Алексей Слаповский - Оно
Валько приняли, дали место в общежитии. Естественно, в мужской комнате, потому что в паспорте, где графа пол, значится «муж.», да и выглядело Валько юношей, только очень тонким, женственным и миловидным. Такой восточный смуглый принц.
Девушки посматривали на него. Валько было равнодушно, налегая с первого дня на учебу. То есть, конечно, равнодушно естеством, а душой ждало, что в нем, несмотря на его физические особенности, проснется наконец интерес к женщинам или мужчинам — все равно. Остальное, то есть способ близости, как-то решится. И даже не обязательно решать, Валько мечтало не о реализации влечения, а о самом влечении.
Его не было. Ни к кому.
То есть было, но иное — как к собратьям (сосестрам) по учебе и науке. Наконец Валько попало в среду, где его знания и память не считались чем-то выдающимся. Наконец оно могло позволить себе блестяще отвечать на семинарах и коллоквиумах — и видеть удовольствие педагогов. Но это не сближало с другими. Среди них тоже были тоже отличники, но они жили чем-то еще и другим, сбивались в компании, а Валько не могло присоединиться: боялось допустить ошибку. Всем другим легко, они не наблюдают над каждым своим жестом, не прислушиваются к собственной интонации, а ему приходится это делать постоянно. Вот, к примеру, отвечает на семинаре молодому преподавателю, тот увлекается, задает вопросы, вступает в диалог, Валько тоже увлекается — и замечает вдруг краем глаза, как на него с удивлением смотрит сбоку один из сокурсников, вялый и тусклый Лукьянов. Валько сбивается с мысли и слова, гадает, в чем дело. И понимает: в азарте умной беседы оно только что тряхнуло головой и одновременно провело рукой по волосам так, как обычно делают девушки — кокетничая, зная, что нравятся и желая нравиться еще больше. Валько пугается. Становится нарочито неуклюжим, неловким, этаким провинциальным парнягой-увальнем. Но тут же думает о том, что это может быть замечено, нельзя так сразу, надо чуть помягче... Путается, теряет нить мысли, садится.
И долго потом наблюдает за Лукьяновым: не следит ли тот за ним, не подлавливает ли?
Суть ведь в том, рассуждало Валько, что каждая человеческая особь мужского или женского пола выстраивает поведение так, чтобы она выглядела в глазах противоположного пола наиболее привлекательно. Не обязательно об этом ежеминутно думая. На уровне инстинкта. Иногда даже кажется, что они действуют во вред себе: действия их не оптимальны, но природа мудра — особь ведь ищет не кого попало, а некую пару себе, совпадающую вкусами, если же будешь казаться лучше себя, не таким, как ты есть, рискуешь вызывать интерес у того, кто окажется в результате с тобой несовместим.
Не имея такого инстинкта, Валько приспосабливалось на уровне подражания. У одного из сокурсников брало стремительную походку, у другого характерное хмыканье, у третьего хохот — бурный, подростковый (но все-таки при этом мужской), у четвертого манеру слегка мычать, прежде, чем начать говорить (это тоже больше свойственно мужчинам, женщины обычно с речью не задерживаются, они действуют по наполеоновски: «важно ввязаться, а там посмотрим!»).
И все же иногда проскальзывает что-то женское — неведомо откуда. То слишком плавно поведет кистью руки в разговоре, шевеля пальцами (так и хочется сказать — пальчиками), то улыбка получается слишком тонкой, уголками губ (и, кстати, это тоже невольно перенятое — у кого-то из сокурсниц, безотчетно).
В общем, сплошная мука и настороженность.
9.
Было голодно, голодней даже, чем в интернате. Там можно было добрать количеством, той же гречневой кашей, которой запаслись по случаю на пять лет вперед и которой даже гордились, хотя в ней то и дело попадались зубодробительные камни размером иногда с фасолину. Тут — все за деньги. Другим, почти всем, помогали родители, у Валько же ничего не было, кроме стипендии. Угощали друзья — сожители по комнате, но не каждый день, да и предпочитали тратиться на выпивку с минимумом закуски. Валько совсем исхудало, и это было заметно. Однажды подошли две девушки, одна по долгу — староста курса, вторая явно по любопытству — кареглазая высокая красавица. Спросили, не похлопотать ли о материальной помощи: такая возможность есть. Валько не отказалось. Староста кивнула и отошла, а кареглазая красавица спросила, правда ли, что Валько за два месяца освоило весь курс по латыни и свободно разбирается в этом мертвом языке?
— Да, вперед забежал как-то...
— Зачем?
— Интересно показалось.
