Иэн Макьюэн - Stop-кадр!
Ближе к вечеру они пошли в ванную и все смыли. В спальне они убрали на место все баночки и флакончики и открыли окна, чтобы мама не почувствовала запаха собственных духов. Аккуратно сложили шелковые чулки и пояса с подвязками – точно так же, как при них это делала мама. Потом закрыли окна, и мы спустились вниз дожидаться маминого прихода, а я все это время был очень взволнован. Внезапно красивые женщины опять превратились в моих сестер, рослых школьниц.
Потом начался обед, а я по-прежнему был взбудоражен. Сестры вели себя как ни в чем не бывало. Я ощущал на себе пристальный взгляд отца. Когда я на миг поднял голову, он заглянул мне прямо в глаза и прочел все мои мысли. Очень медленно он отложил вилку и нож, разжевал и проглотил то, что было во рту, и сказал: «Расскажи-ка, Роберт, чем вы сегодня занимались?» Я считал, что он знает все, как бог. Он испытывает меня, хочет выяснить, достаточно ли я честен, чтобы выложить всю правду. Поэтому лгать не было смысла. Я рассказал ему обо всем – о помаде, пудре, кремах и духах, о чулках из маминого комода, рассказал и о том – словно это могло послужить оправданием, – как аккуратно все было убрано на место. Упомянул даже об окнах. Сначала сестры смеялись и утверждали, что это неправда. Но я все продолжал говорить, и тогда они замолчали. Когда я закончил, отец просто сказал: «Спасибо, Роберт», – и снова принялся за еду. До конца обеда никто больше не проронил ни слова. Я не смел взглянуть в сторону сестер.
После обеда, когда мне уже пора было готовиться ко сну, я был приглашен в отцовский кабинет. Входить туда не разрешалось никому, там хранились все государственные тайны. Это была самая большая комната в доме, ведь иногда отец принимал там других дипломатов. Окна с темно-красными бархатными занавесками были высотой до самого потолка, а потолок был украшен позолотой и огромными кольцеобразными узорами. Там висела люстра. Повсюду стояли застекленные шкафы с книгами, а пол был устлан коврами со всего света, некоторые даже висели на стенах. Отец коллекционировал ковры.
Отец сидел за своим громадным рабочим столом, сплошь заваленным документами, а перед ним стояли две мои сестры. Он велел мне сесть на другой половине комнаты в огромное кожаное кресло, принадлежавшее когда-то моему деду, тоже дипломату. Все хранили молчание. Это была сцена из немого фильма. Отец достал из ящика стола кожаный ремень и выпорол моих сестер – три очень сильных удара каждой по заду, – а Ева с Марией не издали ни звука. Вдруг я оказался за пределами кабинета. Дверь была закрыла. Сестры разошлись по своим комнатам плакать, я поднялся по лестнице к себе в спальню, и на этом все кончилось. Об этом случае отец никогда больше не упоминал.
Мои сестры! Они меня возненавидели. Они должны были отомстить. Наверное, несколько недель они ни о чем другом и не говорили. Это произошло через месяц, а то и больше, после того, как выпороли сестер, когда дома тоже не было никого – ни родителей, ни кухарки. Надо сказать, что, хотя я и был любимцем, мне много запрещалось. Особенно есть и пить все сладкое – шоколад, лимонад. Мой дед никогда не давал сладкого моему отцу – разве что фрукты. Сладкое вредно для желудка. Но важнее всего было то, что сладости, особенно шоколад, считались неподходящей пищей для мальчиков. От сладостей мальчики становятся слабохарактерными, как девчонки. Возможно, в этом есть доля истины – правда известна только ученым. Кроме того, отец заботился о моих зубах, он хотел, чтобы у меня были такие же зубы, как у него, – безукоризненные. В школе и на улице я лакомился сладостями других мальчишек, но дома не было ничего.
