Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви
Но всего этого не должна была знать встретившаяся ей из прошлого Рита. Рита должна была увидеть благополучное семейство, где царит покой и достаток. Да, на роскошь не хватает денег, а кому из честных людей нынче хватает?
— Ну, а у тебя как? — с преувеличенным интересом подняла бровки Юля. — Стала акулой пера?
— Акула пера утонула, — с улыбкой ответила Рита. — Но деньги я зарабатываю, скрипя пером.
— Как это?
— Главное, Юленька, — вовремя сменить пластинку. Вовремя понять, что от тебя хочет сегодняшний день. А то, чего хочешь ты, — это твои личные трудности.
Рита хорошо помнила тот день, когда она «сменила пластинку», когда она, если выражаться языком Макса, «переломила себя по хребту»…
Проклятое сверло дрели впивалось прямо в правое ухо: и-и-ззу-трр! Рита, конечно, уже не спала, но все равно натянула упрямо на ухо подушку мужа и зажмурила глаза: «Я не обязана вставать «по сверлу». Сволочь, гад! С утра пораньше!»
«С утра пораньше» было десять часов пятнадцать минут. А кто «сволочь и гад» — неизвестно: дом двадцатидвухэтажный, трехподъездный — сверлить могли где угодно: сверху, снизу, справа, слева… Эффект один — сверлили именно у тебя в комнате. Рита тяжело вздохнула, но бороться с этим бессмысленно, тем более, что пора вставать. Она решительно отшвырнула подушку и резким движением откинула одеяло.
— Ванька, вставай! — изо всех сил крикнула Рита, стараясь переорать дрель.
За завтраком в тот день Ваньке влетело лишних раз десять. Рита была на нервах, так как из ванной ее вытащил телефонный звонок. То была Ирина Владимировна, заведующая отделом морали журнала «Столичная весть».
— Ритуля, как дела? В следующий номер хочу заложить твой материал. Ты что-то там говорила о статье по материнству или детству, или о здоровой беременности — не помню… Он в каком виде?
— Готов, готов, — забормотала Рита. — Только он не совсем об этом…
— Неважно, неси. Место есть, материал нужен страничек на десять. Сегодня можешь? Отлично, жду.
На самом-то деле это был очередной материал о женском феминистско-дискуссионном клубе «Омега», то есть и о материнстве, и о детстве, и о здоровой беременности, и о многом еще. Рита пасла этот клуб еще со времен работы на «Радио-парк», да и они, эти дамы-феминистки, тоже с нежностью относились к ней, ведь ими, откровенно говоря, не особенно интересовалась журналистская братия. Пока… Они были уверены, что успех, шум, пресса и телекамеры на каждом их заседании еще впереди. А эта милая молодая женщина с диктофоном — это только начало, хотя и на редкость преданное: аккуратно ходит на собрания, всегда с блокнотиком, диктофоном или «репортером», периодически дает небольшие репортажики для «Радио-парк», у некоторых дам берет интервью… О, как это было давно! «Радио-парк» в Ритиной жизни больше не существовало…
Рита скоренько пробежала глазами материал. Вполне! Можно нести со спокойным сердцем. Осталась последняя проблема — пристроить Ваньку. Звонить маме? Нет, лучше ее не обнадеживать возможностью публикации (последняя была уже два месяца назад), а то вдруг опять ничего не выйдет? Мама Ольга Михайловна очень болезненно переживает эту Ритину… «нигдешность», что ли? Человек, который нигде. И нигде особенно не нужен. Ольга Михайловна до пенсии проработала врачом-окулистом, и ее нужность людям доказывалась по десять раз на дню.
— Иди врачом! — внушала она дочери. Без толку. Дочь, как завороженная, наблюдала газетную, суетную жизнь отца. А в самый огромный раж ее приводила с детства подпись в конце статей — Евг. Катаев.
Ванька пристроен к соседке — доброй, одинокой бабуле. Слава Богу, она сейчас в добром здравии, не то, что всегда. Хороший знак!
Рита идет в ванную комнату и замирает перед зеркалом. «Будем из унылой, «нигдешной» морды делать прелестное лицо светской женщины из самой гущи жизни. Это мы умеем».
