Франсуаза Саган - Приблуда
– Очень мило с твоей стороны раскуривать сигареты для старушки матери, – проговорил насмешливый голос у него за спиной. – Ты знаешь, что я тебе в матери гожусь? А? Негодник ты эдакий?
Он чуть сдвинул брови, нахмурился, а голос, успокаивающий и в то же время беспощадный, продолжал:
– Добрый юноша раскуривает сигареты старухе матери – своей старой шлюхе-любовнице… Добрый юноша вежлив с главным бухгалтером Мошаном… Добрый юноша всаживает ночью семнадцать ударов ножом какому-то бедолаге… Ты странный тип, знаешь…
Она расхохоталась. Герэ только на секунду зажмурился и продолжил глядеть в окно, затягиваясь дымом. Он ощущал полнейшую беззаботность, словно прибыл в пункт назначения, в надежное место, в убежище, гарантированное ему звуком ироничного, немного вульгарного голоса ничего о том не подозревающей женщины за его спиной. Он даже усмехнулся про себя украдкой, но сразу замер, когда голос, сделавшийся вдруг низким, настойчивым, зашептал:
– Расскажи, как ты это сделал?.. Ну, первые три удара – я понимаю, а после? Как ты смог? Расскажи.
– Нет, – отвечал Герэ. – Только не это.
Он швырнул сигарету в окно, повернулся к лежащей на постели, но невидимой ему женщине и набросился на нее с исступлением, очень походившим на страсть.
– Грубиян… Животное… – сказал еще голос и замолчал.
В следующее воскресенье в карвенской церкви звонил колокол. Светило солнце, хозяйка пансиона Бирон, одетая по обыкновению в черное, поливала цветы, а жилец, Герэ, в одной майке и брюках, босой сидел на пороге и наблюдал за ней, рядом с ним стояла чашка кофе, у ног его лежала чья-то приблудившаяся собака.
«Счастливая семейка», – злословили по-воскресному разодетые соседки и, проходя мимо пансиона на Равнинной дороге, ускоряли шаг – то ли потому, что спешили на зов колокола, то ли чтоб не видеть этой безобидной, но непристойной картины.
– Тебе не кажется, что цветам уже достаточно воды? – спросил Герэ. – Десять дней, как идет дождь… С тех самых пор, как мы с тобой встречали зарю, – добавил он с намеком.
Но хозяйка продолжала возиться с цветами и только пожала плечами в ответ.
– Ну, правда же, – не унимался Герэ. – В тот вечер дождь не прекращался. Лил всю ночь. Всю ночь мы его слышали, помнишь?
Женщина взглянула на него чуть брезгливо, но улыбнулась.
– Ты только об этом и думаешь, да? – полюбопытствовала она. – Мужики – чудной народ: они либо ни о чем не думают, а если думают, то об этом.
– А ты думаешь об этом слишком мало, – ответил он с ласковой укоризной.
– Я, дружочек, слишком много занималась этим со слишком многими и слишком часто. Я, знаешь, постарше тебя.
Он что-то еще пробурчал и смирился.
– Думаешь, получим письмо завтра?
Она уже обошла весь свой малюсенький садик, поставила лейку и теперь стояла над ним, смотря на него сверху властным, удовлетворенным и в то же время отстраненным взглядом. Он снизу лукаво ей улыбался.
– Может, и не завтра, – отвечала она, вытирая руки фартуком.
Он взял ее за руку, она не отреагировала, будто он взял посторонний предмет, и посмотрела на равнину и террикон – в ту сторону, откуда должен был появиться почтальон, – потом продолжила:
– Но послезавтра наверняка. Жильбер в таких случаях действует быстро. Ему нужно связаться с людьми в Марселе, вот и все. Они там скорые.
– Скучаешь по Марселю, да?
– Ага (лицо ее сделалось непроницаемым). Если б не это дрянцо, никогда б оттуда не уехала. В Марселе, знаешь, солнце. В Марселе краски, и потом у людей в жилах кровь, а не водица. Марсель – это город.
– Почему ты не вернулась?
Герэ внимательно разглядывал безжизненную руку, лежавшую у него на ладони. Он подумал, что руки у них одного возраста, и прижался лбом к крепким ногам свой любовницы.
– Потому что я там погорела, – ответила она резко. – Что ты жмешься ко мне, как маленький? В детство впал, Аль Капоне?
Он пожал плечами, но не шевельнулся.
– Мне тепло, – пробормотал он, уткнувшись в фартук. – Мне хорошо…
– Только не рассказывай, что мать тебя бросила в колыбели! – сказала она без тени юмора. – Меня воротит, когда сутенеры или убийцы жалуются на несчастливое детство…
И она изобразила красноречивый жест в подтверждение своих слов.
– Мать у меня славная была женщина. – Он говорил с ленцой, не торопясь. – С годами, правда, сделалась скаредной и сварливой, как старая сорока, но я не был несчастлив.
