Эми Тан - Сто тайных чувств
— Что делают мама-папа? — Кван разглядывала кашемировый жакет Бена.
— Они оба на пенсии и живут в Миссури, — ответил он.
— Ссоры?! Ш-ш!.. — Кван посмотрела на меня. — Очень плохо.
Каждый раз, когда она упоминает о Саймоне, я чувствую, что сейчас взорвусь. И изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не заорать. А она думает, что поскольку я затеяла развод, то в любой момент могу «дать задний ход».
— Почему нельзя простить? — спросила она после праздника, обрывая сухие цветки орхидеи. — Упрямство и злоба вместе, очень плохо для тебя.
Я промолчала. Она зашла с другой стороны:
— Я думаю, ты все еще любишь его — угу! Очень, очень любишь! Ага! Видишь — посмотри свое лицо! Покраснело! Это любовь, идущая из твоего сердца! Я права? Отвечай! Я права?
А я продолжала небрежно просматривать почту, перечеркивая размашистым «переехал» каждый конверт на имя Саймона Бишопа. Я никогда не обсуждала с Кван, почему мы расстались. Да она и не поняла бы. Это для нее слишком сложно. Я и сама затрудняюсь назвать конкретную причину. Скорее всего, это целый ряд причин — несовпадение интересов, долгие годы, в течение которых мы полагали, что привычка и замалчивание проблем и есть настоящее взаимопонимание. После семнадцати лет, проведенных вместе, когда я наконец осознала, что мне нужно больше, Саймон, напротив, решил, что ему вообще ничего не нужно. Конечно, я любила его, и даже слишком. И он любил меня, только недостаточно. Просто мне нужен кто-то, для кого я была бы на первом месте. Меня больше не устраивают объедки с барского стола.
Кван этого не понять. Она вообще не представляет, как сильно можно ранить. Она довольна, когда ей говорят: «извините». Она относится к тому типу наивных людей, которые верят в рекламу по телевизору. Для нее все сказанное с экрана — священная правда. Достаточно взглянуть на ее дом, доверху забитый разной ерундой, — ножички, шинковки, овощерезки, соковыжималки, фритюрницы… Ей свистнули, она купила — «всего за девятнадцать долларов девяносто пять центов, заказ выполняется в течение суток».
— Либби-я, я должна тебе что-то сказать, — сообщила она мне сегодня по телефону. — Что-то очень важное. Это утро я говорить с Лао Лу. Мы решили: вы с Саймоном не должны разводиться.
— Как это мило, — сказала я, — «вы решили». — Я в это время пыталась подвести баланс в своей чековой книжке, слушая вполуха ее треп.
— Мы с Лао Лу. Ты его помнить.
— Двоюродный брат Джорджа? (Такое впечатление, все китайцы в Сан-Франциско — родственники Джорджа.)
— Нет-нет! Лао Лу не брат. Как ты могла забыть? Сколько раз я тебе говорить о нем! Старик, лысая голова. Сильная рука, сильная нога, сильный характер. Один раз потерять терпение и потерять голову! Отрубили! Лао Лу говорит…
— Погоди минутку. Некто без головы дает мне советы по поводу моего брака?
— Ш-ш! Отрубили голову сто лет назад. Теперь выглядит хорошо, нет проблем. Лао Лу думать, ты, я, Саймон, мы втроем ехать в Китай, все будет хорошо. Ладно, Либби-я?
Я вздохнула.
— Кван, у меня сейчас нет времени говорить об этом. У меня тут кое-что намечается.
— Лао Лу говорить, не надо делать баланс только в чековая книжка. Надо смотреть, что осталось. Надо делать баланс в жизни, — подытожила Кван.
…Каким образом, черт возьми, она узнала, что я подвожу баланс в чековой книжке?!
Вот так всегда — стоит лишь раз недооценить ее, она тут же дает о себе знать, и я снова оказываюсь в ее власти. Пока мы вместе, у меня никогда не будет личной жизни. Она хочет, чтобы я принадлежала только ей. Почему я по-прежнему остаюсь ее бесценной младшей сестричкой? Почему она считает, что я самый главный человек в ее жизни, самый-самый главный? Почему она снова и снова повторяет мне, что если бы даже мы и не были сестрами, она все равно бы чувствовала это? «Либби-я, — говорит она, — я никогда тебя не оставлю».
Нет!!! Я ни в чем не виновата, ни слова больше, хочу закричать я. Потому что всякий раз мои предательства оборачиваются любовью, которой рано или поздно придется расплачиваться. Мы обе знаем: она доказала мне свою верность, в один прекрасный день это должна буду сделать я.
Но если даже я отрублю себе обе руки, толку не будет. Кван уже сказала, что никогда меня не оставит. Однажды взвоет ветер, и она, сжимая в руке пучок соломы, улетит в Мир Йинь.
«Пора! Поторопись! — прошепчет она мне сквозь бушующую непогоду, — только никому не говори. Обещаешь, Либби-я?»
2. Ловец человеков
Около семи утра звонит телефон. Только Кван может звонить в такой ранний час. Я жду, пока не включится автоответчик.
