Вадим Живов - Двойник
На встречу Герман не поехал. Но Владик продолжал звонить и в конце концов Германа уболтал. Тем более что время у него было.
Незадолго до этого Герман подал рапорт об увольнении из МВД, где прослужил около пяти лет. Решение уволиться из милиции зрело в нем уже довольно давно. Все труднее становилось совмещать службу с руководством кооперативом. Да и сама служба утратила свою привлекательность. Поступая в милицию, Герман рассчитывал попасть в МУР под начало Василия Николаевича Демина, но руководство распорядилось иначе. Выпускника МГУ с высшим юридическим образованием направили в УБХСС, где были нужны грамотные специалисты.
Во времена внештатного сотрудничества с МУРом, выезжая с тревожной группой на ограбления и убийства, собственноручно составляя протоколы об осмотре трупов, потому что пьяные опера уже не могли держать авторучку, Герман ощущал гордость от причастности к милицейскому братству, к этим крутым мужикам, крепко пьющим, циникам и матершинникам, без высоких слов делающим свое дело, очищающим жизнь от выродков и убийц. В УБХСС же Герман попал в систему, функционирующую по законам, никем не сформулированным, но обязательным и для следователей, и для прокуроров, и для судей. Линию поведения опера Ермакова диктовало начальство, руководствуясь своими, высшими соображениями, расследования носили характер политического заказа и были частью какой-нибудь очередной «кампании». Личные интересы тоже не забывались.
Еще в первый год службы на него произвел тяжелое, остро-болезненное впечатление случай, о котором он никому не рассказывал, так как для всех это было ерундой, не заслуживающей внимания. Судили двух продавщиц. Они продали две тонны отдельной колбасы, стоившей два рубля двадцать копеек за килограмм, по два девяносто. Статья предусматривала от двух до пяти лет, но продавщицы были молодые, ранее не судимые, так что могли получить по минимуму или даже условно. Герман, который вел это дело, был вызван в суд в качестве свидетеля. Перекуривая перед началом заседания, разговорился со знакомым судьей. Тот спросил: «Сколько им дать?» Герман удивился: «Ты у меня спрашиваешь? Ты судья. Да хоть пятерку, это тебе решать». Огласили приговор: пять лет. «Ты что — о…л?!» — накинулся Герман на судью после заседания. Тот напомнил: «Ты же сам сказал — дать пятерку». «Я пошутил!» «Такими вещами не шутят. Я решил, что у тебя в этом деле есть свой интерес». Позже приговор пересмотрели, но воспоминание об этом случае так и осталось занозой.
Герман пользовался, как и все его коллеги, угодливым благожелательством торгашей по части доставания дефицита, но поползновения подсунуть ему взятку, мизерную по сравнению с его заработками в кооперативе, вызывали у него лишь снисходительную усмешку. На него пытались выйти через сослуживцев, он делал вид, что намеков не понимает. Тон в Управлении задавали опытные опера, хорошо знающие правила игры, к Герману и немногим молодым сотрудникам «андроповского набора», они относились настороженно. Постепенно вокруг Германа образовалась атмосфера отчужденности. Она превратилась в откровенную подозрительность после того, как у Германа однажды случайно раскрылся кейс и на глазах у всех на пол вывалились пачки червонцев — тридцать тысяч рублей, которые он получил в банке для зарплаты работникам своего кооператива. Так он и объяснил, но в глазах у всех читалось: «Говори, говори нам про кооператив!»
Недели через две после этого случая на работу к Герману заехал Демин. Как всегда, он был в штатском. Оглядев тесный кабинет, который Герман делил с двумя сослуживцами, неодобрительно покачал головой:
— Накурили-то! Весна на дворе, а вы тут, как сычи. Пойдем погуляем, хоть воздухом подышишь, — весело предложил он Герману.
— И по пивку, — расширил программу Герман, не видевший старшего товарища несколько месяцев и обрадованный неожиданной встречей. — Как, Василий Николаевич?
Но Демин, никогда от таких предложений не уклонявшийся, на этот раз отказался. Едва за ними закрылась дверь кабинета, оживление исчезло с его лица.
— Почему ты закрыл дело на Митинском холодильнике? — спросил он, когда вышли на Страстной бульвар и расположились на скамейке в тени молодой листвы тополей.
— За отсутствием состава преступления, — удивленно ответил Герман, недоумевая, откуда об этом мелком деле знает Демин. — Они списали десять тонн мяса. Испортился компрессор, вовремя не заметили. Статьи тут нет, это административная ответственность.
— Кто знал, что ты вынес постановление о прекращении дела?
— Как кто? Начальство.
— И все? Вспомни, это важно.