– Вот и хорошо, – отвечала она.
И тряхнула бедрами, будто хотела что-то сбросить, и голова Герэ качнулась назад.
– Ну как, нашел ты себе остров? – спросила она, направляясь к двери. – Или все-таки предпочитаешь Дакар?
– Нет, – ответил он, – нет, поедем все-таки в Конго. Там золото руками гребут, и чего только нет… Публика там, конечно, разная, но как-нибудь разберусь.
Он самодовольно усмехнулся, но усмешка слетела с его губ, как только она зашла в дом. Тогда он обернулся с опаской, по звуку включившегося радио понял, что она в кухне, наклонился, прижал к себе собачью морду, обхватил пса за шею обеими руками и, обезумев от нежности, долго и ласково целовал грязную черную шерсть и блестящий нос разомлевшей дворняги.
– Тебе помидоры или огурцы? – донесся голос из дома.
Герэ мягко, но решительно оттолкнул собаку, крикнул: «Без разницы», – и закурил, сощурив глаз в манере Хэмфри Богарта.
Неделю спустя Герэ разгуливал по городскому спортивному магазину «Аронда» и не замечал, как толкают его суетящиеся продавцы, полагая, что такой клиент не представляет интереса. Рядом с собой в зеркале он видел мадам Бирон, ставшую для него теперь просто Марией, в видавшем виды черном пальто с выдровым воротником. Возбужденные взгляды Герэ вызывали у нее улыбку, и она тоже не сразу заметила пренебрежительную мину молодого продавца с напомаженными волосами.
– Ну что, нашел свое счастье? – говорила она. – Вот уж подфартило так подфартило.
– Да, да, – задумчиво отвечал Герэ, – но прежде погляди, какой монстр…
И он указал на огромную сверкающую «Ямаху», чем только раззадорил продавца, которому вдобавок не терпелось уйти, ведь время было уже почти обеденное.
– Вы ошиблись секцией, – произнес он громогласно. – Полагаю, месье, вам больше подойдет отдел велосипедов, – продолжал он с недоброжелательной ухмылкой.
Он сам пришел в восторг от своей проницательности, и покупатели вокруг тоже заулыбались, глядя на разряженную чопорную парочку. Мария уловила насмешку на минуту раньше, чем Герэ, и, высвободившись, обернула к продавцу белое от ярости лицо; юнец невольно попятился от ее взгляда, но было уже поздно.
– Возможно, месье и подойдет отдел велосипедов, – отчеканила она звонко, – но мне лично подходят только те отделы, где продавцы воспитанны. Желательно даже вежливы. Надо полагать, это не здесь.
Ухватив растерявшегося Герэ под руку, она увлекла его прочь, а переменчивые в своих симпатиях покупатели уже уставились на посрамленного продавца. Мария вывела Герэ на улицу и остановилась. Она была бледна, говорила сквозь зубы, не глядя на него.
– Какой негодяй, – шипела она, – какое ничтожество… Ты сейчас вернешься и купишь этот мотоцикл. Да, большой, японский.
– На какие деньги?
Герэ смотрел изумленно, не понимая ее гнева. Сам он давно привык к тому, что его вечно толкают и оскорбляют… Но тут он вдруг возненавидел в себе эту униженность, выпрямился и прошептал: «Я ему еще покажу», – одновременно сопротивляясь и напору с ее стороны.
– Во-первых, на какие деньги? И потом, ты представляешь, как я на нем на завод приеду? Ты с ума сошла… И вообще, тридцать кусков! Они у тебя есть?
Она словно очнулась, взглянула на него, попыталась улыбнуться.
– Пожалуй, нет. Но немного денег у меня есть в банке… Извини меня, – продолжила она, – не знаю, что это на меня нашло. А ты можешь выносить такой тон? Ты слышал, как этот тип разговаривал?
На этот раз Герэ сумел сохранить хладнокровие. С каменным лицом он медленно покачал головой: он припомнил подобный жест у Эдварда Робинсона в каком-то старом фильме.
– Нет, – ответил он сухо, – я его не видел. Я таких людей не замечаю.
Не слушая ответа, она уже шагала по улице. Она шла очень быстро, и Герэ, несмотря на высокий рост, едва за ней поспевал; когда они вошли в ближайшее кафе и сели, он уже совсем запыхался.
– Коньяк, – рявкнула она повелительно.
Как и в магазине, ее категоричный тон подействовал магически: официант вернулся мигом с рюмкой в руке. Она выпила коньяк залпом, не глядя на Герэ, в то время как он заказывал вторую рюмку для себя, и, надо сказать, с неохотой, поскольку не привык пить по утрам. Мария дышала ровнее, к ней вернулись краски, она осушила рюмку до дна, поставила ее на стол, проговорила: «Очень помогает», – и только потом посмотрела на него взглядом, какого он не видал у нее прежде: нерешительным и чуть ли не виноватым.