— …Либби-я? Либби-я, ты там? — шепчет она. — Это твоя большая сестра… Кван. Мне нужно что-то важное сказать… Ты хочешь знать? Прошлая ночь видеть тебя и Саймон. Странный сон. Ты идти в банк, проверить сбережения. И вдруг в банк вбежать грабитель! Скорее! Ты спрятать кошелек. И грабитель забрать деньги у всех, кроме тебя. Потом, уже дома, ты проверить кошелек — ой! — его нет! Не кошелек, сердце! Скрали! Теперь нет сердца, как жить? Нет сил, нет румянец, бледная, грустная, усталая. Президент твоего банка говорить: «Я взять взаймы твое сердце, никаких процентов, получишь обратно, когда захочешь». Ты смотришь его лицо — знаешь, кто это? Угадай, Либби-я!.. Саймон! Да-да, он дать тебе свое сердце… Видишь? Все еще любит тебя… Либби-я, ты мне верить? Это не просто сон… Либби-я, ты меня слышать?
Благодаря Кван я научилась запоминать сны. Даже сейчас я могу припомнить восемь, десять, дюжину снов; я научилась этому, когда Кван выписали из психушки св. Марии: я, бывало, еще и не пробудилась, а Кван уже спрашивает: «Эта ночь, Либби-я, кого ты повстречать? Кого видеть?»
А я, полусонная, ловлю обрывки ускользающего мира, а затем возвращаюсь в реальную действительность, чтобы поведать ей о том, что я там увидела — потертые туфли, скалу, с которой я упала, лицо моей матери, ее голос, зовущий меня из бездны. Кван начинает допытываться: «Где ты была до того?» И я устремляюсь еще дальше, к предыдущему сновидению, и так без конца, тысяча жизней, которые зачастую обрываются смертью. Мгновения, отделяющие жизнь от смерти, я никогда не забуду. В течение долгих лет, проведенных во сне, мне довелось попробовать пепел, падающий с небес туманной ночью, и увидеть, как тысячи копий вдруг вспыхнули, подобно языкам пламени на вершине холма. Мои руки ощупывали каменную стену, изучая каждую ее неровность. Я ждала, когда меня убьют… Помню этот невыносимый мускусный запах, — мой собственный запах! — когда веревка сдавила мне горло… тяжесть, которую я ощущала, паря в невесомой вышине… Я слышала собственный сдавленный крик, раздавшийся в момент, отделяющий жизнь от смерти.
— Что увидела после смерти? — всегда спрашивала Кван.
— Не знаю, — я недоуменно качала головой, — я закрыла глаза.
— В следующий раз открой глаза.
В детстве я была уверена, что все рассматривают сны как другую жизнь, другое «я». Так поступала Кван. После возвращения из психушки она каждый вечер рассказывала мне «сказку на ночь» о них, людях Йинь: о женщине по имени Баннер, мужчине по имени Кейп, одноглазой разбойнице, Человеке-из-двух-половинок. Она убедила меня, что все эти призраки — наши друзья. Я ничего не рассказывала о них ни маме, ни папочке Бобу.
Когда я наконец уехала в колледж, тем самым избавившись от мира Кван, было уже слишком поздно. Этот мир уже проник в мой разум, и ее призраки отказывались покидать мои сны.
— Либби-я, — шепчет она по-китайски, — не помню, говорила ли я тебе, что обещала мисс Баннер перед тем, как нас не стало?
Я притворяюсь, что сплю, а она продолжает:
— Я, конечно, не могу точно сказать, как давно это было. Время течет по-разному, меняясь в зависимости от жизни… Но мне кажется, это был 1864 год… Было ли это по китайскому лунному календарю или по западному летоисчислению, я не уверена…
В какой-то момент я засыпала, но никогда не помнила, в какой именно. И что было ее сном, а что — моим? Где они пересекались? Каждую ночь она рассказывала мне эти истории, а я лежала в своей постели, притихшая, беспомощная, страстно желая только одного — чтобы она наконец заткнулась.
…Да-да, теперь я уверена, это был 1864-й, я вспомнила, этот год так странно назывался, только послушай, Либби-я, — Йи-ба-лиу-си. Мисс Баннер говорила, что это значит: «Умри, потеряв надежду». А я сказала, нет, это значит: «Мертвые не воскреснут, но надежда пребудет с тобою». Китайские слова такие многозначные, все зависит от того, что в твоем сердце. Как бы то ни было, это был год, когда я подавала мисс Баннер чай. А она подарила мне музыкальную шкатулку — ту, которую я однажды стащила у нее, а потом положила обратно. Я помню вечер, когда она показала эту шкатулку. В ней были дорогие нам вещи, о которых мы не хотели забыть. Мы были одни в Доме Призрака Купца. В этом доме мы прожили с остальными Почитателями Иисуса шесть лет. Мы стояли около Священного куста, на котором росли волшебные листья — именно из них я заваривала чай. Только теперь куст был срезан, и мисс Баннер сокрушалась, что позволила Генералу Кейпу убить этот куст. Такая жаркая печальная ночь, вода, струящаяся по нашим лицам, пот и слезы, цикады, стрекочущие громче и громче, а потом внезапно умолкающие. Позже мы стояли под аркой, испуганные до смерти. Но в то же время мы были несказанно счастливы знать, что у наших бед была одна и та же причина. В тот год сгорели наши небеса.
