Эдуард Лимонов - Титаны
Остро пахнут южные деревья и травы. Возможно, в ветвях висят плоды, какие-нибудь именно лимоны, но в темноте они заведомо не видны, не стоит и напрягаться. Хрустнула ветка; хочу я или не хочу себя проявить? Я еще не решил. Южные ночи, тут черт ногу сломит. Никакой луны, но дорожка светлого песка все же заметна, песок выручает.
А вот и тусклый свет. Это окна. Идем на окна. Свет слабый, поскольку, видимо, пользовались еще свечами. Или у них уже есть электричество?
Тут, у самого дома, светлее. Терраса чуть выше сада, на террасе стоит дом. Остекленные крупные двери на террасу закрыты. Можно подойти и взглянуть. На первый взгляд, там мечутся люди, отбрасывая резкие тени.
Нет, там мечется только один человек! Он находится у камина, а у самых дверей террасы, по ту сторону от меня, горят на столе свечи. Пять? Десять? Так вот, человек мечется между камином и свечами, и все эти огни усугубляют каждое его движение, потому зрительное впечатление такое, как будто множество людей бегут, дерутся и при этом жестикулируют экспрессивно, как водится у итальянцев. Ведь каждый русский знает, что итальянцы жестикулируют от избытка страстей. Не правда ли, мы знаем?
Он не один. Мне удается, прильнув к стеклам, обнаружить, что он не один. Кроме него подле камина находятся еще трое. Две женщины и один неподвижный мужчина. Все они расположились в креслах.
Что он говорит? Он ничего не говорит, он издает звуки. Он воет музыку! Воет.
Кто-то идет. Это молодая женщина. Белый передник поверх черной мини-юбки и блузки темного цвета, но какого — неясно. Она подошла и тоже заглянула в дом. Улыбнулась. Кивнула мне:
— Добрый вечер, синьор!
— Добрый вечер, синьорина!
— Я служанка этих господ. Они не могут говорить. Во всем остальном они прекрасные люди. Они могут спать и плакать. Еще они не могут есть, — женщина улыбнулась, — что значительно облегчает мою работу. Ведь если бы мне пришлось кормить четверых, о, я была бы все время занята! Сейчас я пришла уложить их в постели. — Она порылась в сумочке и достала ключ. Вставила его в замок. — Вы хотите войти со мной? Хотите посмотреть на них поближе? Советую зайти. Они такие милые! К тому же очень известны во всем мире. Вы потом сможете рассказать вашим близким, что Вы с ними познакомились.
— Да, я войду с Вами. Собственно для этого я и пришел.
Она открыла дверь, и мы вошли. Пламя свечей дружно отпрянуло от нас к камину. И за нами влетели сотни бабочек и насекомых. Все они ринулись к свечам, так как давно замыслили умереть и ждали только случая, чтобы сделать это.
Человек, метавшийся у камина, остановился. К нам обратилось его внезапно нахмурившееся лицо. Из кресел ко мне вопросительно обратились еще два женских и одно мужское лицо.
— Я привела к Вам замечательного посетителя. Это человек из сада, он наблюдал за Вами, заглядывая с террасы. Прошу Вас, улыбнитесь ему. Я Вас представлю ему.
Она подвела меня к метавшемуся только что у камина человеку. Он оказался высоким, у него были очень густые усы; одет он был в длинный сюртук, похожий на пиджак, но не пиджак.
— Познакомьтесь, — сказала мне женщина-служанка. — Пожмите ему руку. Его зовут синьор Горки. Но порою я не уверена в этом, может быть, это синьор Нитцше, который сидит вот там в кресле, они очень похожи, я различаю их только по росту, когда они стоят рядом. Считайте, что этот синьор — синьор Горки.
Мы пожали друг другу руки. Рука у Горки была в меру теплая, скорее дружеская на ощупь.
— Пройдемте дальше.
Мы повернулись к одному из кресел, занятому женщиной. Сзади нас Горки издал «Траля-ляля-ляля! Траля-ля-ля!». Я обернулся. У него был довольный вид. Он подмигнул мне.
— Эту даму зовут Лу Саломе. Несмотря на совсем нерусское имя, эта дама русская, как и синьор Горки. Но они не образуют пару с синьором Горки. Она образует пару с синьором Нитцше, сидящим вот там, поодаль.
Она указала в глубину комнаты. Дама, тоненькая и коротко остриженная, улыбнулась нам. А из самого дальнего кресла раздался приветственный вой. Мужчина, сидевший в кресле, привстал, лицо его вышло из тени, попало в пространство света, источаемого свечами. Стало ясно, что служанка права, лицо и усы синьора из кресла были копией лица синьора Горки, того, что бегал у камина. Это не удивительно, поскольку широко известно, что синьор Горки подражал синьору Ницше и в ношении усов и в образе мыслей. Вот он и стал вторым синьором Нитцше. Либо оба они — синьорами Ництше. Либо оба — синьорами Горки… Мы сделали десяток шагов, и я пожал руку вставшему из кресла Нитцше. Рука оказалась холодной, твердой, но влажной.