Тяжелая дверь редакционного подъезда сначала никак не поддавалась. Рита давила, давила, вся взмокла… Неужели она так ослабела? Наконец, эта чугунная зараза смилостивилась и дала ей проскользнуть в образовавшуюся в результате титанических усилий узкую щель. Рита вырвалась на свободу, на свежий воздух. И тут же плюхнулась на ближайшую скамейку — сил не было. Все они ушли на выслушивание замечательного монолога Ирины Владимировны:
— Ритуля! Ну что это, честное слово? Всерьез феминизмом увлеклась? Это ж бешеные, сексуально неудовлетворенные дамы. Ведь, сознайся, все безмужние, да? Что значит — не совсем? Скажем прямо — непротраханные, прошу прощения. Вот и бесятся. А ты, наивная, веришь, слушаешь, пишешь. Нет, кто спорит, дела они говорят много и дурами их не назовешь. Но все это, как ты ни пыталась сгладить, насквозь проникнуто бабской истерикой и вагинальным зудом, прошу прощения. Ты че запала-то на них? Я-то думала, ты уже переболела и делом занялась… Ритка, меняй тему срочно, а то перестану верить в тебя. Тебе мало «Радио-парк»?
Слова Ирины Владимировны звенели в Ритиной голове колоколом — от уха к уху, от носа к темечку и повторялись, повторялись до бесконечности…
Это надо было как-то остановить, надо зациклиться на одной какой-то мысли. Ага, вот: сменить тему, сменить тему. Конечно, она так и сделает, куда ж ей деваться! Уже третий год неудач, поражений. Третий год… Второй раз ее прикладывают… «Радиопарк».
Мужеподобная и весьма «озабоченная» политическая обозревательница «Радио-парк», кривя в презрении и без того кривые губы, вещала:
— И к чему нам, острому политическому радио эти дамские фитюльки? Кому это надо? Нет, скажите, кому-нибудь из присутствующих здесь это надо?
— Ну почему же, Надюша, тема нужная, — ворковала горбоносая коротышка, прижимая к сердцу коробку со своей очередной передачей из цикла «Мы странно встретились…» — эссе о «мимолетностях» — нечто сиропно-сладкое, приправленное высоколобой дурью. — Женская тема — это актуально. Тут дело в у-уровне.
Слово «уровень» произносилось так, что становилось ясно: у Риты нет и в помине никакого у-уровня. Позже, когда Риту окончательно схарчили, выбросив пленки ее очередной передачи в мусорное ведро (естественно, «случайно»), коротышка подхватила «женскую» тему и быстренько свела ее к кофточкам, вытачкам, кутюрье и тампонам. «У-уровень» устроил и Надюшу, и все голубое мужское руководство редакции, не желавшее признавать существование иных женских проблем и интересов.
— Это несправедливо, — твердо сказала тогда мама. — Твои передачи были хорошие, интересные. Я объективна, ты же знаешь.
Рита знала: мама всегда была весьма строга к ней.
— Как радиожурналистка — ты молодец. Материалы компактные, информационно-насыщенные, эмоциональные, музыку отлично подбираешь. Они все козлы, — это папа, Евг. Катаев. И ему можно верить. Он из строгих судей.
— Я ничего в этом не петрю, но тебя я слушал с удовольствием, а от вашей коротышки меня тошнит; такая она дура, — Гошины слова, но это уже за гранью объективности.
В общем, все годы ее работы после «сидения» с Ванькой ухлопались коту под хвост. Пришлось искать место под солнцем в так называемой «пишущей» журналистике. Не хотелось бросать тему, «Омегу». И еще… Куда-то вдруг пропал Ритин дар из всего извлекать идеи для написания статей. Да и время изменилось… Никому стала не нужна «размышлительная» журналистка. Факты подавай, биржевые сводки, курс доллара и кровавые происшествия.
Но жить-то надо в этом мире, другого никто почему-то не предлагает. Надо переставать быть «нигдешной», надо приставать к какому-то берегу. Рита решительно встала и зашагала к метро. Решение было принято: меняем не тему. Меняем все. Будем соответствовать времени и пространству. Отряхнем прах…
— И я стала слоганистом и текстовиком-затейником, — закончила свой рассказ Рита.
— Что это за зверь? — удивилась Юля.
— Это значит, что я сочиняю рекламушки, пресс-релизы, всякие феньки, типа «у МММ нет проблем», тексты для рекламных роликов, вот такая фигня. Изредка рекламные статейки… Что хорошо: пишу дома, в конторе появляюсь по необходимости.
— А как платят?
— Построчно. Исходя из курса доллара. Да неплохо выходит!
— Слушай, как здорово, Ритка! — Юлька аж запрыгала на своем стуле. — Тебе классно повезло в жизни!
Рита взглянула на Юльку исподлобья:
— Видишь ли, Юля, я хотела быть журналисткой. Может, ты и не видишь разницы…
— Ну, почему же… Я понимаю, — Юля с трудом сдерживала раздражение: ишь, и работа, и общение, и деньги какие-никакие — все у мадам есть, а она, оказывается, еще чем-то недовольна. Она, видите ли, «хотела быть»…
Нельзя сказать, что Юля ни разу не делала попыток выйти в свет, на службу. Но все это кончалось ничем. Либо работа была уж больно тоскливой (в библиотеке регистрировать новые поступления), либо она просто не тянула.
