Олег Нестеров - Небесный Стокгольм
– Итак, как строится анекдот? – Лук подошел к самому главному в своей заключительной лекции. – После короткого вступления идет финальная мысль, и, чтобы ее понять, требуется некоторое усилие, умственная работа. Если мысль эта станет сразу же ясна или, напротив, мы слишком долго будем до нее добираться, то эффект от анекдота ослабеет, а иногда и вовсе улетучится. Важна пропорция. Золотое сечение. Сила анекдота именно в нем. И когда он шлифуется многократным повторением и толкованием из уст в уста, эта пропорция рано или поздно находится. Одну и ту же историю можно рассказать тысячью разных способов. Но история становится настоящим анекдотом только в определенный момент, когда золотое сечение найдено. Понятно вам?
Все было понятно.
– И еще. Как-то Марк Твен путешествовал по Европе и читал со сцены свои смешные истории. В какой-то момент он заметил, что один и тот же рассказ иногда вызывал гомерический хохот, иногда просто вялые улыбки, а иногда реакции и вовсе не было. Оказалось, что все зависит от того, какую паузу он выдерживал перед последней фразой рассказа. Если он угадывал ее точно, все оглушительно смеялись. Если чуть-чуть не додерживал – то смех был так себе. А если пауза оказывалась хоть немного длиннее – никто не смеялся, эффект пропадал. Итак, золотое сечение и пауза, то есть воздух. Анекдот жив, пока он дышит. Его нельзя сочинить, и бессмысленно его записывать. Он живет здесь и сейчас. – Лук что-то достал из портфеля. – На прощание вам от меня подарок. В мире так все сейчас переплетено, происходит непрерывное движение и борьба. Вы, как я понимаю, на переднем крае. Повесьте на стене, пусть это будет вашим девизом.
Лук развернул полоску ватмана.
«Важно, на чьей стороне смеющиеся».
Глава 3
Ихтиандр всем понравился, а девушек так просто покорил. Катя рассказала, что артист на съемках едва не утонул: что-то у него там случилось под водой.
– Вот бы тебе такого мужа, да? – спросил Антон Веру.
Он был немного не в себе, вчера весь вечер выпивал с будущим тестем, а тот, видимо, его проверял на прочность.
– И что бы я с ним делала?
– Ну, держала бы в ванне, ложилась к нему, когда хотела. Красота – под ногами не путается, вопросов лишних не задает, нем и печален, как рыба. Кидала бы ему кильки в воду по утрам. По праздникам сома запускала.
– А зарплату он мне из жабр будет доставать?
– Устроишь его в уголок Дурова, тут два шага, добежит, ничего. Будет на шее обруч крутить.
Петя представил себе Антона в блестящем костюме, больших очках и с острым плавником.
П: Пришел с похмелья мужик в туалет, обнял унитаз и зовет: «Ихтиандр, Ихтиандр!»
Кира немного подумал, превратился в человека-рыбу и печально вынырнул из белой чаши.
К: Чего тебе?
А: Я поесть тебе принес. Бэээ!
– Какие дураки! – покачала Вера головой. – Ведь взрослые уже, а такая дурь в голове!
– Верунчик… Мы занимаемся делом государственной важности.
– Хватит трепать языком, надоело уже это слушать. Найди себе дуру и рассказывай ей сказки. Так, предлагаю всем по домам, мне завтра вставать в шесть. Кирилл сегодня свободен, Антон провожает меня. Петя, ты отвечаешь за Катю.
* * *Пете, конечно было странно немного и неудобно. Антон весь вечер держался с Катей как ни в чем не бывало, а она лишь иногда поглядывала на них с Верой. Белка идти в кино наотрез отказалась, по какой причине – непонятно. Кира, узнав об этом, только улыбнулся.
Шли пешком по Сретенке, идти было совсем недалеко.
– А как ты платья свои придумываешь? – спросил Петя и застеснялся, поняв, что мысль его сразу увела куда-то не туда.
– Я просто сижу и вдруг его вижу. Запоминаю, иногда рисую. Мне даже во сне один раз оно приснилось, так я его запомнила.
– Счастливая.
– Я? – Катя на него удивленно посмотрела.
– Ну да. Так легко все получается.
– Если бы все.
Катя держала Петю под руку, от нее шло тепло, и ему вдруг стало очень спокойно. Она будет моей, вдруг подумал он. И даже головой замотал.
– Ты чего? – засмеялась она.
– Пытаюсь тебя разгадать.
– Ничего у тебя не получится.
Встали у светофора, на Садовом долго горел красный.
– Представляю, что ты там про меня думаешь, – сказала она. – Что бы у тебя там в голове ни было, все равно все не так.
– А ты с Антоном… встречаешься?
– Конечно нет. Я с Верой встречаюсь, – улыбнулась она. – Она человек в моей жизни важный.
– Подруги?
– Да никакие мы не подруги. Сильная она. И помогает мне. Вот с комнатой этой… Знаешь, кто у нее отец?
– Нет.
– На самом верху. Может, скоро его портрет на демонстрации понесешь.
Некоторое время шли молча.