— А мне не поможешь? А то даже странно: у меня английский — свободно владею, французский, испанский немного, а латынь не пошла. Мне говорить надо, тогда я схватываю, у меня слуховая память, а на латыни с кем говорить?
Валько согласилось помочь. Красавица, не откладывая, позвала его домой.
Первым делом она накормила его и напоила кофе. Тем самым порошковым растворимым кофе, который в городе Валько считался признаком благополучия и даже роскоши. Был он тогда, как известно, двух видов: отечественный, в жестяных высоких банках с бесхитростной надписью «Кофе растворимый», и импортный, его называли индийским, в плоских банках, надпись была соответственно иностранными буквами. Валько этот порошок не нравился своим видом, он напоминал ему мелкую шелуху, что остается в местах, где подолгу живут тараканы и множество тараканьих самок производит на свет еще более множественное потомство. Им в интернате регулярно приходилось бороться с этим бедствием: сперва сыпали отраву, а потом вычищали все углы и закоулки, но через месяц все начиналось заново, опять во всех углах и сами тараканы — живые и дохлые, гроздьями, и следы от них — коричневый порошок, холмиками и бугорками усыпавший пол. Валько мужественно выпило все-таки тараканий напиток, но красавица заметила его усилие и сказала:
— Какой ты дикий.
— Провинция, — согласилось Валько.
— Ты только этого не стесняйся. Я хоть сама коренная москвичка, но снобизма не люблю. А когда приезжие начинают сразу из себя москвичей корчить, вообще ненавижу. Каждый человек должен быть такой, какой есть.
— Да, — согласилось Валько.
— А извини за вопрос, ты кто по национальности? Просто что-то в тебе экзотическое.
— Я русский, — сказало Валько.
Мама ничего не рассказывала ему об отце, но дед Олег Егорович иногда спьяну называл его «чурекским отродьем».
И оно наобум добавило, чтобы сделать девушке приятно, польстить ее догадливости:
— Но восточная кровь есть. Бабушка была, говорят, турчанка.
— Тогда ясно. От смешанных браков красивые дети получаются. У меня бабушка тоже — еврейка. Вот я такая красивая и уродилась. Музыку хочешь послушать?
Стали слушать музыку, сидя на диване.
Красавица явно чего-то ждала.
То есть Валько прекрасно знало, чего. И даже видело, как это бывает: все-таки в интернате росло, а там рано изучают подобную азбуку.
Если эта красавица будет считать его мужчиной, то и другие тоже. Это хорошо. Никаких подозрений. Надо пересилить себя и сделать то, что она ожидает.
Валько поцеловало девушку. Не без эстетического, если можно так сказать, удовольствия. Она ведь действительно была красива, Валько это понимало, хоть и не чувствовало. А вдруг почувствует? Вдруг сейчас что-то проснется?
Не проснулось. Губам было скользко и резиново, дышать неудобно, чужое дыхание, парное, животное (из живота ведь, из внутренностей через легкие), напоминает запах разделанного мяса, а высыхающая на губах слюна отдает канцелярским клеем, который, кстати, варят будто бы из рогов, шкур и копыт; Валько приходилось ездить мимо клеевого завода, что был в его городе, воняло нестерпимо, а там, между прочим, люди жили — в окрестных одноэтажных домишках. Привыкли, что ли?
Красавица вдруг тихо застонала, Валько испугалось, отодвинулось:
— Что?
Красавица рассмеялась.
— Можно вопрос?
— Можно.
— Ты не подумай, я не почему-то спрашиваю. Мне интересно теоретически, как это вообще бывает. Я сравниваю со своим опытом. Как у тебя было с твоей первой девушкой?
— Что было?
— Ну, как ты стал мужчиной? Она была старше тебя? Почему-то у всех женщины старше. Нет, я понимаю. Мой первый мужчина тоже был старше. А сейчас, наоборот, нравятся совсем мальчики. Наверно, я постарела. Мальчики, которые даже еще не бреются. Ты ведь не бреешься?
Она провела пальцами по его щеке.
— Нет.
— Ты не смущайся, у некоторых восточных мужчин это бывает. Некоторые, наоборот, зарастают чуть не с детства, а некоторые — как ты. Мне нравится. Так как?
— Что?
— Как у тебя было?
— Ничего особенного.
— Не хочешь рассказывать? Молодец. Терпеть не могу, когда мужчины болтают о своих женщинах. Это касается только двоих. А то, например, Хохлов, знаешь Хохлова?
— С третьего курса?
— Да. Разболтал про меня, что было и чего не было. А ничего, кстати, и не было. А ты, я вижу, не болтун. И знаешь что? Не люблю лишней суеты. Мы друг другу нравимся — так?