Так вот, в тот день Алиса, самая младшая сестренка, подошла ко мне в саду и сказала: «Роберт, Роберт, идем быстрей на кухню! Там есть угощение для тебя. Ева и Мария приготовили тебе угощение!» Сначала я отказался идти, решив, что это какой-то розыгрыш. Но Алиса все твердила: «Идем быстрей, Роберт», – поэтому в конце концов я пошел, а там, на кухне, были Ева, Мария и Лиза, еще одна моя сестра. А на столе – две большие бутылки лимонада, торт с кремом, две плитки шоколада для выпечки и большая коробка зефира. Мария сказала: «Это все тебе». Я сразу заподозрил неладное и спросил: «С чего это?» Ева сказала: «Мы хотим, чтобы в будущем ты лучше к нам относился. Когда ты все это съешь, ты запомнишь, как мы были к тебе внимательны». Это казалось разумным, да и еда с виду была очень вкусной, поэтому я сел и потянулся за лимонадом. Но Мария накрыла мою руку ладонью. «Сначала, – сказала она, – ты должен выпить одно лекарство». – «Зачем?» – «Тебе же известно, что сладкое вредно для твоего желудка. Если заболеешь, папа узнает, что ты тут делал, и мы все попадем в беду. А выпьешь лекарство – и все будет в порядке». Тогда я открыл рот, и Мария влила мне туда четыре полные столовые ложки какого-то масла. Оно было противным на вкус, но это не имело значения, потом что я тотчас же принялся уплетать шоколад, торт с кремом и пить лимонад. Сестры стояли вокруг стола и наблюдали за мной. «Вкусно?» – спрашивали они, но я ел так торопливо, что насилу мог говорить. Я считал, что они проявляют ко мне такую доброту, поскольку знают: когда-нибудь я получу в наследство дом своего деда. После того, как я допил первую бутылку лимонада, Ева взяла со стола вторую и сказала: «Не думаю, что он сможет выпить и эту. Я ее уберу». И Мария согласилась: «Да, убери. Две бутылки лимонада способен выпить только взрослый мужчина». Я выхватил у Евы бутылку и сказал: «Нет, я смогу ее выпить!» А девочки в один голос возразили: «Роберт, это же невозможно!» Тогда я ее, конечно, выпил, а также съел три плитки шоколада, зефир и весь торт с кремом, и мои четыре сестры ритмично захлопали в ладоши: «Браво, Роберт!»
Я попытался встать. Кухня закружилась вокруг меня, и мне очень захотелось в уборную. Но тут Ева с Марией вдруг сбили меня с ног и прижали к полу. Я слишком ослаб, чтобы драться, к тому же сестры были гораздо взрослее. У них был приготовлен длинный кусок веревки, и они связали мне руки за спиной. Алиса и Лиза все время подпрыгивали и напевали: «Браво, Роберт!» Потом Ева с Марией с трудом подняли меня на ноги, вытолкнули из кухни, провели, подталкивая, по коридору, через большую прихожую и затолкнули в отцовский кабинет. Они вынули ключ из замка, с внутренней стороны захлопнули и заперли дверь. «Пока, Роберт!» – крикнули они в замочную скважину. – Теперь ты большой папа, хозяин кабинета!»
Я стоял посреди этой огромной комнаты, под самой люстрой, и сначала не мог взять в толк, почему я здесь оказался, но потом все понял. Тогда я попытался освободиться от веревки, но узлы были завязаны слишком крепко. Я закричал, стал стучать ногами в дверь и биться об нее головой, но в доме было тихо. Потом принялся носиться по всей комнате в поисках укромного уголка, но всюду были дорогие ковры. Больше терпеть я не мог. Из меня хлынул лимонад, анемного погодя и шоколад с тортом, в жидком виде. На мне были короткие штанишки, как у английского школьника. И вместо того чтобы остановиться и испортить только один ковер, я продолжал с воплями и плачем бегать повсюду так, словно за мной уже гнался отец.
Повернулся ключ в замке, дверь распахнулась, и в комнату вбежали Ева с Марией. «Фу! – закричали они. – Быстрей, быстрей! Папа идет!» Они развязали меня, снова вставили ключ в замок с внутренней стороны двери и убежали, смеясь, словно обезумевшие женщины. Я услышал, как на подъездной аллее останавливается отцовская машина.
Сперва я был не в силах пошевелиться. Потом сунул руку в карман, достал носовой платок, подошел к стене – да, все это было на стенах, даже на столе – и осторожно, вот так, попытался очистить старинный персидский ковер. И тут я обратил внимание на свои ноги – они были почти черные. Платок оказался бесполезным, слишком маленьким. Я подбежал к столу и взял несколько листов бумаги. И вот какую картину застал отец: я чищу коленки документами государственной важности, а пол у меня за спиной напоминает двор какой-нибудь фермы. Я сделал два шага по направлению к нему, упал на колени, и меня вырвало почти на его туфли. Рвало меня очень долго. Когда меня перестало тошнить, отец все так же стоял в дверях. Он по-прежнему держал в руке свой «дипломат», и лицо его ничего не выражало. Взглянув вниз, туда, куда меня вырвало, он сказал: «Роберт, ты что, ел шоколад?!» А я ответил: «Да, папа, но…» И этого ему было достаточно. Позже в спальню ко мне зашла мама, а утром пришел психиатр и сказал, что все дело в какой-то травме. Но отцу было достаточно того, что я ел шоколад. Три дня он порол меня каждый вечер и много месяцев не говорил со мной ласково. Много-много лет мне не разрешалось входить в кабинет – до тех пор, пока я не привел туда будущую жену. И по сей день я вообще не ем шоколада, а сестер так и не простил.
Все то время, что я был наказан, со мной не общался никто, кроме мамы. Она позаботилась о том, чтобы отец порол меня не очень сильно и только три дня. Это была высокая и очень красивая женщина. Она почти всегда носила белую одежду: белые блузки, белые шарфы, а на дипломатические приемы – белые платья. Чаще всего она вспоминается мне в белом. По-английски она говорила очень медленно, но все хвалили ее за безупречный, изысканный слог.
