Евгений Титаренко - Изобрети нежность
Но Павлик уже ничего не воспринимал, потому что бросился бежать. И не куда-нибудь, в случайном направлении, как рекомендовал Костя, а прямиком в сторону дороги: через огороды, по тропинке между заборами, домой… Две темные фигуры метнулись от дома Вики в том же направлении одновременно с ним.
В неведении
Домой вбежали почти разом.
На полу возле ширмочки и на противоположной стене вздрагивали смутные отблески угля из открытого в кухне поддувала.
И Павликом, и Костей, и Викой руководило в эту минуту лишь инстинктивное желание оставить подальше за спиной залитую лунным светом дорогу, и едва Костя захлопнул сенную дверь, они отступили в угол, к окну, где темнела кушетка. Довольно бесцеремонно усадив на нее сначала Вику, затем Павлика, Костя предупредил без надобности: «Молчим! Тихо!» – и тоже сел. Все трое замерли лицом к двери.
Обеими руками придерживая воротник и зарывшись в него носом, Вика от страха и напряжения вздрагивала, прижавшись к Павлику. Говорить она, скорее всего, не могла. Но вдруг сбросила туфли и, торопливо поджав ноги, забилась в угол кушетки.
Несколько минут прошло в абсолютной тишине, которую время от времени нарушало лишь слабое потрескивание в печи.
Свет по молчаливому согласию не решились включить. Но мало-помалу отдышались и от незыблемости тишины за дверью, от ощущения крепких стен, что, казалось, надежно укрыли их от любой опасности, понемножку расслабились… Однако безмолвие само по себе настораживало. И Костя спросил вполголоса, негромко:
– Ты что крикнул?
– Я? – переспросил Павлик. – Я ничего не кричал…
– Да вот, когда мы спрыгнули!.. – тем же тревожным голосом напомнил Костя. И Вика быстро подтвердила в воротник:
– Я тоже слышала.
Никакой вины за Павликом не было. И он упрекнул со своей стороны:
– А что вы шумели?..
Костя в задумчивости не ответил.
– Это доска заскрипела, это не мы, – возразила вместо него Вика.
– А потом ударили чем-то… – сказал Павлик.
Едва различимая в темноте, она зябко повела плечами и ответила уже неуверенно, глухо, как бы утверждая и вместе с тем надеясь, что все не так:
– Это дядька Андрей, наверно, выбежал…
Костя напрасно долго медлил после этого. Потому что когда наконец он тихо спросил:
– А ружье у него есть?.. – Павлик почувствовал, как Вика сжалась в углу от страха. А у него самого пробежали мурашки по спине. Хотел возразить, что звук удара послышался откуда-то с другой стороны. И потом – это не могло быть выстрелом: если обыкновенной палкой стукнуть по тому же забору, впечатление будет совершенно похожим… Но сказать Павлик ничего не сказал. А вместо того лишь опять неуютно поежился, ощутив зябкий холодок на спине. Он вспомнил, что, когда раздался этот звук, и он бросился бежать, матовый лунный свет на земле как бы мигнул… И может быть, эта едва уловимая вспышка вовсе не померещилась ему…
Занятые каждый своими мыслями, они надолго замолчали снова…
Чьи-то шаги на крыльце в этой опять установившейся тишине прозвучали грохотом.
Тревога
При стуке в дверь Вика вся невольно подалась к Павлику. А когда стук повторился, более настойчивый и громкий, она прижалась к нему, выдохнула: «Ой…» – и ухватилась обеими руками за его локоть, так что Павлику не удалось отодвинуться.
Неизвестный, или неизвестная – кто там был на крыльце, – после непродолжительной паузы, во время которой Вика тревожно дышала в ухо Павлику, начал бухать в дверь кулаком, так что позвякивала посуда в цинковом ведре, куда ее определил Костя, и от каждого удара, казалось, вздрагивали стены.
Чуть слышно скрипнув пружинами, Костя поднялся и прошагал к выходу. Открывая внутреннюю дверь, бесшумно снял тяжелый крючок, нырнул в сенцы и припал ухом к наружной двери.
Методические удары бухали теперь словно бы посреди комнаты.
– Ужас!.. – возбужденно сказала Вика и крепко уцепилась за локоть Павлика. Стук оборвался. В напряженной тишине опять слышалось потрескивание углей в печи, а на полу, возле ширмочки, по-прежнему весело мельтешили золотистые блики… Раздались удаляющиеся шаги.
Но и Вика, и Павлик как будто знали, что это еще не конец, а всего лишь маленькая отсрочка. И когда, взорвав тишину, уже не где-нибудь, а буквально рядом с ними загрохотал ставень, Вика шарахнулась от Павлика назад, в угол кушетки, забилась там.
– Что делать?!
Павлик этого не знал. Прикрыв за собой дверь, Костя вбежал в комнату и, не присаживаясь, остановился возле кушетки.
– Ти-хо!.. – опять без нужды предупредил он зловещим шепотом.
