Александр Кабаков - Старик и ангел
И так далее.
Но ничего этого не произошло.
Переродившийся Серега Кузнецов влился в тот большой отряд веселых бездельников — можно было бы сказать, плейбоев, если бы не отечественная склонность к духовному и душевному, — каких было в те времена не меньше трети в любом НИИ, КБ и техническом вузе.
Итак, диссертация писалась медленно и вяло, ассистентская должность на кафедре стала уже не совсем приличной, и, из уважения к прежде проявленным способностям, ему дали старшего преподавателя — без степени эта должность была бы пожизненной, точнее, до пенсии. Научный руководитель уже почти махнул на него рукой… Однако, продолжая понемногу, одновременно все больше предаваясь гуманитарным увлечениям, писать диссертацию, Кузнецов к двадцати восьми годам все же защитился, после чего стал молодым доцентом. И с удвоенным, утроенным энтузиазмом принялся все свободное от преподавания время отдавать разного рода культурно-массовой деятельности.
Прежде всего, конечно, это был КВН. Будучи старше и, как это ни странно при еще недавно свойственном ему складе ума, остроумнее товарищей по институтской команде, он сразу занял в ней видное положение. А видное положение в команде КВН тогда не только вызывало интерес девушек и почтительную зависть товарищей, но и, это может показаться удивительным, снисходительную доброжелательность начальства. Хорошая команда КВН ценилась этими еще сравнительно молодыми начальниками как составляющая институтского престижа, на всесоюзных совещаниях ректоров командами хвастались в кулуарах и всерьез обсуждали роль Саши Маслякова и даже Светланы Жильцовой в ходе кавээновского чемпионата. Носившийся в воздухе того времени легкий ветерок вольнодумства сильнее всего веял вокруг КВН, а вольнодумство было в моде, в том числе и среди тех, кто должен был его удерживать в рамках разумного. Они сами ходили на поэтические вечера в Политехнический — благо, что билеты приносили в приемные, так что толкаться не приходилось. Многие были постоянными посетителями джазовых концертов и фестивалей, расплодившихся по всей стране, а один главный конструктор, циркулировали такие слухи, сам собирал джазовые американские пластинки и играл на альт-саксофоне в ходе сугубо закрытых джем-сейшенов. И коллекция пластинок при его-то возможностях у него, говорили, была колоссальная, просто колоссальная, чуваки, просто колоссальная…
И все это крутилось вокруг КВНа.
Ночами, запершись в комитете комсомола, кавээнщики придумывали шутки, репетировали экспромты, сыгрывались и спевались с музыкальным сопровождением — институтским джазовым комбо, проигрывали варианты конкурсов и оттачивали домашнее задание. Литературно одаренные писали рифмованные речовки, имевшие артистические наклонности учили тексты и осваивали мизансцены.
Комитет комсомола тут появился в воспоминаниях не случайно — натурально, комсомол курировал всю эту деятельность, в которой допускались и элементы сатиры, так что курировать ее надо было в оба глаза. Второй глаз, более серьезный, но по-доброму прищуренный, принадлежал уже парткому, мимо которого такое в сущности идеологическое дело пройти никак не могло.
А в результате Сергей Кузнецов, сделавшись заметным членом знаменитой команды КВН знаменитого подмосковного Механико-математического института, великого МЕМАИНа, стал своим человеком и в комитете комсомола, и, как единственный в команде преподаватель, взрослый человек, с которого можно спросить, и в парткоме стал своим. Мог среди учебного дня, в окне между семинарами, просто так зайти, потрепаться о кавээновских делах, анекдот рассказать и в ответ выслушать тоже такой, не для любых ушей предназначенный, и даже поспорить о футболе, хотя, честно говоря, футболом совершенно не интересовался, но приходилось быть в курсе.
Правда, к этому времени его отношение к спорту и действительно изменилось: из безразличного к результатам, но упорного бегуна на длинную дистанцию — как в известной переводной книге английского писателя Алана Силлитоу и демонстрировавшемся по кинолекториям фильме — Сергей превратился в заядлого баскетболиста, как все современные молодые люди. Рост приличный, сто восемьдесят два, позволял, а играл он резко, заметно, так что нехватку техники перекрывал напором.
Ну и КВН, конечно.
