Александр Рекемчук - Время летних отпусков
Даже со своим прямым начальством бухгалтеры осмеливаются вступать в пререкания. Скажем, начальство кладет резолюцию: «Выдать». А бухгалтер поперек той резолюции пишет свою: «Выплата незаконна. Не выдам». Тогда начальство кладет вторую резолюцию: «Выдать»… Ну, тут уж, конечно, бухгалтер выдает. Не может не выдать, потому что вторая резолюция для него — закон. Но совесть у него теперь чиста. И ревизор не придерется.
Так вот, бухгалтер Унь-Ягинского промысла Бородай не вполне соответствовал этому укоренившемуся представлению. Он никак не мог обрести строгий вид. Он стремительно бегал по коридорам и врывался в комнаты. Руки, ноги, голова — все это у него вечно пританцовывало. К тому же Бородай был крайне смешлив. Он насмешничал над другими и над собой, забавлялся по любому поводу и без повода. Казалось, что его очень смешит даже то обстоятельство, что вот он — Бородай — является бухгалтером. Что он просто ради смеха согласился быть бухгалтером. И сатиновые нарукавники для этого надел — ради смеха…
Никогда нельзя было угадать, всерьез говорит он или прикидывается? Издевается или шутит? За или против?.. Нельзя было угадать.
Бородай ворвался в комнату и положил на стол перед Светланой кусочек плотного картона:
— Будьте любезны, пожалуйста, распишитесь, Светлана Ивановиа. Это для банка. Послезавтра будем зарплату выдавать… Вот здесь.
Бородай узким ногтем мизинца указал графу.
— Авторучкой можно?
— Пожалуйста. Если не шариковая. Шариковой ручкой банк запретил — паста выцветает…
Светлана тщательно очистила перо. Наклонилась над бланком… Ей еще ни разу не приходилось расписываться на таком важном документе. И ни разу еще не приходилось так долго соображать, прицеливаться, прежде чем поставить свою подпись. Решилась: «С. Панышк…» — закорючка.
— Чудесно! — похвалил Бородай, забирая карточку. — Я вас очень прошу, Светлана Ивановна, в дальнейшем на всех чеках расписываться именно так, без отклонений. А то, знаете, банк не близко…
Он вдруг заливисто рассмеялся, оглянулся на старшего плановика Инихова, читавшего за соседним столом «Экономическую газету», и доверительно сообщил Светлане:
— А то, знаете, бывали случаи. В прежние времена, с начальством. Особенно по понедельникам, после выходного… Рука-то со вчерашнего дрожит — вроде бы и та подпись, да не та: с образцом не совпадает. Ну, банк и не примет чека… Приходится обратно возвращаться, за семьдесят километров. На два-три дня задерживалась зарплата по этой причине…
Светлана выслушала, спросила:
— А вы самому товарищу Брызгалову об этом говорили?
Бородай округлил глаза, выражая полное недоумение и вдруг весело расхохотался:
— Разве я о товарище Брызгалове? При чем тут товарищ Брызгалов? Ха-ха-ха…
— В таком случае, зачем вы об этом мне рассказываете?
— Да это анекдот. Просто анекдот. К слову пришлось…
Бородай помахал в воздухе бланком, чтобы просохли чернила, и выбежал из комнаты.
Тогда Инихов оторвался от чтения «Экономической газеты» и, ослепительно сверкнув вогнутыми стеклами пенсне, посмотрел на закрывшуюся за Бородаем дверь. Потом коротко, поверх пенсне глянул на Светлану Панышко и, ничего не сказав, снова погрузился в газетные столбцы.
Светлана тоже ничего не сказала.
Она и плановик Инихов не разговаривали уже полгода. Поводом для этого послужило следующее.
Инихова вообще в конторе недолюбливали. В частности, из-за пижонского пенсне с вогнутыми линзами, сверкавшего молниеобразно и зловеще. За это пенсне его окрестили «Змеем Горынычем», подразумевая, вероятно, очковую змею — кобру.
Одевался Инихов с подчеркнутым педантизмом и носил брюки с такой острой складкой, что каждая штанина напоминала обоюдоострый меч. Соприкасаясь, обоюдоострые мечи издавали железный скрежет. Даже в морозы Инихов носил свои штаны навыпуск — поверх валенок. Всем было известно, что брюки Инихов гладит ежедневно, электрическим утюгом, собственноручно. Поскольку в браке Инихов не состоит и у него нет жены.
А это обстоятельство, в свою очередь, давало веские поводы для злословия. Все утверждали, что когда-то у Инихова имелась жена, но она от него сбежала из-за его потрясающей скаредности.
Инихов не курил, не пил и не покупал лотерейных билетов.
Говорили даже, что, движимый пороком стяжательства, он занимает у знакомых деньги и кладет их на сберкнижку.