– Знаешь, – сказал вдруг Петя, – а я иногда считываю судьбы людей. Как-то раз сидел вечером на лавочке, а мимо меня люди шли. Просто сидел. Солнце почти зашло. Ласточки летают. Я на кого-то вдруг посмотрел и все про него понял – что у него было, что будет. За секунду, и не словами, а так, будто знание вошло. Сидел и смотрел – и про каждого понимал. Потом вдруг раз – и выключилось. Теперь бывает такое, но редко. Чаще, когда я смотрю на прохожих или на людей в метро, я в них детей вижу.
– Детей?
– Ну да. Знаешь, когда у меня самые плохие дни? Когда я вдруг начинаю некрасивых людей встречать. Иду, и на каждом шагу – бац – все некрасивые. Я тогда просто останавливаюсь.
– И что?
– Прихожу в себя.
– Помогает?
– Да.
У подъезда Катя внимательно на него посмотрела:
– Позвони мне.
Глава 4
Петя встретился с Мухиным на Неглинке, у музыкального магазина, где после пяти работала стихийная биржа. Музыкантов нанимали на вечернюю работу, в основном для танцев, тут формировались «бригады» и разъезжались по точкам.
У московских музыкантов было два пути: в Мосэстраду или в МОМА. Первые обслуживали концерты, в основном сборные, аккомпанируя певцам и певицам разной степени известности, иногда выходя на сцену по пять раз в день и бесконечно перемещаясь с площадки на площадку. Вторые играли только в ресторанах, ставки были мизерные, зато существовал «парнос» – песни на заказ. Еще была элита – оркестры радио и телевидения, но там окопались небожители и никого не подпускали.
На биржу попадали неприкаянные или такие, как Мухин: у кого был свободный для работы вечер.
Мухин третий год играл с Капитолиной Лазаренко, та была настоящая прима – высокая, красивая, с голосом в три октавы. Про нее упорно ходили слухи, что она любовница Хрущева, но Мухин сразу объяснил Пете, что все это полная ерунда. Жила она с Выставкиным, аккордеонистом-виртуозом, руководителем ее квартета. Работа у Капы была непыльная, с одиннадцати до трех репетиция, потом обедали в пельменной на Кропоткинской, брали бутылочку. Вечером концерт или свои дела.
* * *На бирже появились очередные «покупатели», и сразу произошло оживление. Мухин рассказал, как тут все работало: профсоюз собирал деньги и посылал сюда гонца – «набрать оркестрик». Тот выбирал главного музыканта, а он уж подыскивал остальных. Платили неплохо, по пятьдесят рублей за вечер. Это при том, что Пете после института в месяц положили сто тридцать.
– Мухин, да ты богач, наверное.
– Я тут уж лет десять, как на особом положении. Спрос на меня.
– Играешь хорошо?
Мухин улыбнулся:
– И это тоже. У меня американская техника, с большим пальцем играю. Но не в этом дело.
– А в чем тогда?
– Ты знаешь, что перед тобой первый электрогитарист в СССР?
– Ты?
– Так получилось.
– Расскажи.
– Да чего рассказывать… Дома был приемник ламповый, ловил «Голос Америки», очень нравились передачи Уиллиса Коновера. Однажды услышал электрогитару, и все. Накрыло. Играл Лес Пол, причем играл сам с собой.
– Это как?
– Ну он сначала записывал одну гитару, потом другую, и так сколько хочешь. Играл почти за весь оркестр. Я тоже так научился. Стал свои вещи записывать – дома, на магнитофон. Сейчас много на радио работаю, в прошлом году своей редакторше, Ане Качаловой, говорю – хочешь один, без всяких нот, запишу все что угодно. Она мне – такого не может быть. А я – давай попробуем. Сыграл свою вещь, «Первые шаги», на четырех гитарах, потом «Клен ты мой опавший» на шести. Она обалдела, не знала, что так можно. Да я и сам обалдел. А писал-то на два мономагнитофона, запишу на один и играю вместе с ним, записываю уже на второй. Потом уже со вторым пишу на первый, ну и так далее. Метод «пинг-понг», американский. Вообще-то я сам до него додумался. Потом Качалова мои «Первые шаги» взяла заставкой к «Доброму утру».
– Так это ты играешь?
– Ну и что? Жизнь моя не изменилась, но просыпаться приятно.
– Теперь понятно, почему тут на тебя спрос.
– Да нет, ты слушай дальше. Заболел я, значит, электрогитарой, а сам играю пока на простой семиструнке, старинной, цыганской, мне ее тетка в детстве подарила. Туберкулез у нее был, пришел ее навестить, а она сидит, играет на гитаре, говорит: «Давай я тебя немножко научу». А потом умерла через месяц. Дальше уже сам все осваивал, на слух. Ну так вот, принес я гитару в школу, на перемене открыли радиорубку, поставили микрофон, и я на всю школу концерт дал. Два радиста в рубке, они помладше меня на два класса учились, потом не отходили от меня несколько дней, а я им говорю: сможете из нее электрогитару сделать? А они головастые такие, у одного отец профессор-гидравлик какой-то знаменитый, у другого физик, ну ты их сам знаешь – Эдик с Антоном.
