Александр Кабаков - Старик и ангел
Между тем Кузнецов прижимался к глазку, не решаясь открыть.
Да и то сказать — картина ему представилась странная.
На площадке сидел в инвалидном кресле на колесах глубокий старик, высохший и маленький, как мумия. Темное лицо его походило на сгнивший внутри скорлупы грецкий орех. А позади кресла стояла — видимо, прикатившая его — старуха, тоже древняя, но еще не усохшая, с лицом вполне человеческим и даже странно красивым, насколько смог разглядеть Кузнецов, все прижимавшийся, оттопырив задницу, к глазку.
Таня отодвинула его и, не задумываясь, хотя вообще-то всегда была осторожной, пощелкала замками и открыла дверь.
Пришельцы молчали и не делали никаких попыток проникнуть в квартиру.
— Вы к кому? — спросила Таня, не зная, что еще можно спросить у этих представителей вечности.
— Он хотел извиниться перед вами, Сергей, и попрощаться, — ответила старуха. — Шестьдесят лет назад он ушел от вас ради меня. Мы прожили жизнь в счастье, день за днем только в счастье… Да, он виноват перед вами, но счастье соединения — вот смысл человеческой жизни, поверьте. Мы виноваты перед вами, но не раскаиваемся.
Она говорила тихо, почти не разжимая ссохшихся губ, однако Кузнецов слышал каждое слово.
Он сразу все понял и сразу поверил в чудо.
— Гриша знает все о вас, Сергей, — продолжала мачеха Сергея Григорьевича. — Теперь, когда вы нашли свою душу, отец пришел проститься с вами.
— Сколько ж ему лет? — спросил Сергей Григорьевич.
— Девяносто семь, — ответила старуха. — Возможно, сегодня он умрет. То есть мы умрем… Прощайте.
— Вы не хотите зайти? — спросила Таня. — Чаю… И переночевать, может быть? У нас место есть, вы не думайте…
— Спасибо, — старуха, кажется, улыбнулась, во всяком случае, губы ее шевельнулись и все морщины ожили. — Нам не нужен ночлег, у нас нет времени для сна, нам пора.
— Папа, — тихо окликнул Кузнецов сидевшего все время с закрытыми глазами старца. — Папа, посмотри на нас!
— Вы не беспокойтесь, он и так все видит, — сказала старуха и, с усилием развернув кресло, покатила его к выходу из подъезда. Кузнецов кинулся помогать, но почему-то не догнал, подъездная дверь хлопнула.
Сергей Григорьевич и Таня пили чай молча.
Молча же надели ночную одежду и улеглись — по причине сильных впечатлений минувшего дня кино решили не смотреть.
Они лежали рядом, глядя бессонными во тьме глазами в невидимый потолок.
— Ты тоже думаешь, что я нашел свою душу? — спросил Кузнецов. — Выходит, полковник правду говорил, не было у меня раньше души? И как это — «нашел»?
— Я не знаю… — Таня ответила не сразу. — Наверное, это как переливание крови. У меня души было много, сплошная душа, теперь стало немного меньше, а у тебя больше… И надо, наверное, чтобы группа совпадала… Ну, как бы группа души.
Они умолкли и лежали молча.
Глаза привыкли к темноте и сквозь потолок, сквозь верхние этажи видели небо.
Звезды в небе сияли, из этих микроскопических проколов небес шел верхний серебряный свет.
Ночь была безоблачной.
— Это ангелы лазерными иголками делают в небе отверстия, — сказал профессор.
— Делать больше нам нечего, как дырки в небе проковыривать, — сказала Таня. — Спи давай, миленький. Ты сегодня перенервничал, вообще в последнее время у тебя нагрузка большая. Вот я тебя поглажу, а ты спи. Спи, душа моя.
— А еще был один писатель, так он написал про звездный билет, — сказал Кузнецов. — В молодости я очень увлекался… Теперь это непонятно, нет на железной дороге таких картонных билетиков с дырочками.
— Да не дырочки это, я тебе говорю! Что вы с твоим сочинителем все придумываете… — Таня засмеялась, в темноте ее смех звучал странно, будто доносился издалека. — Звезды — они звезды и есть. Ангелы, из наших, которым пока дела на земле не досталось. Вот они сами и сияют от скуки, вот тебе и звезды. А ты все придумываешь — медсестра, полковник, мотоциклисты какие-то… Нет этого ничего и не было никогда. Болел ты, а теперь выздоравливаешь, вот и все.
Двое лежат рядом, глядя вверх и держась за руки.
И оттуда, сверху, их хорошо видно, отчетливо.
Ну, пусть лежат, пусть. Не будем пока их трогать. Вообще-то ангелам с людьми того… не рекомендуется. Но этот случай… В общем, такой, особый. Полное одушевление человека. С нуля.
В общем, пусть двое лежат рядом, глядя в небо и держась за руки.
Это не конец их истории, просто мне больше нечего про них сказать.
Глядя в небо и держась за руки — вот и все.
Последнее слово автора
Я давно хотел написать роман, в начале которого можно было бы поставить рекомендацию читателям: ad libitum. Такую рекомендацию музыкантам-исполнителям пишут иногда перед нотами. Мол, играйте с душою, ото всей души, даже — как Бог на душу положит.
Вот и я хотел написать роман ad libitum. Давно хотел. Что в эту минуту приходит в голову, то и писать.
А тут мне знакомый врач рассказал, что все чаще стариков, которых бросили родственники, из больницы забирают одинокие медсестры. Такое социальное явление. И все довольны: старцу — уход, медсестре — какой-никакой, а муж, да еще, бывает, с хорошей пенсией, родственникам — полная свобода. Правда, иногда они лишаются наследства, но это уж как подсуетятся — успеют или нет выписать папика из его квартиры и карточки пластиковые вместе с пинкодами у него выманить, или он их опередит и с хищницей распишется… Как добрые медсестры в таких браках удовлетворяют свои физиологические потребности, доктор не знал. Тут в его рассказе возник некоторый зазор. «Не ангелы же…» — сказал доктор — и ошибся.
В общем, я написал как хотел — вполне от души, но вроде бы по жизненному сюжету.
Все это говорится с единственной целью: убедить читателя, что здесь ничего не было написано нечаянно, по ошибке. Нет. Это я так хотел в то время, когда писал.
И постепенное, никак не объясненное превращение совершенно реалистического жизнеописания в чистую фантазию и очевидное преувеличение. И всякие нелепицы сатирические. И гимн импотенции. И просто глупости вроде вставной пародии на боевик. И перевод абсолютно реальных людей сначала в прототипы, а потом и в протагонисты. И доморощенная мистика. И неофитская религиозность. И упоминания собственных прежних сочинений. И прямое, но неосознанное использование некогда написанного водевиля, для которого впервые придумал ангелов, летающих под видом медсестер в мужской палате интенсивной терапии. И прямые заимствования у коллег и предшественников, включая даже поэтов. И личное (а то и с приятелем) участие в тексте.
И вся прочая дурь, которой набито это безответственное сочинение, — все по воле моей, а не по недосмотру.
Критики! Вам ничего не надо придумывать — все включено в послесловие, которое сейчас перед вами, остается только добавить презрительной интонации. Читатели! Если вы добрались до этого места, значит, моя цель достигнута. Влюбленные! Вот вам надежда. Обделенные! Вот вам утешение. Автор! Вот тебе последствия, они сейчас наступят.
И теперь —
конец.
март — декабрь 2012
Павловская Слобода
