Владимир Романовский - Богатая белая стерва

— Да открывай же [непеч. ] калитку, — сказал второй полицейский раздраженно.

Билетер сделал несколько объяснительных жестов, уверяя всех, что все в порядке и он все понял. Он нажал какие-то кнопки. Во всех помещениях станции погас свет. Билетер снова включил свет. Затем он выключил свет внутри своей будки и стал временно невидим. Неожиданно специальная калитка отворилась — он случайно нажал нужную кнопку.

— Удачи тебе, сынок, — сказал полицейский, который был моложе.

— Спасибо.

И Юджин прошел на платформу.

Эстакадная эта платформа открыта была четырем ветрам. Юджин страстно обхватил себя руками и начал дрожать. К счастью, поезд вскоре прибыл. Те несколько пассажиров, что наличествовали в вагоне, посмотрели на него с легким удивлением.

Ключи были в куртке, а куртка была там, где Юджину быть не хотелось. Он удивился, осознав, что сожалеет о потере портативного стерео и всех своих замечательных дисков. Разбежавшись, он подпрыгнул и схватился за нижнюю ступеньку пожарной лестницы. Подтянувшись, он перелез перила, поднял раму окна, вполз в квартиру, и сразу схватил телефон, чтобы информировать начальство — дневному водителю выходить на смену сегодня не надо — сегодня для него нет машины. Эта новость совершенно не обрадовала работодателя. Он хотел знать детали. Юджин извинился, повесил трубку, быстро принял бодрящий горячий душ, и лег спать.

Он взял себе два дня отпуска, не заплатил за квартиру, дважды отрешенно обедал в доме своих родителей в Гринич Вилледже, позволил матери себя обласкать, выслушал лекцию от отца (профессора Нью-Йоркского Университета), и возвратился на работу. Решение было добровольным. Он собирался еще некоторое время зарабатывать на жизнь вождением такси, несмотря на то, что всеми фибрами души чувствовал, что эта стадия его карьеры подходит к концу.

Месяц спустя он провел два часа на аэропортовой стоянке в ожидании прибытия следующего самолета, из которого должны были выйти какие-нибудь клиенты. Когда самолет наконец приземлился, диспетчер такси перетасовал очередь клиентов в соответствии с им самим только что изобретенной системой, основные положения которой он не был склонен обсуждать с кем попало. Юджину досталась пара — устрашающего вида мужчина и тучная, оптимистично настроенная женщина.

Рассеянным взглядом Юджин проводил Инспектора Роберта Кинга, вышедшего из терминала — только что вернувшегося из отпуска в Тоскании. Юджин понятия не имел, кто такой Инспектор Кинг. Но чем-то этот человек привлек его внимание — какая-то серия не очень четких картинок. Все еще пытаясь их рационализировать, Юджин повернулся к двум клиентам и спросил их, куда они желают ехать.

Ему дали адрес в самой негостеприимной части Бруклина под названием Бушвик.

— Нет, — сказал Юджин, возвращаясь к реальности и поднимая брови.

— Что ты сказал? — спросил большой мужчина с водевильной сумрачностью, к которой в некоторых районах прибегают, чтобы выразить неудовольствие.

Тон мужчины неприятно задел Юджина, который иногда бывал и вспыльчив.

— Я сказал — нет. Ты что, [непеч. ], оглох? Нет. Н, Е, Т. Понял?

— Ты с кем это так разговариваешь? — возмущенно спросила тучная женщина.

Юджин выключил мотор, вытащил из прозрачного щитка лицензию, и вышел из машины. Чувство всеохватывающей свободы овладело им. Клиент уже махал рукой, призывая диспетчера.

Этот последний, наслаждаясь моментом, медленно повернулся к Юджину и посмотрел на него надменно.

— Ты отвезешь их туда, куда они велят, — сказал он строго. — А то, если желаешь, могу позвонить ребятам из Комиссии Такси и Лимузинов.

— Зачем? — удивился Юджин. — Думаешь, они захотят отвести этих двух в Бушвик?

— Ага, так ты из умничающих, — догадался диспетчер, радостно принимая вызов. — Хорошо. Давай сюда лицензию.

Он вытащил ручку и блокнот. Юджин бросил лицензию диспетчеру под ноги. Ноги диспетчера обуты были в ботинки для хождения по горам.

— Возьми себе, — сказал он. — И не жри столько хамбургеров, мужик. У тебя [непеч. ] в десять раз больше твоего мозга, а изо рта у тебя пахнет так, что аж в Джерзи носы зажимают.

Диспетчер и клиенты так удивились поведению Юджина, что растерялись, не зная, что им делать дальше. Юджин спокойно пошел прочь. Ему позволили уйти. Когда он скрылся из виду, решено был, что лучше всего — сесть в следующее такси. За рулем этого следующего сидел толстый приветливый парень родом с Ямайки в стильном полиестровом свитере поверх бермудской рубашки. Широко улыбнувшись, он объяснил добродушно, что машина у него сломалась, увы. Он продемонстрировал это, повернув ключ зажигания дважды и пожав виновато плечами — стартер не проворачивался. Как только следующее за ним такси подобрало двух клиентов и уехало на встречу с судьбой в Бушвике, машина толстого парня с Ямайки каким-то чудом тут же завелась. Следующие три клиента ехали в Манхаттан.

Юджин позвонил начальнику из ближайшего автомата.

