Катарина Масетти - Семейная могила
Я поерзала на стуле и зашлась в кашле. В каком-то метре от меня, за ободранным фикусом, отделяющим курящий зал от некурящего, сидели четыре женщины и смолили почем зря. Бенни на минуту умолк и похлопал меня по спине. «Ты что, поперхнулась? — спросил он. — Кстати, может, съешь еще одно пирожное? В молочных продуктах много жиров, тебе полезно…» За весь наш разговор это был единственный намек на то, что вскоре нам предстоит стать родителями! Вся моя затея зашаталась, как карточный домик, — неужели я в самом деле готова доверить свое будущее мужчине с чуткостью одноклеточного организма?
Правда, я склонна полагать, что все эти дифирамбы Аните были в первую очередь вызваны угрызениями совести. Я и раньше замечала, что мужчинам свойственно превозносить женщин, которых они собираются бросить. Возможно, им кажется, что это хоть как-то смягчит их вину. Ведь той, кого бросают, наверняка приятно услышать: «Дело не в тебе, ты-то у меня лучше всех!» Если Бенни когда-нибудь вздумает провернуть этот номер со мной, я ему эти слова запихну в глотку туалетным ершиком и галстук затяну! (Нет, я не страдаю от перепадов настроения! Я получаю от них удовольствие!)
Хотя другой тип мужчин, конечно, еще хуже — те, что воображают себя невинными жертвами своих занудных и/или злобных жен (нужное подчеркнуть). Вроде Стэна, который звонил мне по вечерам и гундел: «Знаешь, Биргитта никогда меня не понимала!» В конце концов я не выдержала, выпалила: «Я тоже!» — и бросила трубку. После этого-то он и отменил мой бюджет на детский кинофестиваль.
Честно говоря, понятия не имею, как сама поступила бы на его месте, — например, если б мой роман с Андерсом вылился во что-то более серьезное. Как бы я обставила разрыв? Дифирамбы, нытье или прощание по-английски, вариант для трусов? Да какая разница! Все равно, как ни крути, брошенному будет одинаково больно. Уж лучше, пожалуй, повести себя совсем по-свински, чтобы покинутый по-настоящему разозлился и поскорее забыл свою неверную половину. Ну или не знаю… Саму-то меня пока покидали лишь на смертном одре, да и то я еще долго злилась на бедного Эрьяна.
Короче, я посоветовала Бенни посильнее обидеть Аниту, пусть она порадуется, что вовремя разглядела его настоящее лицо, а потом выплатить ей солидную материальную компенсацию за ее труды. Глупость, конечно, никому не нужная язвительность, но я чувствовала себя такой усталой, что готова была уткнуться щекой в пепельницу дымящих как паровоз дам и уснуть на месте.
Ох, до чего же я уставала! А в минуты бодрствования меня либо тошнило, либо трясло от ярости, а бывало, что и то и другое одновременно. Если, конечно, я не сидела где-нибудь в углу, шмыгая носом. И ведь ничуть не легче от сознания, что во всем виноваты гормоны, только еще больше бесишься, когда тебе об этом напоминают.
Нечего тут умничать и раскладывать по полочкам мою жизнь!
10. Бенни
Рассказать обо всем Аните было вовсе не так страшно, как я думал. Это оказалось в сто раз страшнее.
Уж не знаю, чего я ждал. Что она погладит меня по головке, помассирует шею и скажет: «Все будет хорошо, Бенни!» — как столько раз до этого?
Да и что она должна была сказать? «Пусть она поселится в спальне, а я тут, в кухне на диванчике посплю»?
Я ведь вовсе не хотел, чтобы Анита переезжала! Я так привык к ее надежному плечу, когда мы бок о бок трудились в коровнике; к ее ненавязчивому молчаливому присутствию, когда я вечерами заваливался на диван перед телевизором, включив какое-нибудь барахло по кабельному. А кто теперь будет разбираться с этой чертовой налоговой, да и захочет ли Дезире вообще сюда переезжать?
Как ни печально это признавать, видать, я по натуре двоеженец. Бенни и его гарем из двух наложниц, одна в переднике, другая нагишом. И пожалуй, третья в рабочем комбинезоне.
