Анна Ремез - Пятнадцать
Полина сунула дневник под подушку, взяла фотоаппарат и побежала во двор.
— Полина! Ты же не поедешь в этом? — бабушка скрестила руки на груди (знак абсолютной власти).
— А что?
— Срам какой! Подумают, что ты нищая, ходишь в рванье.
— Бабуля, это же панковские шорты. И дырок-то всего три.
— Нет слов, одни буквы. Ты знаешь, я это твое рванье видеть не могу. Сейчас же переоденься.
— Ну, бабуля!
— Никаких «бабуль». Надень уж лучше сарафан. И захвати подарок для Кости.
Полина, вздохнув, пошла переодеваться. С бабушкой спорить — дохлый номер. Но в сарафане ещё лучше показываться народу: ноги видны во всей красе. Мама любит рассказывать, что когда Полину, вернее то безымянное существо, розовое как гриб-волнушка, которое позднее превратилось в Полину, принесли на первое кормление, было сразу отмечено, что ноги у ребенка удались на славу — длинные и стройные.
Полина повертелась перед трюмо. Пожалуй, трюмо было единственной вещью в «зале», представлявшей для нее ценность. Раньше у Полины не было возможности подробно изучить себя в профиль. Свои боковые отражения она нашла весьма соблазнительными.
Полина взяла сумочку и побежала в бабушкину комнату. Там, на кресле с поролоновыми проплешинами, лежал тетрис — подарок для Кости. От встречи с Костей Полина, после общения с его братьями, уже ничего хорошего не ждала, но все-таки он — ровесник, так что, наверное, будет проще. Костя на два дня уезжал к другу на дачу и потому до сих пор не засвидетельствовал гостям свое почтение. Когда Полина спустилась по ступенькам крыльца, из кустов материализовался Шарик, и приткнулся к её коленке.
За сараем под наполовину разобранной «Окой» валялся Коля. Увидев Полину, он поднял голову и стукнулся головой о бампер. Полина прыснула в кулак.
— Ну, моя-то дивчинюшка — красавица! — сказала тетя Зина и оставила на Полиной щеке малиновую розочку помады.
— Давай, хорошая моя, на борт! — провозгласил дядя Гена, открывая дверь неразобранной машины.
Бабушка уже сидела на переднем сиденье и обмахивалась журналом «Здоровье» 86-го года выпуска.
— Ты знаешь что, у нас в У. Пушкин жил целых два дня? — гордо спросил дядя Гена.
— Нет.
— Как же! У нас ведь был Яицкий городок! С двадцать первого по двадцать третье сентября 1833 года! Есть и дом, где он останавливался. Он тут про Емельку Пугатсёва узнавал. У нас Пугатсёв женился, в Старой церкви. Туда тоже поедем, только вот заберем Костю.
— А где он?
— У вокзала болтается, двоетсник. А, так твою и растак! Клуша!
Переходившая дорогу курица с воплями скувырнулась в канаву.
Одноэтажные домики и заборы довольно быстро сменились обычной городской застройкой. Машина затряслась по буграм и ямам улиц, какие есть во всех городах бывшего СССР — прямых, уставленных бетонными коробками. Если бы не надписи на казахском — «Дәріхана», «Киім», «Дәмдеуішi» — могло бы показаться, что из России они и не выезжали. В центре, однако, оказалось много зелени, попадались симпатичные здания: «Краеведтсеский музей, областной акимат, управа балайская» и памятники — «это Тсяпаев, хотите анекдот про Тсяпаева? Прибегает Петька и критсит: «Василий Иванытсь, белые лезут! «Не до грибов сейтсяс, Петька, вот разобьем контру, тогда и пособираем!». Увидела Полина и главное украшение города — красно-коричневый Храм Христа-Спасителя с двумя треугольными башнями, похожими на шапки звездочетов. В остальном архитектура не радовала. Над скучными серыми домами все еще стояли слова-динозавры: «Слава великому советскому народу!», «Коммунизм женедi!», «Марксизм-Ленинизм». Прошлое нескромно напоминало о себе с фасадов, хотя Казахстан вот уже четыре года был страной независимой и демократической. Полина почему-то вспомнила кришнаитов из поезда. Воображение подкинуло нелепую картину: лысые братья лезут на крышу, чтобы составить из светящихся букв фразу «Харе Кришна!».
У вокзала, за кособокими ларьками, сидели казашки в платках, перед ними на столах пестрели красно-желтые горки помидоров и перцев. Рядом на бетонных блоках курили трое парней. Когда дядя Гена остановил машину, один, бритый, как кришнаит, быстро вынул изо рта сигарету и бросил ее в жидкую пыльную траву.
— Костя! Опять куришь, едритингедрит! Тсего тебя, выпороть, тсьто ли?
— Здорово, — сказал Костя, щурясь на солнце.