– Никому не открывайте! – потребовала Вика.
После новой паузы размеренно («Как обухом по голове», – сказала бы Татьяна Владимировна) загрохотало другое окно, что было в стороне от кушетки. Мужской голос откуда-то с улицы уловили все трое, но за грохотом нельзя было понять что-нибудь.
Стук оборвался. И отчетливо послышалось:
– Кто тарабанит?! Слышь? Эй! Нет ее!.. – Павлик узнал этот раздраженный, с простудной хрипотцой голос. Впрочем, Татьяна Владимировна говорила однажды, что хрипит Алексей Кузьмич не от простуды, а от водки: Павлик в этом пока не разбирался. Алексей Кузьмич, или просто Кузьмич, жил в первом, ближнем от них доме и по какому-то договору охранял коллективные сады, так что Павлик и Татьяна Владимировна познакомились с ним в день приезда. Вика тоже узнала сторожа. Впервые оставила свой воротник и выпрямилась на кушетке.
Но тот, кто стучал, не сразу отозвался Кузьмичу. Сначала обогнул дом и вышел за калитку. Поэтому слов его разобрать не удалось. Но голос оказался женским, с непонятно жалобными интонациями.
Вика даже подпрыгнула от испуга.
– Мама?! – шепотом воскликнула она, не утверждая, а спрашивая почему-то, словно бы Павлик или Костя могли знать это лучше ее.
– Да уехала! Видел я! С вечёр еще!.. – раздраженно сказал Кузьмич.
Опять что-то неуверенно проговорила женщина.
– С ей небось! – ответил, будто ругнулся, сторож. – Куда она его?
Речь, видимо, шла о Павлике.
Теперь, когда снова заговорила женщина, в голосе ее определенно звучали слезы.
– А! Ерунда это все! – отозвался Кузьмич. – Держать надо лучше! Не баловать! Я вскинулся, думал, война, никак! Объявится!
Голос Кузьмича постепенно удалялся. И когда затихло его ворчливое бормотание, все трое облегченно вздохнули. После такого долгого напряжения просто не могла не наступить какая-то разрядка.
– Ну вот… – подытожил Костя, – теперь все в ажуре!
Вика
– Может, они еще не видели, что я написала ей? – спросила Вика.
– А что ты написала там? – уже в полный голос, как бы освобождая всех от необходимости сдерживаться, спросил Костя.
– Что велел! – Нашарив ногами башмаки на полу, Вика притопнула, надергивая их, поднялась. – Что еду к тебе и чтоб не искали! Что дядьки Андрея видеть не хочу. На стол положила. На самом виду.
– Ну, тогда они… – Костя в задумчивости потер лоб, виски. – Тогда они должны в Вологде нас искать… А ведь я там совсем уволился, – неожиданно признался он. – И выписался. Сказал, в Мурманск еду. А мать в деревне знать ничего не знает. Пусть немножко поколесят!..
Павлик из этого разговора понял, что вся сегодняшняя операция была давно и до мелочей продумана. Тем загадочнее то, что они, можно сказать, провалились… И наверное, Костя думал о том же. Спросил:
– Тебя она не видела, как переехали? – Имелась в виду мать Вики.
– Нет… Н-не знаю, – поправился Павлик. – Я ее не встречал.
– Ну, ладно… Потом разберемся! Что, где… – Костя проверил маскировку на окнах и включил свет. Вика тем временем сняла и бросила на кушетку пальто, шарфик, оправила на себе кофточку.
И первое, что пришло в голову Павлику, когда ярко вспыхнула люстра, это коротенькая запись из Аниного блокнота: «Все красивые – глупые…» Потому что Вика была красивой.
Глаза и брови ее были темными, а волосы оказались чуточку желтоватыми, светлые-светлые, и пушились, как невесомые. На белой шерстяной кофточке разноцветными стеклышками вспыхивал какой-то цветок. Она надела дома все белое, даже туфли, и потому выглядела особенно праздничной. Неожиданно аккуратной и слишком нарядной после ошеломляющего бегства через огороды, после тревожного ожидания в безвестности, среди темноты.
Аня еще никогда не ошибалась в своих заключениях. И, оправдывая Костину подружку, Павлик подумал, что даже в правилах грамматики бывают исключения. Значит, есть они и среди людей. Костя, например: и красивый и умный… Даже мать говорила, что он красивый…
– Ой! – обрадовалась Вика, увидев рисунки на обоях. – Что это?!
– Питекантроп, – машинально ответил Павлик, потому что глядел в это время на нее. И хотел пояснить, что это иллюстрация к тому, как человек стал человеком. Но Вика была уже у стены, довольная своим первым открытием на новом месте жительства.
– Это которые еще до революции жили? – Она тронула дубинку в руке человекообразного, потом ткнула ему в ухо. – Страшный какой! – И присела на корточки. – Ух ты! Хорошенький! – Это адресовалось уже поросенку.