Герман вспомнил: в тот день сломалась электрическая «Оптима», полетел ремень. Пришлось идти в соседний кабинет, там он и напечатал постановление.
— Кто был в кабинете?
— Ну, кто? Свои. А что?
— Да то. Кто-то из своих под тебя попытался взять. Объявил десять тысяч. Обвиняемый написал заявление в прокуратуру. Назначена проверка, занимается инспекция по личному составу.
— Откуда вы знаете? — спросил Герман.
— Ко мне приходили. Я же тебя в органы рекомендовал. Расспрашивали о тебе. Откуда у тебя машина и все такое. Подставили тебя, парень. Кто — не знаю, но что подставили — факт.
— Перебьются, — отмахнулся Герман. — Я в этом деле чистый.
— В этом — да, — согласился Демин. — Но кто знает, как сложится в другой раз. Вот что я тебе, Герман, скажу: уходить тебе надо из ментуры. Не вписываешься ты в систему.
— Потому что не беру?
— И поэтому тоже. Не светит тебе ничего. Майора, может, когда-нибудь и получишь. А на большее не рассчитывай. Это правда, что у тебя отец сидел?
— Вспомнили! Этим делам в обед сто лет. Сидел. По пятьдесят восьмой, после войны. По делу министра авиапрома Шахурина и главкома ВВС Новикова. Их обвиняли во вредительстве. В пятьдесят третьем отца выпустили, в пятьдесят шестом реабилитировали.
— Для кадров важно не то, что реабилитировали, а то, что сидел.
— Василий Николаевич, шутите? Отец до самой смерти работал в ОКБ Сухого, истребители делал. Боевые истребители! Да кто бы ему дал допуск, если бы за ним хоть что-нибудь было!
— Нет, Герман, не шучу, — хмуро проговорил Демин. — К сожалению, не шучу.
— Ну, тогда меня действительно к милиции близко нельзя подпускать. У меня и дед сидел. Кулак и враг колхозного строя. А бабка, так та умудрилась сидеть два раза. Один раз у немцев за то, что дала партизанам мешок картошки и спички. А как не дать — пристрелили бы и избу сожгли. Второй раз — у наших. За то, что сотрудничала с немцами. С полицаем сошлась, он ее и освободил из лагеря. Десятку оттянула в Караганде за полицая. Так теперь мне и это припомнится?
— Про это не знаю. Что знал — сказал. Ты не выступай, а подумай над моим советом. Я ведь от чистого сердца. У тебя есть свое дело, вот и занимайся им, пока дают.
— А вы не хотите уйти? — спросил Герман. — Я бы взял вас начальником службы безопасности. Дела идут к тому, что скоро без такой службы будет не обойтись. Как, Василий Николаевич?
— Спасибо, — невесело усмехнулся Демин. — Только мне уже поздно менять профессию.
— Рассчитываете дослужиться до генерала?
— Ну, до генерала мне, как до луны. Дай бог дослужиться к пенсии хоть до полковника. А над моим советом серьезно подумай, — повторил он.
— Подумаю, — пообещал Герман.
Уволиться из милиции оказалось намного сложнее, чем туда поступить. Начальник управления наотрез отказался подписать рапорт капитана Ермакова: «С каких хренов? На его обучение тратили деньги, пусть служит!» Сопротивление только увеличило решимость Германа. Сама мысль, что он не властен распоряжаться собственной жизнью, привела его в ярость. Дело тянулось все лето. Наконец удалось организовать письмо заместителя министра финансов с просьбой уволить старшего оперуполномоченного УБХСС Ермакова из МВД в связи с тем, что без него народному хозяйству СССР придется очень туго. Начальник внял, рапорт был подписан. В ожидании увольнения Герман догуливал неиспользованный отпуск, впервые за многие годы у него вдруг образовалось свободное время, которое нужно куда-то деть. Только поэтому он и дал Владику себя уболтать.
Встречу назначили на шесть возле Центрального телеграфа. На улице Горького, которая еще не стала Тверской, «семерка» Германа попала в пробку. Был теплый вечер, стекла машин были опущены, по радио шла прямая трансляция из Кремлевского дворца съездов — народные депутаты яростно атаковали 6-ю статью Конституции СССР о руководящей роли КПСС. Председательствовал Горбачев. Он объявил: «Слово предоставляется депутату…» Оратор, фамилия которого ничего не говорила Герману, бодро начал: «Днепропетровск, родина застоя». Зал взорвался смехом и аплодисментами. Герман выключил приемник. Но трансляция не прервалась: приемники всех машин, запрудивших улицу Горького, были настроены на ту же волну, водители и пассажиры жадно, с восторгом вслушивались в депутатскую болтовню.
