Сергей Саканский - Когда приходит Андж
Так же, как некогда ты, я навсегда покидаю наш дом… Нет, слишком слезно — вымарать. Я не хочу больше жить у этой твари… Грубо — туда же. Милый мой как тяжело бросать все такое привычное такое затасканное затертое до дыр конечно бросать потому что есть на свете множество других не менее чудесных городов (вымарать!
Ее письма всегда были трудночитаемыми, словно черновики великих писателей, она никак не могла выдержать тон, а ей именно и хотелось держать ровный тон, хотя бы на одном листе)
Брат мой, короче, я еду, надоело все к черту, девки достали, Ялта опостылела, жара, скука, мамочка, родная моя мамочка, прощай!
6
Зима была снежной, тяжелой, яркое солнце, искристые брызги его казались какой-то шуткой в двадцатиградусный мороз, таяние должно было неминуемо привести к всемирному потопу, птицы как ни странно существовали, плоскость улиц, почти чертежная, не располагала к прогулкам, вечерами возвышалась над горизонтом стройная гряда облаков, город с высоты не поддавался пониманию: иногда где-нибудь вырастала неожиданная башня, снег, пролетая мимо окна, еще несколько минут падал до земли, глаз издали различал в толпе зеленый цвет, Анжела не расставалась с зеленым свитером, словно это был подарок друга в разлуке, и тоска ее тоже была весьма зеленой…
На зимние каникулы общага опустела, погремев день и ночь; Анжела днями сидела в кресле, протягивая ноги к обогревателю, который розово и монотонно горел, изредка вспыхивая пойманными пылинками, претендуя на роль домашнего животного; Анжела рисовала в альбом из головы, читала или писала письмо, как-то под вечер в дверь корректно и нежно постучали три раза, она отозвалась, вошел высокий темноволосый человек, он показался ей странно знакомым, после предисловия спросил, обращаясь на вы, причем, с большой буквы, не видела ли она Мэлора?
— Посмотри у Марино, — сказала Анжела (она наконец его узнала: это был пятикурсник, недавно она заметила его, выделила из череды незнакомых лиц — он сидел на подоконнике в таинственной зоне старшекурсных лабораторий, ел сникерс, болтал ногами…)
Через несколько минут он вернулся и сказал, что Марино вообще не знает никакого Мэлора.
— Я тоже, — сказала Анжела.
— Почему же вы посылаете меня к ней?
— Потому что она с Кавказа и знает здесь всех грузин.
Он странно посмотрел на Анжелу, затем спросил разрешения оставить у нее свою сумку и отправился на поиски. В двадцатипятиэтажном доме, именуемым «Солнышкой», обитало две тысячи человек. Через полчаса гость вернулся (его отчетливый тройственный стук был неотделим от его внешности) объявив, что Мэлора нигде нет, наверно, уехал, хотя странно, они договорились, к ней он зашел, потому что услышал за дверью ее кашель, так долго ехал, больше часа от дома, как быть с вином?
— Между прочим, он никакой не грузин, просто такое имя…
Анжела мельком глянула на этикетку и сказала, что не пьет сухого. Гость проворно заменил бутылку, на столе появился марочный портвейн, темное массандровское вино.
После первого полстакана разговор пошел. Его звали Андрюша, видимо, он очень любил этого самого Мэлора, души в нем не чаял, вот, например, в прошлом стройотряде они с Мэлором… Анжела поняла, что Андрюша не может соскочить с этой темы и помогла ему. Второй полстакан был уже вполне пьянящим, собеседник не был Анжеле неприятен, они хорошо и без пауз говорили, даже беседовали: от смешных случаев из жизни (впрочем, ни разу не сорвавшись на анекдоты) до сложностей учебного процесса на втором и последующих курсах… Бутылка почему-то очень быстро опустела, внезапно Анжеле захотелось Андрюшу накормить.
Вернувшись из кухни, она увидела, что он внимательно изучает содержание ее угла: книги, картинки, взял в руки и осмотрел метеорный камень, двумя пальцами проверил подлинность черной шелковой ленты.
После ужина они сидели рядом на кровати, смотрели альбом Ван-Гога, который был извлечен из той же бездонной коричневой сумки. Анжела визжала от радости. Гость невзначай обнял ее за плечо, Анжела посмотрела на его обнимающую руку и снова вернулась в долину Ля-Кро.