— Вы не находите, Фридрих, что носите чрезвычайно странную и многоговорящую фамилию? — спросил я. — Нитцше звучит для русского уха как «Нет же», «Ниет же». Ваша фамилия созвучна тому духу отрицания, который бушует в Вас.
Нитцше улыбнулся из-под усов и кивнул. И кивнул еще раз.
— Поразительно! — сказала служанка. — Он Вас слышит и понимает. Обычно он не понимает людей.
— Здесь бывают другие люди?
— Очень редко. Он их не слышит. Даже не смотрит на них. Вас он услышал.
Я задал ему еще один вопрос, близкий к первому. Ництше уже следил за мной, ожидая вопроса.
— Знаете ли Вы, синьор, что Вас сверг с Вашего трона Ваш соотечественник, господин Гитлер? Я имею в виду вот что: до появления господина Гитлера Вы считались самым главным Дьяволом-соблазнителем европейской культуры. Но Вы остались теоретиком и никогда даже не попытались реализовать Ваши цели. Герр Гитлер взял в руки свастику и выкосил часть населения Европы, испугав и изумив ее на века вперед. Он преодолел Вас. Вы знаете, что Вы давно уже не тиран Ассирии мысли?
Нитцше холодно кивнул один раз. И посмотрел на меня, как мне показалось, с ненавистью. В этот момент к нему подошла дама в черном, до сих пор населявшая третье кресло. Из-под полей низко надвинутой шляпы рассерженно сверкали белки ее затененных глаз. Она полуобняла Нитцше и погладила ему то место на груди, где под сюртуком должно было находиться сердце. Они отошли к дверям в сад. Не тем, через которые вошли служанка и я, но противоположным им.
— Это баронесса, — сказала служанка. — Она спутница синьора Горки, но часто путает мужчин и уходит спать с Нитцше.
— Они спят друг с другом как мужчина и женщина, либо просто спят в одной комнате?
— Они просто спят в одной комнате.
— А что делают в это время синьор Горки и Лу Саломе?
— Они послушно спят в спальне синьора Горки.
— Спят — спят?
— Нет, просто спят.
— Тут пахнет… — Я втянул в себя воздух. Выпустил. Попробовал еще раз. — Тут пахнет как в музее. Возможно, нафталином.
— Вы правы. Я использую нафталин…
— Может быть, откроем дверь в сад?
— Но налетят насекомые…
Мы прошли к Нитцше и баронессе, и служанка открыла дверь своим ключом. Пара не обратила на нас никакого внимания.
Ворвались не только насекомые, но и запахи, резкие и тревожные, и звуки, шум ветра в кронах деревьев, слабый треск какой-то в отдалении.
— Они никогда не пытаются выйти в сад?
— Нет, они никогда не пытаются выйти в сад. У меня сложилось впечатление, что они не видят и не слышат сада. Что им оставлен только этот дом, а за его пределы они не могут отлучаться.
— Ссорятся ли они?
— Да, это бывает. Кричат. Плачут даже. В особенности синьор Горки. Он много плачет. Возможно, плач доставляет ему удовольствие.
Сзади на мое плечо легла рука. Обернулся и увидел — синьора Лу.
При ближайшем рассмотрении молодая женщина оказалась похожей на мою любовницу, Фифи.
— Что Вам, синьора?
Женщина взяла мое лицо обеими руками и стала гладить его. Вначале нежно, но движения все убыстрялись. Мне стало не по себе, я вырвался. Служанка уже держала женщину за руки:
— С ней это бывает.
— Что Вы себе позволяете?! — сказал я строго той, кто был назван мне как Лу Саломе, но напоминал мне мою любовницу.
Она спрятала лицо в ладони и вдруг заплакала.
— Ну вот этого уже не надо делать, синьора! — Служанка обняла женщину за плечи и увела к креслу. Усадила. — Она очень любит новых мужчин, — сказала служанка, подойдя ко мне. — Не судите ее строго.
К нам приблизился синьор Горки и зло завыл в нашу сторону. Усы его дрожали всей массой.
— Он в негодовании. Осуждает вас. Заступается за синьору Лу. Сейчас заплачет.
Действительно, синьор Горки отвернулся от нас, задергал плечами и заплакал. Служанка протянула ему платок, и когда он отказался взять его, развернула Горки лицом к себе и силой промокнула ему лицо. Затем повернулась ко мне:
— Это все Вы, — сказала она. — Вы их всех расстроили! Нужно было вести себя сдержаннее…
— Они все мертвые, да?
— Ну конечно, — вздохнула служанка. — Мертвые.
