Итало Кальвино - Паломар
Как видно, не напрасно о планете этой Скиаппарелли[5], а за ним другие говорили разное, что заставляло то очаровываться, то разочаровываться – вон как трудно с ней наладить отношения, совсем как с человеком с непростым характером. (Если, конечно, дело не в характере синьора Паломара, который тщетно силится избегнуть субъективности, ищет прибежище среди небесных тел.)
Совсем иные отношения у Паломара складываются с Сатурном, более волнующим при взгляде в телескоп: вот он, чрезвычайной белизны и ясности, с четко очерченными сферой и кольцом; меж ними темная окружность, а на сфере чуть заметны параллельные полоски; больше почти никаких деталей в этот телескоп не разглядеть, он лишь усиливает впечатление геометрической абстракции, и ощущение необычайной удаленности не то что не слабеет, а, наоборот, еще сильнее, чем при взгляде невооруженным глазом.
Оттого что в небе обращается предмет, так не похожий на другие, – форма в высшей степени своеобразная, и при этом столь незамысловатая, правильная и гармоничная, – жить и мыслить веселей.
«Если бы древние могли его увидеть так, как вижу я сейчас, они бы думали, что устремляют взгляды в небеса идей Платона, в нематериальное евклидово пространство, – размышляет Паломар, – но неизвестно почему картина эта предстает передо мной, а я боюсь: слишком ух она красива, чтобы быть при этом настоящей, слишком сообразна миру моего воображения, чтоб принадлежать реальности. Но, может быть, такое недоверие к ощущениям и мешает людям чувствовать себя вольготно во Вселенной? Может, первое, что нужно взять себе за правило, – верить собственным глазам?»
Кажется, будто теперь кольцо покачивается, а может, не оно, а шар внутри него, и оба – и планета, и кольцо – вращаются вокруг своей оси; в действительности это двигается голова синьора Паломара, который поневоле выгибает шею, прикладываясь глазом к окуляру; но он старается не допустить опровержения иллюзии, соответствующей его ожиданиям и истинному положению вещей.
Сатурн и в самом деле так устроен. После экспедиции «Вояджера-2» Паломар следил за всеми сообщениями о кольцах: будто состоят они из крошечных частиц, будто бы их составляют плавающие в пространстве ледяные глыбы, будто в бороздах меж кольцами вращаются вокруг Сатурна спутники, тесня материю и уплотняя ее по краям колец, – как овчарки, обегающие стадо, чтоб оно не разбредалось; не пропустил он и того открытия, что кольца переплетены, позднее – распадения их на обычные круги, гораздо меньшей толщины, затем обнаружения мутных, расположенных подобно спицам в колесе полос – как позже было установлено, заледенелых облаков. Однако новые известия не изменяют основной фигуры, остающейся такой, какой ее увидел первым в 1676 году Джан Доменико Кассини[6], открывший промежуток между кольцами, который и носит его имя.
Естественно, при подобном положении вещей усердный Паломар не мог не справиться в энциклопедиях и руководствах. И теперь эта планета, всякий раз иная, заставляет его вновь испытывать изумление первооткрывателя и сожаление, что Галилей с его разлаженной подзорною трубой сумел составить себе о Сатурне лишь смутное понятие, будто там не то три тела, не то сфера с парой ручек, и когда был уже близок к постижению его устройства, зрение не выдержало – все объяла тьма.
Слишком долго наблюдать светящееся тело утомительно для глаз; Паломар зажмуривается, а после устремляет взгляд свой на Юпитер.
Эта величавая, но не тяжеловесная громада щеголяет двумя протянувшимися вдоль экватора переплетенными зеленовато-голубыми полосами, похожими на вышитый на поясе узор. Последствия ужасных атмосферных бурь там претворяются в спокойный правильный рисунок, гармоничный и искусный. Но поистине роскошной делают великолепную планету спутники: они выстроились по наклонной линии, все четыре, и сейчас похожи на сверкающий драгоценностями жезл.
Обнаруженные Галилеем, который назвал их Medicea siderea – «звезды Медичи», и вскоре окрещенные голландским астрономом именами из Овидия – Европа, Ио, Ганимед, Каллисто, – эти планетки словно шлют нам свет последней вспышки неоплатонизма Возрождения, не ведая, что тот, кому они обязаны своим открытием, разрушил непоколебимый строй небесных сфер.
Юпитер весь овеян ореолом грез античности, и Паломар, припавший к телескопу, так и ждет, что преобразится в олимпийца. Но изображение теряет четкость, и приходится хоть ненадолго закрывать глаза, дабы вернуть ослепшему зрачку способность ясно видеть контуры, цвети и тени, а также для того, чтобы воображение занималось своим делом и не прибегало к сведениям, почерпнутым из книг.