Если б Анита была мне сестрой, может, из этого бы что-нибудь и вышло. Она бы, конечно, фыркала, бранилась и воевала с Дезире за власть на кухне, как это делали мама, бабушка и тетя Гертруд, когда я был маленьким. От их непрестанной ругани воздух в доме был хоть ножом режь, но отец никогда ни во что не вмешивался, и в конце концов они всегда разбирались сами, подчиняясь строгой иерархии, прямо как собаки. Это только городские пытаются их растащить или поливают водой, завидев, как те делят территорию, они и сами прекрасно разберутся, хоть и шуму от них дай Боже. Это я про собак, а не про женщин на кухне. Думаю, кстати, что Креветка быстро бы уступила…
Родная сестра — еще куда ни шло, но вот двоюродную так просто в члены семьи не запишешь, тем более если ты до этого целый год спал с ней в одной постели. Пусть даже ничего сногсшибательного в этой постели не происходило. Временами казалось, что Анита с тем же успехом могла бы заниматься вязанием в процессе. Допускать-то она до себя допускала, но чтобы сгорать от страсти, хватать за задницу и тащить в постель — такого с ней не случалось. Для нее это было что-то вроде очередной домашней обязанности, на манер еженедельной стирки. Да нет, зря я так, я же знаю, что она пыталась попробовать всякие штуки, которых нахваталась в бесплатном приложении к вечерней газете: «Вот чего хотят мужчины в постели!» — но я только заливался краской, когда ее голова исчезала под одеялом. Господи, да вспомнить только, что со мной вытворяла Креветка, — я чуть сознание не терял, и ни капли смущения! Но Анита же моя двоюродная сестра! Мы с ней знакомы с тех пор, как пешком под стол ходили!
Я кое-как попытался ей это объяснить — так думал, она меня убьет. Пришлось на всякий случай спрятать все острые ножи в доме и поменять батарейки в пожарной сигнализации.
Мне ужасно хотелось поговорить об этом с Креветкой, но, когда мы наконец встретились, я вдруг ни с того ни с сего заладил про то, какая Анита распрекрасная. Меня просто понесло, будто челюсти заклинило. Это, конечно, чистая правда, но я-то хотел спросить, как мне теперь быть с той фурией, которую сам же и выпустил на свободу. Потому что за эти несколько дней Анита стала совсем другим человеком. Такой я ее еще не знал. Она огрызалась на все вопросы, напрочь забросила готовку, а однажды даже нарочно въехала в столб. После чего вышла из машины, глянула на помятый капот и расхохоталась. Я попытался было выудить из нее, что ей насоветовал тот тип в клетчатой кепке по поводу моей неверно заполненной анкеты, а она в ответ: «Это пусть тебе твой адвокат объясняет! Через решетку. Дубина ты стоеросовая».
Ну спасибо. Похоже, единственная женщина в моей жизни, которая не считала меня дураком, — это моя мать. Хотя, может, она просто помалкивала по доброте душевной.
А потом все вообще закрутилось, как карусель. То придешь домой — сидит ревет над каталогом из ювелирного и словно невзначай нащупывает мою руку. Тут я заливался краской с ног до головы и не мог вымолвить ни слова.
А иной раз придешь — стоит, волосы дыбом, и прямо ногтями сдирает со стен обои, которые сама же и поклеила. Я уж не знал, куда деваться. В конце концов я спросил, нет ли у них в больнице кого-нибудь, к кому она могла бы обратиться за помощью.
А она взяла и вышвырнула мой магнитофон в окно.
Причем в закрытое.
ГОД ВТОРОЙ
СОЛНЕЧНО, БЕЗ ОСАДКОВ
11. Дезире
Бенни позвонил мне в библиотеку, чуть не плача. Я даже сначала толком не разобрала, что он там несет.
Анита тоже беременна! И только что ему об этом сообщила.
Трубка выпала у меня из рук и со стуком упала на новый березовый стол. Я подняла ее и бодро произнесла:
— Ну видишь, как прекрасно, будем теперь дружить семьями! Придется тебе купить двухместную коляску на случай, если сразу оба погостить приедут! — и бросила трубку.
Потом я отправилась с работы, сославшись на головную боль, пришла домой и проспала четырнадцать часов подряд.
Я проснулась от телефонного звонка, ничего не соображая. На улице было еще темно, и я умудрилась уронить телефон на пол, прежде чем мне удалось снять трубку. Это был Бенни.
— Она все выдумала! — затарахтел он. — Ей так плохо, я ее понимаю, сейчас нам всем непросто, но надо же…
На том конце трубки раздавалось мычание коров и стрекот доильных аппаратов. Значит, он звонит из коровника. Я снова бросила трубку, выдернула телефон из розетки и тут же заснула.
Проснувшись, я окончательно поняла, что вполне могу смириться с тем, что нам с Бенни не жить вместе. И мне не придется драить кухонные окна, засиженные мухами, или волочить коляску по грязным раздолбанным дорогам без всякого освещения. Я позвонила ему в коровник и прямо так и сказала.
— Но это не значит, что я не готова попробовать! — добавила я. — Просто советую тебе хорошенько все обдумать. Ты должен отдавать себе отчет, на что ты идешь. И дело не в том, кто из нас беременный, а в том, что я не умею водить трактор и не собираюсь готовить сардельки! Я ненавижу сардельки! — Тут я сорвалась на фальцет, но постаралась взять себя в руки. — Гм… Смог бы ты жить со мной, зная, что больше никогда у тебя не будет сарделек на ужин?