В общем, завиднейший молодой мужчина, все при нем — кандидат, остроумный, баскетболист, даже петь под гитару про кожаные куртки, брошенные в угол, научился, а заодно и гитару освоил до необходимой степени. Талантливый, веселый, симпатичный — настоящий молодой ученый, только кино про такого снимать: ну, кругом приборы, а у него сложные отношения с невестой друга, и они с другом понемногу выпивают, но говорят не о том, и так все понятно…
Да, совсем забыли: в этом некогда пресном, не имевшем никаких слабостей человеке слабости появились вполне общепринятые. Во-первых, стал он в своей компании — кавээнщиков, баскетболистов, музыкантов и поэтов с приличным математическим образованием, комсомольских активистов и других хороших ребят — понемногу выпивать. Иногда портвейн обыкновенный, недорогой. Иногда водочка, если было, чем закусить в гостях у кого-нибудь из женатых. А то и коньячок три звезды, «полковничий», или даже болгарский «сухарь» в длинных бутылках — как-нибудь на ходу, на скамеечке в парке… Словом, стал нормальным человеком в этом смысле. И не так, как в кино, по глотку, а усиживали по бутылке на брата, усиживали и больше. Когда деньги, конечно, были, а они в основном были — по крайней мере на бутылку.
В некотором смысле Сергей даже обогнал других веселых ребят — то есть насчет женщин.
И сильно обогнал.
Однажды, например, некая девушка, секретарь комсомольской организации аспирантов, лежала спиной на длинном столе в комнате комитета комсомола, сбросив на пол недорисованные ватманы стенгазеты, а он стоял между ее ног, а ноги эти упирались в дверь комитета комсомола, а в дверь уже кто-то толкался, потому что забыли запереться изнутри… А в другой раз и уже с другой девушкой они поехали в выходные на природу. Ехали в только что купленном за шестнадцать тысяч — шесть получил по линии научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, а десять назанимал — его красном маленьком «запорожце», легкомысленной машинке. Ехали-ехали, да и остановились прямо на дороге. И прямо на дороге эта девушка… Между прочим, тоже кандидат наук, да еще и начальник институтского вычислительного центра, где в четырех комнатах помещалась та самая машина М-20, для работы на которой выстраивалась очередь людей с колодами перфокарт в руках, и каждая перфокарта, если посмотреть ее на свет — как делали некоторые виртуозы, умевшие таким образом определять ошибку в набивке карты, — становилась похожа на длинный многоквартирный дом вечером, в котором некоторые окна освещены, а другие — нет, такие дома уже быстро строились по окраинам города, и в одном таком доме, в чужой квартире, Сергей однажды лежал на широченной тахте даже с двумя девушками из институтской команды фехтовальщиц… Впрочем, сейчас не о том, а о начальнике вычислительного центра, сумевшей в, прямо скажем, очень тесной машине «Запорожец» ЗАЗ-966 поместиться между рулем, педалями и Сергеем. Вполне поместилась, только дышала с трудом, но это не от тесноты. И прямо посреди пыльной, жаркой и, к счастью, пустой все эти десять минут дороги…
Словом, как видите, это уже был совершенно другой Сергей Кузнецов, непонятным образом возникший в теле — правда, существенно увеличившемся — мальчика Сергея.
Но еле… Еле-еле… Еле-еле ощутимый… Еле-еле ощутимый запах барака витал над ним, он это точно знал и не забывал никогда. Запах невозможно было перебить ни одеколоном «В полет», ни даже польским лосьоном после бритья — ничем. И когда время от времени наплывал этот запах, Сергей оглядывался, потому что ему казалось, что кто-то произнес за спиной «гегемон».
Значение этого слова он, конечно, давно знал.
Тут как-то вдруг Сергей Кузнецов женился.
Жена — звали ее Олей — не принадлежала к числу его многочисленных девушек и вообще была не из тех девушек, которые могли принадлежать к его компании, поскольку жила с родителями в частном доме на краю пригородного поселка, где находился институт. Таких частных домов, без газа и с водой из общей колонки, в поселке оставалось уже немного. Их владельцев и жильцов понемногу переселяли в многоквартирные, четырехэтажные, двух чередовавшихся вдоль улицы цветов — буро-красного и буро-желтого. Остававшихся в частных домах называли «местными», а уже переселенных — «институтскими», хотя и те и другие были местные уроженцы, работавшие в институте на незначительных технических должностях. А приезжие — в основном уже упомянутые академики — жили в спрятанных между деревьями огромного лесопарка коттеджах на четыре или две семьи. Обитателей коттеджей так и называли, «академиками». Ну и рядом с главным корпусом института стояли три шестиэтажных серых дома без балконов и со странно маленькими окнами — общежития. Все, кто наполнял эти тюремно-казарменного вида строения, независимо от их истинного научного и социального положения, назывались «студентами». Вот в «студентах» ходил и молодой доцент Кузнецов, а знакомых среди «местных» у него почти не было, как и у большинства людей его круга.