Если верно, что воображение восполняет недостатки зрения, то оно должно быть непосредственным и моментальным, как дающий ему стимул взгляд. Какое первое сравнение пришло на ум, но было им отвергнуто как неуместное? Планета с вереницей спутников привиделась ему глубоководной круглой рыбой, светящейся и полосатой, из жабр которой поднимались пузырьки...
Следующей ночью Паломар опять выходит на балкон, чтобы обозреть планеты невооруженным глазом; существенная разница в том, что на сей раз он вынужден соразмерять дистанции между планетой, прочими рассыпанными в темноте небесными телами и собою, наблюдателем, – чего не происходит, если он устраивает себе встречу якобы лицом к лицу с отдельною планетой, наведя объектив на фокус. Одновременно он припоминает все особенности облика рассмотренной минувшим вечером планеты, силясь наложить его на крошечное световое пятнышко, пронзающее небо. Он надеется, что так и в самом деле сможет овладеть планетой, ну, или хотя бы ее частью, которую охватит глаз.
Созерцание звезд
Когда ночи выдаются ясные, Паломар обычно говорит: «Я должен посмотреть на звезды».
Так и говорит: «Я должен», потому что не выносит расточительства и полагает: не использовать толково этакую массу предоставленных в его распоряжение звезд – грешно. И потому еще, что в созерцании звезд не слишком искушен и незатейливое это дело неизменно стоит ему напряжения.
Первая проблема – отыскать такое место вдалеке от электричества, откуда он окидывал бы взглядом беспрепятственно все небо – например, пустынный пляж на низком побережье моря.
Другое непременное условие – иметь с собой астрономическую карту, без которой Паломар не знал бы, что же предстает перед его глазами; но каждый раз он забывает, как ее располагать, и вынужден сначала тратить добрых полчаса на изучение карты. Чтобы разобраться с нею в темноте, приходится носить с собой фонарик. Частые сравнения неба с картой заставляют Паломара то и дело зажигать его и вновь гасить, при смене света мраком он почти теряет зрение и должен ждать, пока глаза привыкнут.
Пользуйся он телескопом, в некоторых отношениях все было бы сложней, в других же проще, но пока он хочет наблюдать за небом невооруженным глазом, как мореплаватели древности и пастухи-кочевники. «Невооруженным» значит для него, страдающего близорукостью, «вооруженным лишь очками», но поскольку карту он читает без очков, то всякий раз, когда он поднимает их на лоб и когда водворяет на нос, требуется несколько секунд, чтобы хрусталик Паломара снова с должной резкостью увидел звезды – то настоящие, то нарисованные. Их названия написаны черным по синему, так что разобрать их можно, только поднеся фонарик к самому листу. Переводя взгляд на небо, он видит черноту в смутных проблесках; лишь постепенно звезды, замирая, складываются в определенные рисунки, и чем дольше смотрит он, тем больше различает их.
Следует добавить, что карт ему необходимо две, вернее, четыре: одна изображает в самом общем виде небо в этом месяце, отдельно Северное полушарие и Южное; другая, куда более подробная, на длинной полосе воспроизводит все созвездия, которые проходят за год в серединной части неба по обе стороны от горизонта, а на круге, прилагаемом к полосе, – те, что расположены на куполе небесной сферы, окружающем Полярную звезду. Короче говоря, определение положения светила требует соотнесения небосвода с несколькими схемами, что означает каждый раз: надеть и снова снять очки, зажечь и погасить фонарик, развернуть и вновь сложить большую карту, потерять и снова отыскать ориентиры.
С тех пор как Паломар в последний раз глядел на звезды, минули недели или даже месяцы, и небо совершенно изменилось; Большая Медведица теперь, в разгаре августа, видна на северо-востоке – прилегла, свернувшись чуть ли не клубочком, на ветвях деревьев; Арктур снижается отвесно над холмом и тащит за собой весь север Волопаса; точно на востоке виден блеск высокой одинокой Веги; раз там Вега, значит, здесь, над морем, Альтаир, а там вон из зенита шлет холодный луч Денеб.
Этой ночью в небе звезд гораздо больше, чем на любой из карт; запечатленные на схеме очертания в реальности сложней и не такие четкие; тот треугольник или ломаную линию, которые ты ищешь, может содержать любая россыпь звезд, и каждый раз, когда ты поднимаешь на созвездие глаза, оно чуть-чуть меняется.