(За восемь месяцев московской жизни к ней несколько раз пьяно приставали, трезво дели предложения, устно, без обиняков (кто они такие, эти обиняки?) в новогоднюю ночь профгрупорг решительно пытался ее изнасиловать, но получил по темени темнокрасной вазой толстого стекла, лежал в больнице, Анжела его навещала…)
Андрюша брал нежные аккорды на ее плече, Анжела спокойно ждала следующего шага. Месяц назад она поклялась себе: тот, кто ее поцелует, и будет ее мужем, сейчас эта идея показалась ей странной… Он перевернул страницу, Анжела в очередной раз взвизгнула, что уже стало у них некой игрой, он накрыл растопыренной ладонью желтое пшеничное поле и долго поцеловал ее в губы. Вдруг она обнаружила, что крепко сжимает его руку, над тем же солнечным пшеничным полем.
Поцелуй не был таким приятным, как ожидалось, но странное ощущение входящего в рот чужого языка хотелось задержать как можно дольше, и Анжела поняла: она будет делать это часто, особенно теперь, когда первая преграда (некая предварительная невинность, такой в принципе пустяк) сломлена.
Поцелуй имел вкус — черная Изабелла, поближе к сердцевине, к косточке. Поцелуй имел запах — не очень приятный, но желанный своей новизной. Поцелуй был длиннее всех разумных понятий о времени — оказывается, вообще можно было никогда не разъединять губ…
Количество их рук изрядно возросло, пшеничное поле глянцево скользнуло на пол, тонкие пальцы немыслимо касались самых тайных ее мест и, не задерживаясь, неслись дальше (хотя куда — дальше?) будто надеясь ощупать каждый квадратный сантиметр кожи. Она заметила, что и ее руки делают то же самое… Вдруг что-то нарушилось, некое равновесие обрело новый центр, и все стало медленно клониться навзничь. Ее покрыло большое дрожащее тело, поцелуй исчез, перейдя в дыхание. Подняв глаза, она увидела над собою не сразу вставшие на место черты чужого лица.
— Ты великолепна, Анжелика, кто научил тебя так целовать? — ласково сказали губы. Им не следовало этого говорить.
Анжела почувствовала, как все кончилось, будто вторая девушка вышла из нее прежней, двойной. Она высвободилась и встала. Андрюша сел на кровати, движением изобразив ваньку-встаньку. Анжела подошла к двери, настежь распахнула ее — молча. Андрюша сунул свой альбом в сумку и вышел не глядя, в дверях зачем-то хлопнул Анжелу по руке, той, что держала дверную скобу.
— Эта реальность никуда не годится, — загадочно произнес он. — Все это надо переписать…
Анжеле стало стыдно, она смотрела на его уходящую спину и чуть было не позвала его. Нет, она не позвала его…
Несколько оставшихся безмятежных дней Анжела провела в кресле, как и несколько предыдущих.
Каникулы закончились и общага была снова заселена. День приезда отметился несчастьем: второкурсник выпал из окна и сломал себе пятки…
В институтском коридоре третьего этажа, напротив деканата, Анжела увидела обновленную доску почета, вернее, одно лицо, чернобелое его воспроизведение, оно выделялось среди прочих угрюмоторжественных лиц хотя бы тем, что владело легкой улыбкой. Гладкопричесанный чуб поймал блик фотографической лампы, подробно запечатлел ламповый силуэт, казавшийся электрически желтым, несмотря на двойную сущность бромистого серебра.
Этого человека Анжела выделила еще в сентябре, он ходил по коридорам всегда не один — с друзьями или с какой-нибудь лялькой. Анжела видела его примерно раз в неделю, два раза встречала в холле общежития, последнее время стало вполне ясно, что и он заметил ее — при встречах их взгляды соединялись. Анжела обрадовалась фотографии — теперь она сможет видеть это лицо, когда захочет… В конце дня ей встретился Андрюша, он сдержанно и серьезно приветствовал ее.
— Кто такой Мэлор? — спросила она у Мыши, соседке по комнате, когда та приехала, опоздав на день, из своего Харькова.
Мышь вскинула глаза. Мэлор оказался другом Стаканского.
— Кто такой Стаканский? — терпеливо спросила Анжела.
— Хо! — удивилась Мышь. — Все Солнышко знает, что на той неделе ты выставила его за дверь. Глупенькая, скажу я тебе…
Мышь, курсом и годом старше Анжелы, мягко отчитала ее за незнание элементарных в институтской программе вещей. Мэлор и Стаканский были двое едва ли не самых известных в МИРЕУ, причем, первый славился светлой головой, победами на олимпиадах и т. п., а второй — разгильдяйством. Почему-то они дружили…
— Кто такой Мэлор? — спросила Анжела у Лизы, с которой сидела вместе на лекциях и, можно сказать, дружила.
— Бабник, — строго сказала Лиза. — Неужели он к тебе не приставал?
— Нет еще, — сказала Анжела, досадуя на собственное «еще». Больше она никому не задавала вопросов…