Со всеми он был подчеркнуто сух и даже резок. Но особенно — с женщинами, что, вне всякого сомнения, подтверждало версию о сбежавшей иниховской жене.
Он страдальчески сморщился, когда Светлана Панышко впервые явилась в контору и села за стол в одной комнате с ним. Инихов морщился, когда она приходила на работу в новом платье, когда она разговаривала с кем-нибудь по телефону.
Но в окончательное расстройство чувств приводило его появление в комнате Таньки Соловьевой — секретарши заведующего и приятельницы Светланы.
Однажды она, как повелось, заскочила на минутку в комнату к Светлане и стала поспешно выкладывать немудрящие свои новости. По обыкновению, стрекотала, как сорока, тараторила, как только умеют тараторить секретарши разных начальников и завов. О том, о сем, о пятом, десятом.
Светлана слушала с интересом: она любила эту стрекотунью Таньку…
Инихов при первом же Танькином слове метнул своим пенсне разящую молнию. И стал нервно кидать костяшки на счетах. Потом еще раз изверг молнию и в сердцах начал расшвыривать по столу папки и скоросшиватели.
Наконец он встал, подошел к Таньке, брезгливо охватил промокашкой голое Танькино предплечье (она была в кофточке-безрукавке) и, ни слова не говоря, выпроводил ее за дверь.
Танька потом плакала за своим барьером над пищущей машинкой «олимпия», а Светлана ее утешала. Танька даже собиралась пожаловаться Брызгалову и в местком, но потом, наверное, забыла, потому что у нее было очень доброе сердце.
Однако Светлана Панышко с той поры старалась не замечать Инихова. Тем более — не разговаривать с ним.
Совсем.
И вот теперь ей придется разговаривать с Иниховым, разговаривать ежедневно. Во-первых — служба. А во-вторых, когда старший геолог Панышко состоит в контрах со старшим плановиком Иниховым, то это их личное дело: производство не страдает, и сами они тоже не страдают.
Совсем другой оборот, когда имеются контры между начальником и подчиненным: тут совсем другой оборот. Недопустимый с точки зрения этики. Никак не желательный.
— Геннадий Геннадиевич, — сказала Светлана, — покажите мне, пожалуйста, последние данные по дебитам скважин.
Конечно же, Инихов знал, что она к нему обратится. Конечно же, он ждал этого обращения, — наверное, с самого утра ждал.
Поскольку он тотчас поднялся, взял со стола папочку с увязанными в бантик тесемками и явился с этой папочкой перед Светланой.
— Вот самые последние данные, — сказал Геннадий Геннадиевич. — На вчерашний день.
Светлана проследила взглядом колонку цифр, обозначавших суточный выход нефти по каждой из ста семидесяти трех действующих скважин, составлявших актив Унь-Ягинского промысла.
«Так, 3 тонны, 4,5 тонны, 1,5 тонны, 5,2 тонны…»
— Небогато, Геннадий Геннадиевич, небогато.
— Чем богаты… — развел руками Инихов.
— …тем и рады, — закончила Светлана.
Теперь она читала сводку слева направо: номер скважины — дебит скважины, номер — дебит… Скважина № 131 — три и две десятые тонны, № 174 — четыре тонны, № 156 — полторы тонны…
— Как полторы? — удивилась Светлана. — Не может быть.
— Полторы тонны, — подтвердил Инихов.
— Но я всего лишь две недели назад была на этой буровой. Скважина давала пять тонн в сутки!
— Да. Две недели назад… — согласился Геннадий Геннадиевич. И, корректно усмехнувшись, добавил: — А во время воины эта скважина давала в сутки че-ты-ре-ста тонн нефти. Между прочим, тогда над скважиной висел плакат: «Фашисты у Майкопа. Даешь стране печорскую нефть!»
Светлана, оторвавшись от сводки, внимательно посмотрела на Инихова: она слыхала, что Инихов — старожил промысла, но не знала, что он работал на Унь-Яге еще в войну.
— Да, четыреста тонн — фонтанчик!.. — продолжал Инихов. — А теперь — полторы. И никаких надежд: скважина окончательно выдохлась. Вот синий крестик. Так я отмечаю скважины, которые дают добычу ниже плановой.
Обширный лист сводки был сплошь усеян синими крестами.
— Кладбище… — сказала Светлана.
— Похоже, — согласился Инихов. И резюмировал: — Июньский план мы не выполним.
— А июльский?
Геннадий Геннадиевич подумал, шевельнул бровями, ответил:
— Июльский тоже не выполним.
— Август? — уже машинально спросила Светлана.
Но Инихов пропустил мимо ушей насчет августа. Он тоже согнулся над сводкой, ткнул в бумагу пальцем.
