Джонатан Коу - Случайная женщина

Пасмурными вечерами она шла в комнату Сары или Сара приходила к ней, и, бывало, они молча сидели вместе. Да и о чем можно подолгу разговаривать, особенно с другом? Иногда они слушали музыку по радио или включали проигрыватель, пили чай либо читали в тишине. Это было счастливое время. Спустя много лет Мария, вспоминая ту пору — что она делала крайне редко, — всегда именовала ее счастливой, слегка преувеличивая, разумеется; при этом она чувствовала легкий спазм внутри, спазм, как-то связанный со страхом, а также с теми, совсем иными, эмоциями, от которых наворачиваются слезы. Нет ничего более горестного, чем воспоминание о былом счастье, — постулат, которым мы займемся вплотную в последующих главах. По той же причине — или по прямо противоположной? — нет ничего приятнее, чем предвкушение счастья, и, когда я говорю «ничего», я отвечаю за свои слова. Счастье само по себе, полагала Мария, мало что значит по сравнению с его ожиданием или воспоминанием о нем. Более того, непосредственное переживание счастья, оказывается, не имеет ничего общего с предвкушением или памятью о нем. Когда она бывала счастливой, она никогда не говорила себе: «Вот оно, счастье», потому что ни разу счастья не распознала. Но это не мешало ей думать в периоды отсутствия счастья, будто она твердо знает, что оно такое. На самом деле Мария была по-настоящему счастлива, только когда размышляла о будущем счастливом событии, и, полагаю, в этом абсурдном отношении она была не оригинальна. Почему-то куда приятнее скучать, оставаться равнодушной, безразличной и думать при этом: «Через несколько минут, или дней, или недель я буду счастлива», чем быть счастливой и знать, пусть даже того не сознавая, что следующий эмоциональный сдвиг уведет в сторону от счастья. Мария наблюдала это поразительное явление неоднократно. Например, однажды, когда она дружила с Луизой, они договорились пойти вместе в театр. Предложила Мария, она же вызвалась купить билеты, и, когда все устроилось, Луиза заявила с радостной улыбкой (ее было легко обрадовать, потому неудивительно, что они с Марией так и не сблизились): «Как чудесно!» Так и сказала. Марии ее слова показались странными, и она размышляла о них по дороге домой. Она понимала, что Луиза всего лишь выразила удовольствие от предвкушения удовольствия. Она также понимала, что ничего необычного в этом нет. Мария часто слышала, как люди говорят «Отлично!» и даже «Потрясающе!» о событии, еще не случившемся. И эти слова явно произносились не бездумно. Она была готова поверить, что на самом деле люди радуются не самому событию, не объекту предвкушения — например, походу в театр, — но скорее самому предвкушению, тем приятным часам, дням, неделям ожидания и надежды, когда у тебя есть некая заманчивая цель, к которой стоит стремиться. И когда Мария все это поняла, она подумала, что потенциальный вред от похода в театр поистине безмерен.

Потому Мария полностью сознавала, что происходит, когда, возвращаясь домой, скажем, с лекции, она поднимала глаза на окно Сары и ей вдруг становилось очень хорошо при мысли, что всего через пару минут она усядется в комнате подруги, в тепле, обнимая ладонями кружку чая, и паузы в их беседе не нарушит ничто, кроме шипения газовой горелки. Она отлично понимала, что предвкушение тепла само по себе куда приятнее, чем все то, что она может найти в комнате Сары. Она знала это наверняка, но упорно продолжала заходить к Саре, и не нам ее упрекать.

Не надо думать, что дружба Марии и Сары состояла исключительно в гостевании друг у друга, или приготовлении спагетти болоньезе в огромных количествах глубокой ночью, или поглощении громадных порций лазаньи на заре. Нет, они не ограничивались дружеским общением в четырех стенах, ни в коем случае. Ибо у них была по крайней мере одна обоюдная привязанность — свежий воздух, при условии, что на улице не слишком холодно или не чересчур жарко. Мария и Сара особенно любили университетский парк, поскольку он находился недалеко от дома. Удовольствие, которое они получали от этих прогулок, решительно не поддается анализу; скажем только, что оно было значительным, а поскольку они сами так и не смогли понять, чему радуются, или объяснить свою радость, то в кои-то веки реальное удовольствие сравнялось и даже перевесило наслаждение предвкушением. Мало того, Мария, случалось, час или день спустя с удовольствием вспоминала о недавней прогулке, что само по себе граничит с чудом, хотя, вероятно, ее чувства подогревались мыслью о том, что следующая приятная прогулка не за горами. Словом, эти прогулки доставляли Марии удовольствие совсем иного пошиба, прежде ей совершенно неведомого.

