Сергей Саканский - Когда приходит Андж
Анжела появилась на тротуаре. Маленькая, толстенькая, переваливаясь, словно утка, она неуклюже перелезла через оградку стоянки и с ходу залепила брату оплеуху. Бедный Андж, вытянувшись перед ней, молча выслушал ее выговор, наверно, по поводу сладкого… Анжела порылась в сумочке, нашла кредитную карточку и вставила в щиток на столбике. Вскоре подлетело такси, мягко спланировало на гравий. Брат и сестра сели в кабину, и машина, заложив крутой вираж над верхушками вязов, исчезла.
Стаканский прошелся по комнате, окинул взглядом полки с папками, тихонько процедил сквозь зубы:
— Чтоб вы сгорели.
Внезапно ему пришла в голову очень интересная идея. Он остановился и несколько минут всесторонне обдумывал ее, глядя в потолок и поглаживая пальцами подбородок. Пусть именно таким навсегда и запомнится нам этот несчастный человек…
Тот факт, что Анжела увидела его паука, мог значить лишь одно, а именно: Анжела сама была его галлюцинацией, что также подтверждалось последующей нелепой сценой жарких лобзаний. Но если это было так, то — по цепочке причинно-следственных связей — никогда не существовало и многих других событий его жизни. Стаканский и раньше сомневался в подлинности некоторых вещей, которые были либо слишком чудовищны, либо слишком нелепы, чтобы происходить на самом деле. Так, будучи еще совсем маленьким, он издали наблюдал, как взорвался и рухнул грандиозный, над Москвой возвышавшийся храм — событие, которого просто никогда не было в действительности. Или это омерзительное убийство Сталина ледорубом у стены — что может быть нелепее? Значит, никогда не было и Анжелы… Но если его первая встреча с Анжелой пятнадцать лет назад — фикция, то можно поставить под сомнение как его бегство в Ялту зимой семьдесят третьего (или семьдесят восьмого? — недаром вся эта путаница в датах) и Анну номер два, и Анну номер один, но ведь Аня Колобкова — это воспоминание его детства, значит, надо поставить под сомнение и всю его…
Жизнь человека — непрерывная цепочка причинно-следственных связей, следовательно, стоит… Похоже, затерялся листок, и это место в тексте, впрочем, как и многие другие, осталось неразборчивым.
Да и сама реальность? Эти гигантские самостроящиеся здания, буквально растущие на глазах, непоправимо меняющие облик планеты, с тех пор как изобрели фантастическую технологию выращивания глаудионовых блоков? Эти немыслимые флаеры, которые просто принципиально не могут летать, так сказать, без руля и ветрил?
Неразборчиво…
Стаканский поискал в кладовке, достал наполовину полную, пыльную канистру. Соотнесясь со своими знаниями в области пиротехники, ненужными, но все же неизбежными в такой длинной жизни, он равномерно и мудро расплескал керосин по комнате.
Тыква, оставленная на столе недавними гостями, глупо улыбаясь, глазела на него, звала… Осторожно, как некий символический шлем, Стаканский надел на голову тыкву. В тыкве было темно, душно и, как всегда, тяжело пахло тыквой.
Он подошел к большому, во весь рост, зеркалу, висевшему на стене. Несмотря на та то, что во внешнем мире вместо Стаканского появилось какое-то гадкое белоголовое чудовище, внутренний мир все еще существовал… Стаканский бросил зажженную спичку на пол и в тот момент, когда огонь широким фронтом побежал в разные стороны, несколько раз выстрелил себе в висок. Тыква брызнула семечками, но он этого не видел, потому что уже был внутри: он стоял на пустом полустанке, один, чуть белели неоновые фонари, ветер гнал по асфальту бумажки, а по рельсам медленно, чтобы он мог лучше рассмотреть, двигался поезд с ярко освещенными окнами, где весело смеялись, ели и пили, разворачивали газеты те, кому еще только предстояло сойти.