— Здрасьте, дядь Ген, — поддержали его товарищи.
Полина, изучив контингент из окна машины, решила, что самый симпатичный — стройный, загорелый казах с короткой стрижкой, явно старший. На нем были потертые джинсы и черная футболка. Второй мальчик, сутулый и конопатый, сидел, вытянув ноги в оранжевых шортах, и щупал свой бицепс, а вернее, его отсутствие.
— Поди поздоровайся, — велел Косте дядя Гена все ещё сердитым голосом.
Полина опустила стекло. Костя встал и вразвалочку подошел к машине. Глаза у него были прозрачные, как у Коли, но не пустые, а дерзкие, веселые. Поверх выгоревшей майки сверкал на цепочке крестик.
— Это тетя Оля, Ольга Ивановна. Помнишь, мы к ней в Ленинград приезжали, когда тебе пять лет было.
Костя наклонился к окошку и улыбнулся. От улыбки лицо его разъехалось во все стороны, и он стал похож на резинового утенка.
— Здрасьте, тетя Оля.
— А это Полина. Помнишь Полину?
— Привет.
— Привет.
Полина Костю совсем не помнила, но знала, что, гостя у них, он заперся в кладовке, и соседу пришлось выпиливать замок. Когда Костю открыли, он сидел в обнимку с «бабой на чайник», с которой ни за что не хотел расставаться, и маме пришлось согласиться на её переезд в город У.
— Садись, поедем к Старой церкви, — предложил дядя Гена.
— Да ну!
— Константин! Я показываю тете Оле с Полей город. Живенько, живенько.
— Давай ты оставишь нам Полю? Мы ей сами город покажем.
Дядя Гена повернулся к Полине.
«Почему бы и нет», — подумала она, открыла дверцу, и опустила ногу на асфальт движением кинозвезды, выходящей из лимузина на красную дорожку в Каннах.
Краем глаза она заметила, что нога не осталась незамеченной.
— Костя, смотри мне …Терез тсяс заеду, хорошая моя, на кладбище вас повезу.
— Куда вы пойдете? — поинтересовалась бабушка.
— В Краеведческий музей, — с серьезным видом ответил Костя.
Полина краеведческие музеи недолюбливала, но было приятно, что Костя добровольно взял на себя заботу о её досуге.
— Ещё раз с сигаретой увижу, будешь дома сидеть, — пригрозил дядя Гена и дал по газам.
Как только машина скрылась за поворотом, Костя достал из кармана пачку «Союза».
— Куришь?
— Нет.
— Не куришь?
— Нет.
— Надо же… Пошли, с пацанами познакомлю.
Сарафан Полины явно был очень смелым для города У. Она заметила, что все прохожие с удивлением косятся на неё. Когда она подошла, мальчики вскочили на ноги. Казах оказался выше Полины, а конопатый едва доставал ей до плеча.
— Это Вован, — представил казаха Костя, — Вован, это Полина, сеструха моя из Питера.
— Очень приятно, — раскосые глаза Вована скользнули по ее сарафану, снизу вверх.
— Это Колян. Колян-Полина, Полина-Колян.
— Надолго к нам? — спросил Колян недоломавшимся голосом.
— До конца августа.
— Ну что, пойдем? — сказал Костя.
— В музей?
— Да ты чего, какой музей! Просто пошляемся. Вован тебе экскурсию проведет.
— Значит так, — начал Вован, — у этого ларька Коляну однажды набили морду…
— Да не бил меня никто! — возмутился Колян.
— Направо у нас есть базар, но ты туда одна не ходи, бери Костяна.
— Почему?
Он усмехнулся, но ничего не сказал.
Полина подумала, что, хорошо бы ее сейчас увидел Лешка, как она идет в новом сарафане с тремя парнями, один из которых очень даже недурен собой. Они пошли смотреть какой-то мемориал, построенный в честь участников Войны. Полине было все равно, куда идти, она была рада, что, наконец, общается со сверстниками.
— Слушай, а ты ему какая сестра, двоюродная? — спросил Колян.
— Нет. Троюродная.
— Не слушайте ее. На самом деле, я ее дядя, а она моя племянница, — улыбнулся Костя.
— Что? Да уж скорее ты мой племянник.
— Никакого уважения к старшим.
— С чего это ты старший? Тебе же четырнадцать.
— А тебе? — спросил Вован.
— Мне — пятнадцать.
По тому, какое положение приняли его брови, Полина поняла, что он считал ее более взрослой. Понятное дело, из-за роста. Как-то на Невском мужчина лет тридцати, пытаясь познакомиться с Полиной, спросил, на каком курсе она учится. Когда узнал, что в девятом классе, стал извиняться непонятно за что, а потом убежал. Тогда Полина подумала, что надо было соврать. Наверное, теперь Вован решит, что она мелюзга, и потеряет к ней всякий интерес. Если таковой вообще был…