— Я делаю тебе одолжение, потому что ты мне нравишься, — объяснил он. — Машина стоит у Международных Прибытий. Нет, я больше не вожу. С меня хватит. Что? Ну, если тебе необходимо знать — мне дали клиентов в [непеч. ] Бушвик, а два ограбления за два месяца — это слишком много восторга, даже для такого беззаботного искателя приключений, как я. Нет. Да, как же. Нет, мне нельзя было просто уехать, ты что, шутишь, что ли? Меня бы тут же остановили, а за это штраф восемьсот долларов. Нет. Очень сожалею. Ухожу. Да, прямо сейчас. Вот в этот самый момент. Спасибо за все.

На подсобном автобусе он доехал до метро, а на метро до Манхаттана. У него не было ни планов, ни знакомств, ни друзей в высшем эшелоне, ни денег — помимо семидесяти долларов, которые он успел заработать за день, заплатив сперва девяносто начальнику за смену. Нужно было срочно выпить.

Фрагменты из дневника Юджина Вилье составляют значительную часть этой летописи об убийстве Уолша, расследовании, и сопутствующих событий. Юджин держал свой дневник в ящике письменного стола, и никогда не забывал запереть ящик на ключ. Несмотря на эту предосторожность, дневник доставали, читали, и затем прятали опять в ящик — многие. Каждый раз, открывая ящик, Юджин обнаруживал, что листы дневника не были никем потревожены, лежат так, как он их оставил.

Некоторые пассажи в дневнике свидетельствуют, что писано было в расчете на будущих читателей и может быть даже биографов.

Как все профессиональные музыканты, Юджин оптимистично и ошибочно считал, что большинство людей знакомо с начатками музыкальной теории, и чтение чисто технических мест в дневнике доставит читателям эстетическое наслаждение. Дабы оградить читателя от скучных разборов, пересыпанных специализированной терминологией, пассажей, которые могут быть интересны только музыкантам, сей летописец посчитал нужным пассажи эти пропустить. Если же кому-то очень захочется (музыканту, например) их просмотреть — он найдет их в приложении.

Из первых страниц дневника можно заключить, что Юджин начал вести его во время короткого периода существования его музыкальной группы, то бишь, через десять лет после убийства Уолша, в то время, когда Инспектор Кинг более или менее сдался, решив не заниматься больше данным делом.

Меня зовут Юджин Вилье. Мне двадцать четыре года. Я пианист. Я негр, не очень красивый, худой, среднего роста, с непримечательными чертами лица и длинными конечностями и пальцами. Представляете себе. У меня есть музыкальная группа. Мы обслуживаем вечерники и прочее, а также даем концерты. Ну, хорошо, мы не ДАЕМ на самом деле КОНЦЕРТЫ, и в Карнеги Холл нас завтра не пригласят. Но мы принимаем участие в сборных выступлениях с другими такими же неудачниками в противных заведениях на Бликер Стрит. Ну, знаете — все эти группы и банды с двусмысленными названиями, и толпы слушателей, которые думают, что они ужасно развиты и современны и крутятся в хорошем обществе, в то время как на самом деле им просто нечего делать. Они не любят музыку. Нельзя одновременно понимать музыку и ходить в такие заведения. Безликий джаз, безликий рок, кантри, все это очень громко и совершенно неоригинально, много монотонных ритмов, и много среднего возраста белых людей, методически напивающихся до беспамятства, думая, что это поможет им снова почувствовать себя молодыми. Может и чувствуют. Но не выглядят. Чтобы сводить концы с концами, я играю на фортепиано, от вечера к вечеру, в нескольких заведениях на Второй Авеню. Делю жуткую дыру в Ист Вилледже с одним жалким созданием по имени Фукс, нашим бас-гитаристом. Музыканты, не умеющие овладеть настоящим инструментом всегда в конце концов приходят к бас-гитаре. Любой может за неделю научиться.

Мой отец — ученый, а мать моя — профессиональная уборщица, умеющая убрать двадцатикомнатный особняк за три часа, а потом сидеть в кресле следующие три дня, ничего не делая, или почитывая дешевый роман. Иногда она читает стихи, но это совсем другая история. Если хорошо присмотреться к моим родителям, понимаешь, что именно мама — настоящая. То, чем отец по жизни занимается — надувательство, и в глубине правоверной своей души он об этом знает. Нет, он конечно же прилежно учился в то время как остальные студенты в кампусе оттягивались напропалую, на что имели полное демократическое право. Отец часами корпел над книгами, которые ему не нравились, справочниками, которые он с большим трудом понимал. После чего он прошел все нужные экзамены если не с успехом, то по крайней мере очень ровно. Получил впоследствии степень в Гарварде, и так далее. Теперь он работает в специальной какой-то лаборатории, субсидируемой правительством. Одевается с большим вкусом и умеет говорить речи на публике. Выглядит представительно на любой конференции, но в голове у него нет никаких оригинальных идей, и в этой своей лаборатории он до сих пор ничего нового не открыл и не наработал. Зато он помнит все, сделанное другими учеными. Выглядит он строгим но справедливым, никогда не опаздывает и не прогуливает, поэтому у начальства его не остается выбора, как только давать ему время от времени повышение. Наверное, он хороший начальник, хотя я слышал что коллеги его смеются над ним у него за спиной, а черные коллеги, особенно из тех, кто помоложе, стесняются его и стыдятся. Мама, вроде бы, его любит, несмотря на то, что прекрасно видит, что он такое. Ну, во всяком случае он все это время был хорошим мужем. По крайней мере оба они так говорят.