Стефан Геймс - Агасфер
Все мы не имеем оснований подвергать сомнению ни факт Вашего личного знакомства с упомянутым в Вашей статье господином Агасфером, членом иудейской религиозной общины, ни факта Ваших прежних встреч с ним в Варшавском гетто, откуда Вам, тогда совсем еще молодому человеку, вместе с немногими уцелевшими повстанцами удалось спастись благодаря дерзкому бегству через подземную канализацию. В то же время вызывает сомнения ряд приведенных Вами эпизодов из биографии вышеупомянутого Агасфера, относящихся к значительно более ранним периодам истории; подобные свидетельства, особенно при отсутствии документов или нескольких очевидцев, не могут считаться научно достоверными и приобретают тем более мифологический характер, чем удаленнее от нас само повествуемое событие. Вы называете в своей статье (см. стр. 23) господина Агасфера «другом», а это, позвольте Вам заметить, не исключает возможности того, что Вы оказались под известным влиянием Вашего друга, приведшим к не вполне обоснованным заключениям и выводам.
Отсутствие дипломатических отношений между нашими странами затрудняет гражданам ГДР визиты в Государство Израиль, иначе квалифицированные сотрудники Института научного атеизма или я лично могли бы непосредственно освидетельствовать господина Агасфера, тем более что для установления хотя бы приблизительно возраста достаточно визуального контакта. С учетом сказанного возникает вопрос, нельзя ли на месте произвести официальную медицинскую экспертизу по установлению подлинного возраста господина Агасфера, что вполне удовлетворило бы любопытство всех, кто интересуется данным феноменом.
В этой же связи пресс-секретарь нашего института, доктор Вильгельм Якш, задает резонный вопрос: чем объяснить, что столь падкая на сенсации западная пресса (а израильские газетчики и журналисты вряд ли составляют исключение) обошла своим вниманием человека, которому исполнилось не менее двух тысяч лет? Тем не менее, по нашим сведениям, нигде и никогда не публиковалось не только каких-либо сообщений о господине Агасфере, но даже его фотографий. Не располагаете ли Вы, глубокоуважаемый господин профессор, подобной фотографией? Она могла бы пролить свет на многие обстоятельства, если бы Вы соблаговолили предоставить ее нам во временное пользование.
Позвольте еще раз заверить Вас, что мои сотрудники, и я лично приветствуем научную дискуссию как по данному, так и по другим вопросам и готовы рассмотреть любые аргументы, подтверждающие Вашу правоту. Впрочем, что касается аргументов, то необходимы более убедительные свидетельства существования Вечного жида, нежели те, что имеются в нашем распоряжении.
Желаю Вам успехов в Вашей работе,
с глубоким уважением,
(Prof.Dr.Dr.h.с.) Зигфрид Байфус
Институт научного атеизма
Берлин, ГДР.
Глава четвертая
в которой доктор Мартинус излагает свое мнение о евреях, а Эйцен встречается с одним из них, что оборачивается для него изрядными неприятностями.
Немалое время прошло с тех пор, как Паулус фон Эйцен обосновался в Виттенберге и начал изучать у магистра Филиппа Меланхтона, а также у других университетских докторов богословие и историю. Жил он по известному уговору в лейхтентрагеровском, а прежде фризовском особняке, на втором этаже, где чувствовал себя не хуже, чем в отцовском доме. Впрочем, здешнее хорошее самочувствие имело иной характер, ибо объяснялось в первую очередь гостеприимством хозяина, говорившего каждый вечер за бутылкой доброго вина о таких вещах, которые весьма возбуждали молодого человека и которые его почтенному батюшке, коммерсанту Рейнхарду фон Эйцену, торговля сукном и шерстью, не пригрезились бы даже во сне, а во вторую очередь то была заслуга горничной Маргрит, которая готовила ему завтрак, обстирывала его и выкуривала из постели блох и клопов, когда их становилось слишком много. После этого студента переставали донимать насекомые, однако никак не оставляли в покое мысли, которые днем и ночью возвращались к пышным плечам, грудям, бедрам и ягодицам Маргрит. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он подходил к окошку, открывавшему прекрасный вид на стоящий напротив, чуть наискосок, дом его учителя Меланхтона, пытался вспомнить благочестивые изречения наставника или вызвать в своей памяти образ дожидавшейся его в Гамбурге девицы Барбары Штедер, но ничего не помогало; благочестивые изречения сами собой превращались в постную белиберду, а образ Барбары, не успев толком проясниться, безнадежно блекнул, и вместо него перед внутренним взором возникали дерзкие, сочные и алые губы Маргрит.
