в Париже?
— Я?!!! Бог с тобой я ж не выездной? Я где работал-то?
— Вот и я… да у нас вся страна не выездная была…
— Клюфт не начинай… хоть тут на кладбище… надоел ты со своей политикой.
— Извини… слушай Андрон, а ты хочешь, что бы тебя вот рядом с сыном похоронили?
— Ну конечно, а где ж еще?
— Это верно, — вздохнул Клюфт. — А я хочу, что б меня рядом с Верочкой…
— Правильно. Вера…
— Да, Вера, как давно это было…
— Словно не с нами. Маленький засуетился и, достал из-под стола сумку. Оттуда извлек бутылку коньяка, маленькую банку с красной икрой хлеб и прочую закуску. Поставив две маленькие рюмочки, он наполнил их алкогольным напитком:
— Ну, давай помянем душу ушедшего раба Божьего Леонида… — поднял он одну из рюмок.
Клюфт поддержал предложение и тоже взял в руку рюмку. Они выпили молча, как то синхронно и совершенно одинаково взмахнув локтями. Закусив, вновь сидели задумавшись. Первым очнулся Маленький, он, встрепенувшись, тихо сказал:
— Знаешь Клюфт, я тут подумал, и понял, у меня больше вообще никого из близких в этом городе нет. Ты не поверишь, но ты теперь мне как родной… Клюфт переварил слова, затем свои мысли:
— Почему как… мы и есть родня… еще бы вон правнука или правнучку нам народили и все… точно родня…
— Слушай Клюфт… я тебе давно хотел сказать… все как-то не решался, — Маленький осекся, помолчав, тяжело вздохнул и продолжил. — В общем, ты прости меня, за все. Я, честно говоря, не прав был…
Клюфт ничего не ответил, он, положив руку на плечо Андрона Кузьмича, несколько раз легонько похлопал его, как старого друга и товарища. Говорить ничего не хотелось, да и говорить было уже просто нечего.
Погода окончательно испортилась. На небо наволокло мерзкие серые тучи, временами летел снег. На крутом склоне большого холма сидели двое. Мужчина в грязно-зеленом длинном плаще и длинноногая девица в кожаной куртке с косым блестящим замком. Они смотрели вниз, где виднелись огни большого города, который мигая вечерними огнями жил своей сумбурной и суматошной жизнью. Парочка, молча внимательно, наблюдали за суматошным, людским муравейником и временами переглядывалась друг с другом. Где-то вдалеке завыли собаки. Мужчина посмотрел на звук в темноту и тихо сказал:
— Честно говоря, я тебе не верил. Но сейчас могу признаться, ты вовсе не сука, с тобой можно иметь дело.
— Спасибо, — как-то отстраненно ответила девица. — Она взглянула на мужчину изучающее и добавила. — А ты тоже вроде не такой уж плохой, каким я тебя себе представляла. Предлагаю дальше вместе работать. Мужчина задумался. Вдалеке вновь завыли собаки.
— Ты же сказала, что у меня это последняя смена. Как мы будем вместе работать?
— Я пошутила. Да и ты… что не знаешь, у таких как ты, последних смен просто не может быть… так, что давай вместе…
— Я подумаю… — загадочно произнес мужчина. Он вновь присмотрелся к огням большого города и устало закрыл глаза.
А наверху хмурые облака боялись ветра. Хмурые облака то и дело крутились в свинцовом, тяжелом и безжизненном небе. Ветер рвал облака на части. Ветер умел это делать. Это была его работа. Работа, для которой он был рожден там, далеко на севере. Там, возле самой макушки земли. Облака старались изворачиваться. Но это им не удавалось. Они превращались в жалкие обрывки — под тугими холодными струями. Облака из последних сил пытались откупаться от могучего потока снежной крупой. Снег — лишний балласт. Они жертвовали им. Они с ужасом понимали, что больше не смогут носить его в себе. Снег не обижался. Он обреченно летел к земле, превращаясь в мокрый дождь. Ветер завывал от удовольствия. Ему было мало. Он не мог остановиться. Сумрак наступающей ночи лишь подзадоривал его. Но вдруг все закончилось. Ветер стих так же неожиданно, как и налетел. Кто-то неведомый словно выдавил из него жизнь и растворил в черном, холодном воздухе октябрьского вечера.
Март 2009 — ноябрь 2010 года.