Совместные прогулки бывали разные: просто прогулки и те, что сопровождались беседами. Последние протекали совсем иначе и доставляли наслаждение, которое нельзя было назвать «чистым». Впрочем, если девушки и сознавали это, в чем лично у меня нет никакой уверенности, от разговоров они все равно удержаться не могли, ибо люди почему-то всегда хотят поговорить друг с другом, даже друзья. Стоит ли упоминать, что, когда Мария и Сара гуляли, они двигались в обнимку, их тела мягко прижимались друг к дружке в любую погоду, но особенно тесно в холода. Объятие позволяло им воспринимать свою отделенность, непреднамеренную и неизбежную отделенность от остального мира — парка, деревьев и прежде всего от других гуляющих, — не с беспокойством, но с радостью, потому что какое все это имеет значение, если они вместе, если они близки? Объятие усиливало их близость, отчего они еще острее чувствовали свое единство. Соприкасаясь телами, точнее, пальто, сплетая руки, точнее, рукава, они срастались друг с другом, смешивались в одно целое. Но их голоса редко достигали того же эффекта. Душа, если допустить, что таковая существует, стремится выразить себя различными и всегда не до конца удовлетворительными способами: молчанием, взглядом (Шарлотта подписалась бы под этим обеими руками), звуками, но прежде всего словами. Потому Мария и Сара, беседуя, как и положено друзьям, стремились соприкоснуться и переплестись душами так же, как соприкасались их тела во время прогулки. Следует признать, получалось это у них крайне редко. Нельзя сказать, что они спорили, или ссорились, или не понимали друг друга; если такое и случалось, то не часто. Но то ли оттого, что слова — маленькие хитрые засранцы, не желающие выражать то, что мы хотим ими сказать, то ли оттого, что души Марии и Сары были по-разному скроены в отличие от тел (если уж на то пошло, по крою большинство тел отлично стыкуются друг с другом), подруги никогда не чувствовали себя столь же близкими, когда разговаривали, как когда просто гуляли и молчали. Что, как я уже говорил, не останавливало их, они продолжали беседовать, и не без удовольствия.

Вообразите день поздней осенью или в начале зимы, как вам будет угодно. Ранний вечер или вторую половину дня, что вам больше по вкусу. В глухом уголке парка, неподалеку от колледжа, где училась Мария, есть искусственный пруд, сооруженный из лилий, камыша, водорослей и, конечно, воды, — вполне симпатичное месиво. Там Мария и Сара больше всего любили гулять, сидеть и разговаривать.

— Ты беспокоишь меня, — заявила однажды Сара.

Мария ласково улыбнулась:

— Почему?

— Тебя ничего не волнует. Ничего не забавляет. Не трогает.

— Это неправда.

— Иногда я думаю, что ты несчастна.

— Порой я действительно несчастна. Но не сейчас. И я не более несчастна, чем ты или любая другая девушка, честное слово.

— Знаешь, кого мне очень жаль? — продолжала Сара. — Того парня, что влюбится в тебя.

Мария рассмеялась:

— Мужчины не знают, что такое любовь.

— И ты тоже. Ты ведь никогда не влюблялась?

— Я знаю, что не является любовью. Она совсем не то, что о ней говорят. — Внезапно ей пришло в голову спросить: — А ты разве влюблялась?

— В общем, да.

— Расскажи мне про любовь.

Сара помолчала.

— Не могу. Об этом невозможно рассказать.

— Это больно?

— Да.

— Но оно стоит того?

— Да.

— А какого рода боль?

— Ты чувствуешь себя очень опустошенной и растерянной. Словно пытаешься поймать ветер сачком. Впервые в жизни ты точно знаешь, чего хочешь. Целыми днями ищешь это. Оно приходит на мгновение и вновь уходит. Потом снова возвращается. Когда ты с… тем, кого любишь… ты счастлива… почти всегда… поначалу.

— И оно стоит того?

— Да.

— «Мгновенья есть, что стоят жизни целой». Ты в это веришь?

— Да, думаю, верю. А ты, Мария, не веришь, совсем, ни капли. Неужели тебе не хочется поверить в то, во что верю я? — Мария не ответила. — Вот почему я беспокоюсь. Вот почему сомневаюсь, что ты когда-нибудь станешь счастливой. И когда-нибудь выйдешь замуж.

— Не вижу логики, — сказала Мария. — Какая связь между любовью, счастьем и замужеством?

— Цинизм тебе не идет, Мария. Не надо.