Грэм Джойс - Как подружиться с демонами
— Нет-нет! Нет! Расскажу тебе, когда выведу всех на чистую воду. Тайна! Но ты будешь первым, кто узнает, будь уверен! А сейчас мне пора. У меня ва-ажная встре-еча. — Эти два слова он протянул, подражая манерному выговору аристократов. Потом расхохотался и наконец, все еще хихикая, зашаркал к выходу.
— Вот же горемыка, — в сердцах буркнул Отто, едва тот скрылся с глаз. — Больнее меня. Ни шиша за душой. Форменное безобразие, мать их растак. — Отто отвернулся, но я заметил, как он большим пальцем утирает слезу. Затем он снова посмотрел на меня. — Ты ее хоть видел? Книгу-то? Собственными глазами?
— Еще нет, Отто. Знаю только с чужих слов. А именно: три тома из коллекции некоего викторианского библиофила. Имеются шмуцтитулы. Местами «лисьи пятна» и отмарывание. В зеленом полусафьяновом переплете, современном изданию. Сторонки под мрамор. Корешки с золотым тиснением. Обрезы с красным напылением. Есть потертости на корешках и по краям обложки; начался износ отстава. Футляр новый, естественно. Все как ты хотел. Говорят, исключительный экземпляр.
«Не будь он поддельным, сам бы взял», — едва не ляпнул я.
— Ничего себе! — вырвалось у Отто. — Ладно, черт побери, девяносто одна пятьсот.
ГЛАВА 4
Разумеется, это была подделка. И впору бы ей быть уже готовой, если б не мелкая техническая сложность с носом моего печатника: тот, видите ли, переборщил, набивая его наркотой. И теперь метался по мастерской, преследуемый (я не мог не рассмеяться, когда услышал) бесами. Не настоящими, конечно, а воображаемыми, всего лишь наркотическим бредом, — но бывает и так, что иллюзорные бесы пугают не хуже реальных.
В результате этого буйства на одну из книг опрокинулась бутылка скипидара. Причем не на фальшивку, а на один из подлинных томов первого издания, которое мы раздобыли (под предлогом возможной покупки), чтобы иметь образец. Не знаю уж, что эти фантомные демоны сотворили с головой моего штукаря, а вот кожаная обложка и впрямь серьезно пострадала от растворителя. И выбор у нас оставался небогатый. Или заплатить владельцу семьдесят восемь тысяч, которые он просил; или снять поврежденную обложку, искусственно состарить ее, чтобы замаскировать дефект, а затем вернуть обратно; или, наконец, изготовить сразу две копии, а злосчастный оригинал выставить на продажу через пару-тройку лет.
Мы выбрали последнее, хотя это сдвигало все сроки; отсюда и мой тур по маршруту Эллис-Антония-Отто. Владелец оригинала знал меня как букиниста, так что его-то я мог без особых хлопот «кормить завтраками», но вот с продажей затягивать не хотелось: вдруг покупатели перегорят или, чего доброго, обнаружат, что на рынке имеется «еще один экземпляр». Спросите любого торговца, и он подтвердит вам: умение продавать — это умение закрывать сделку.
Фальсификация редких книг в корне отличается от фальсификации произведений искусства. Никто ведь точно не знает, каков был первый тираж «Гордости и предубеждения». Допустим, полторы тысячи экземпляров. Куда они все подевались? Книголюбы — известные скопидомы. Предположим даже, что три четверти тиража ушло на разжигание каминов и набивку викторианских кукол, — в любом случае никто не удивится, если на аукционе всплывет еще пара экземпляров, обнаруженных среди мусора на каком-нибудь заброшенном чердаке. Тогда как каждое полотно Тёрнера или Констебла — единственное в своем роде.
Естественно, если книга стоит меньше определенной суммы, подделывать ее нет резона. Этот экземпляр «Гордости и предубеждения» — трехтомник, как и большинство изданий той эпохи. Одни только материалы, нужные для репродукции, состаривания бумаги и переплета, обойдутся в несколько тысяч фунтов стерлингов, и это не говоря о доступе к оборудованию для «музейной» печати. К тому же разных знаний и умений тут требуется уйма, а привлекать к делу много народу — слишком рискованно. Так что приходится искать какого-то гения-универсала, мастера на все руки.
— Какой же я осел, Уильям! Мне так жаль!
Иэн Гримвуд — замечательный художник, скульптор и печатник, и он отнюдь не осел. К сожалению, никто, по крайней мере из состоятельных людей, не разделяет его художественного видения.
— Всякое бывает, — сказал я, расчищая место, чтобы присесть, в его захламленной студии в Фаррингдоне.
Он сидел, потирая бритую башку испещренной шрамами ручищей. Уверен, Иэн не из тех мужчин, которые подкрашивают веки карандашом или тенями, но выглядит он именно так (причем голый череп почему-то лишь усиливает это впечатление).