Лейхтентрагер давно заметил страдания своего постояльца. «Пауль», — сказал он, ибо в Иоаннову ночь они вдруг расчувствовались, выпили на брудершафт и решили с тех пор величать друг друга просто по имени, Лейхтентрагер звал Эйцена Паулем, а тот звал Лейхтентрагера Гансом; «Пауль, — сказал Лейхтентрагер, — могу пособить тебе с Маргрит, мне достаточно словечко шепнуть, она сама придет к тебе ночью и так ублажит, что ввек не забудешь, у нее от природы такой талант, да еще я кое-чему подучил».
Эйцена аж бросило в жар, но в ответ он лишь пробормотал: «Что ты говоришь, Ганс? Меня ведь в Гамбурге ждет барышня, которой я поклялся в верности».
«Верность — это нечто головное, — возразил приятель. — А твои желания насчет Маргрит имеют совсем иное происхождение; плотское не стоит смешивать с духовным, к тому же отсюда до Гамбурга далеко, ничего твоя девица Штедер не узнает, следовательно, ничего ее и не расстроит. Впрочем, я пришел по совсем другому делу: магистр Меланхтон прислал своего слугу спросить нас, не доставим ли мы ему удовольствие разделить трапезу, которую он устраивает для доктора Мартинуса, его супруги Катарины и других гостей, людей ученых и добропочтенных; госпожа Катарина выставляет по этому случаю бочонок пива, своего, домашнего».
«Как, и меня зовут?» — переспросил Эйцен, рассиявшись от такой нежданной-негаданной чести.
«Да, и тебя», — подтвердил Лейхтентрагер, умалчивая, что сам предложил Меланхтону пригласить своего приятеля, ибо имел на этот счет собственные соображения; кроме того, он неплохо изучил Лютера с Меланхтоном, им уже не о чем поговорить вдвоем, зато перед публикой они стараются перещеголять друг друга и становятся такими златоустами, что слушатели только рты разевают, поэтому, подумал Лейхтентрагер, вечерок может получиться забавным.
По столь торжественному случаю Эйцен решил быть при полном параде, он надел новые сапоги из мягкой кожи, черный камзол на серой шелковой подкладке, волосы напомадил, чтобы блестели, а кроме того, он продумал, о чем станет говорить за столом, если ему предоставится слово: он скажет, как жаждут жители Гамбурга мудрого наставления в истинной вере, ибо втайне понимал, что благословение от Лютера поможет получить в Гамбурге пасторский приход, а там, глядишь, и должность суперинтенданта. Однако, когда он такой расфранченный спустился по лестнице вниз, Маргрит, расхохотавшись, спросила, уж не отправляется ли он свататься; вот именно, ответил за него Лейхтентрагер, только речь идет о невесте небесной.
И вот все они собрались у Меланхтона за его большим столом — доктора, студенты и другие гости; у кого имелась супруга, тот привел ее с собой; Эйцен загляделся на последние лучи закатного солнца, которые играли в круглых ячеистых стеклах окон; зажглись свечи, они отбрасывали на лица неровный свет, поэтому в этих лицах появлялось что-то призрачное, но все дело было лишь в сквозняке с кухни, из которой доносились умопомрачительные ароматы. Посередине длинного стола, словно Иисус Христос на тайной вечере, восседал доктор Мартинус; подперев кулаком свою крупную голову, он вяло оглядывал застолье; видеть он мог лишь одним глазом, и, когда этот глаз останавливался на смеющемся Лейхтентрагере, который сидел в конце стола, лицо доктора Мартинуса выражало некоторое недоумение, и он хмурил кустистые брови, словно тщетно силился вспомнить что-то.
Но тут принесли рыбное блюдо, несколько жирных вареных карпов в отличном соусе, доктор Мартинус сразу же забыл о своем беспокойстве, чело его разгладилось, и он заговорил о Творце и чудесах Его творения: «Поглядите только, как мечет икру рыбешка малая, которая одна приносит тысячу икринок, а самец бьет хвостом о воду и оплодотворяет их. Поглядите на птиц, как они брачуются, самец треплет самочку за хохолок, а та откладывает яички, потом высиживает их, и из каждого яичка вылупливается птенчик; поглядите на птенчика, каково ему было в скорлупе?»
«И все происходит на благо и на пользу человеку, — подхватил Меланхтон, — ибо определено в Писании людям владычествовать над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле».