Его серые глаза блестели, как обледеневший асфальт.
— Лучше бы ты ничего не говорил мне о тех парнях и девчатах.
Он имел в виду «Гоупойнт». Бездомных. Когда я рассказал, на что пойдет моя доля барыша, он вызвался работать чуть ли не даром. Я пытался уломать его — мол, цена, на которой мы сговорились, меня вполне устраивает, — но он и слушать ничего не захотел. Сказал, что и сам когда-то бомжевал. Охотно верю. Он настоящий герой рабочего класса, каковым всегда лишь прикидывался Эллис. В отличие от Эллиса, Иэн переносит свои невзгоды так же терпеливо, как опытный боксер — удары на ринге, а ветеран политических битв — очередную «экономику надежды».
— В том-то и беда с такими затеями, Штын, — сказал я, поднимая руки в воздух. На пальцы налипло что-то вроде краски или пигмента. — Делают из тебя какого-то чертова праведника. Ужас!
Он швырнул мне промасленную ветошь:
— Надеюсь, о моих благодеяниях ты трепать языком не станешь. Мне, знаешь ли, репутация еще дорога.
— Ты ведь не взялся снова за кокс, Штын, а?
— Да ты что! Вовсе это был не кокс, а кристаллический мет. Минутная слабость. Мелкая оплошность. Больше не повторится, Ваша честь. Я серьезно.
— Точно?
— Точно. Моя душа бредет в ночных потемках, Уильям. — Он посмотрел в большие окна своей студии. До переоборудования это здание, построенное в готическом стиле, служило пакгаузом. За мутными стеклами простирались крыши и дымоходы Клеркенвелла. — Люси опять меня бросила.
Опять разбитое сердце! Он любил женщину, которая бросала его примерно раз в три года. Похоже, ей было не по силам жить с гением. В прошлый раз она ушла от него к товарному брокеру. А в позапрошлый — к торговцу вином. А кто был до того, я уж и не помню, но принцип ясен — метания между богемной, хаотичной жизнью талантливого человека и предельным консерватизмом. Через шесть месяцев, тоскливо проведенных в мехах и жемчугах, ей вновь открывались все добродетели Штына и она возвращалась к нему, чтобы, подобно любимой, но заезженной пластинке с психоделическим роком шестидесятых, прокрутиться еще раз.
Мы со Штыном состояли в одном неофициальном клубе — сообществе брошенных мужчин. Мы называли его «Сумрачным клубом» — уж и не помню, откуда взялось это название, вроде бы как-то связано с У. Б. Йейтсом. Был и третий участник — Даймонд Джез, которому дал отставку любовник. Впервые мы встретились три года назад при довольно странных, не сказать чтобы благоприятных обстоятельствах.
Фэй заявила, что она от меня уходит, шестого июля. Эта дата врезалась мне в память, потому что я вернулся с работы раньше времени (да-да, все эти книжные дела — мое хобби, а не основной род занятий), после того как повздорил с одним правительственным чиновником, младшим министром. К счастью для всех нас, я вернулся не слишком рано, успев лишь заметить, как некий смутно знакомый субъект покидает мой дом на Финчли-роуд и залезает в блестящий голубой «БМВ» с откидным верхом. Ну да, знакомый, еще бы не знакомый — его же по телику показывали!
Нападки, домыслы, встречные обвинения, слезы… Все по полной программе.
— Это ничего не меняет, — старательно уверял я Фэй. — Я был к тебе недостаточно внимателен, вот и все. Это ничего не меняет.
Но в том-то и дело, что все уже изменилось. Даже попытки взять всю вину на себя, очевидно, были не в мою пользу. И когда я осознал, что чинить попросту нечего, земля ушла у меня из-под ног.
В таком состоянии встречаться с детьми было бы невыносимо, так что я выскочил из дому и побрел куда кривая выведет. Очнулся в Кентиш-тауне. Забрел в «Ананас» — тихую и спокойную в этот час забегаловку. Сел у барной стойки, заказал бокал вина. Прикончил его так быстро, что и сам не заметил. Потребовал добавки.
— От одного бокала проку мало, — прохрипел какой-то тип, сидевший через два стула от меня.
Я и ухом не повел. В этом заведении какая только публика не ошивалась (именно здесь я позднее познакомился с Эллисом), а уж этот бритоголовый татуированный мордоворот, сгорбившийся в облаке сизого табачного дыма, смахивал на джинна самой жуткой породы.
Он предпринял еще одну попытку:
— Ты выглядишь так, как я себя чувствую.
Он прятал зажженный конец сигареты в кулак, словно школьник, который украдкой дымит за гаражом. Фаланги его пальцев были разукрашены старомодной татуировкой. На одной руке читалось слово «Love»; нетрудно было догадаться, что на другой — «Hate».
