Мириам Дубини - Полет ласточки
— Эй, осторожней!
Вылетев из зала, она не заметила, что загородила дорогу велосипедисту.
— Простите.
Велосипедист буркнул «чего уж там» и отправился своей дорогой. Эмма с минуту смотрела ему в след. Это был знак.
Она сунула руку в карман куртки, взяла телефон и набрала номер:
— Грета?
— Чего тебе?
— Я хочу настоящий велосипед.
Страница
Мы не знаем, когда он придет, но знаем,
что, когда он придет, мы не должны спать.
Во сне хитросплетения неба
петляют неясно и смутно, как дорога,
укрытая утренним туманом ожидающего нас дня.
А совершенный момент не ждет.
Он поражает нас неожиданно, в миг своего
таинственного свершения.
И мы должны идти ему навстречу,
распахнув глаза в темноту.
Эмилиано захлопнул дневник Ансельмо и бросил его на стол перед собой, подняв облако пыли. Он уже несколько лет не читал больше десяти слов подряд. Его не интересовали придуманные истории. Истории из газет его тоже не интересовали: они были не только придуманные, но еще и лживые.
Люди, живущие в Корвиале, не раз попадали в газеты, на страницы уголовной хроники, и всякий раз журналисты писали горы лжи. Во всяком случае, так говорил владелец бара у дома Эмилиано. Он каждый день покупал свежую газету, разворачивал ее у себя на балконе и начинал ругать журналистов. Он знал наизусть их имена и фамилии, но в итоге припечатывал их всех одними и теми же словами: «продажный лжец».
В дневнике Ансельмо были другие слова. Это были не истории. Точнее, не совсем истории. Они не были лживыми. Они даже могли показаться бессмыслицей, и тем не менее от строчки к строчке складывался образ чего-то большого — того, что не может уместиться на странице. Но вызывает желание пошире раскрыть глаза, чтобы лучше видеть. И читать снова и снова. Эмилиано взял со стола дневник и открыл его на той же странице, там, где было о дороге и тумане и о том, что происходит неожиданно. Одни и те же слова, казалось, меняли смысл при каждом новом прочтении, словно листья, которые чуть колышутся от ветра и меняют свои очертания в неподвижной кроне деревьев.
— Что ты тут делаешь?
Эмилиано не слышал, как в гараж вошел отец.
Он скрестил руки на дневнике, прижав его груди, чтобы отец не заметил, и бросил быстрый взгляд на свой тайник. Открыт. Если отец подойдет поближе, он все увидит. Эмилиано шагнул вперед, прикрывая тайник собой.
— А ты?
— Мне надо взять два крана, — сказал отец, положив руку на плечо Эмилиано, чтобы чуть сдвинуть сына в сторону. Эмилиано стоял как вкопанный.
— Они там, за тобой.
Эмилиано прекрасно знал, где краны, но кроме кранов там было еще кое-что, чего отец не должен был видеть.
— Па, ты любишь читать?
Нелепая попытка отвлечь внимание.
Отец сделал шаг назад и в недоумении посмотрел на сына:
— Я люблю работать. И я опаздываю.
— Я просто хотел немного поболтать.
Ложь, но отец ее не заметил. Он вообще ничего не замечал в своей жизни. Во всем мире для него существовало только то, что можно было установить в чей-нибудь сортир.
— Ну так передай мне краны, пока болтаешь.
Эмилиано повернулся к отцу спиной и спрятал дневник в ящик рядом с бабушкиной булавкой. Потом взял краны, стараясь шуметь как можно громче, чтобы заглушить металлический звук, с которым тайник исчезал в стене, прячась подальше от глаз отца.
— Держи свои краны.
Большие грязные руки крепко сжали блестящие трубы. Эмилиано сберег свой секрет. Это было нетрудно.
— Так о чем ты хотел поболтать?
Эмилиано покачал головой:
— Так, ни о чем.
Отец, казалось, обиделся. Хотел что-то сказать, но не знал что. Прижал два крана к поношенному комбинезону и опустил глаза, как школьник, который просит разрешения выйти из класса.
— Мне надо идти работать. Увидимся дома. Приходи пораньше.
А сам всегда приходил попозже.
— Хорошо.
— Хорошо.
Что «хорошо»-то? Ничего хорошего в этих словах не было. От них не становилось хорошо. Они были совсем не похожи на слова, записанные в дневнике. Они ничего не значили. Они были настолько бессмысленны, что тут же исчезали. И оставляли пустоту.
Прислушиваясь к всхлипываниям отцовского фургона во дворе, Эмилиано снова подошел к тайнику, вынул из него булавку и сунул ее в карман, единственное место, где она действительно будет в безопасности. Потом быстро вышел из гаража, будто куда-то опаздывал. И тут он заметил, что он и в самом деле опаздывает. На несколько лет.
Вишнево-красный
Мерлин примостился на плечах Греты. Казалось, будто его каркас из металлических труб был естественным продолжением ее тела. Будто вдоль спины наросли новые кости, которые заканчивались двумя безукоризненными кругами, способными при случае пуститься вдогонку за ветром.
Но сейчас, к сожалению, бежать было некуда. Сейчас надо было подниматься по ступенькам до седьмого этажа. Сейчас надо было домой.
Грета грустно посмотрела на сломанный лифт. На табличке, которая уже несколько месяцев извещала о поломке, то и дело появлялись новые комментарии. Среди прочих угроз в адрес местной жилконторы возник даже мифический старик, который не без помощи мам наводил ужас на всех детей района. На вопросы о нем все отвечали по-разному, но в двух приметах сходились единогласно: у многоликого старикана было только одно ухо и звали его Таццина.
Его-то и помянул несколько недель назад один отчаявшийся жилец, добавив к прочим грозным сообщениям надпись:
Чтоб вас Таццина побрал!
Но сегодня произошло что-то совсем невероятное. Сегодня человек с одиноким ухом ответил.
Неуверенным старческим почерком он вывел рядом ярким вишнево-красным карандашом:
Дались вы мне триста лет. Таццина.
Грета онемела перед этими строчками, как будто ей предъявили неопровержимое доказательство существования Атлантиды. Она вдруг вспомнила все, что слышала об этом человеке: говорили, что он живет в железном доме на склоне холма, рядом с ручьем, растит овощи и умывается в ручье, как крестьяне в старину. Еще говорили, что он держал овец, и что они были его единственными собеседниками, и что он никогда не покупал себе еду, потому что питался козьим молоком, и козьим сыром, и самими козами, но только если они были такими старыми, что умирали. Рассказывали, что он уже много лет ни с кем не разговаривал, никто не знал почему, но одно все знали точно: из-за долгого молчания он совсем разучился говорить и теперь умел издавать лишь глухое козье блеяние. Грета никогда не верила в эти басни, но сейчас, глядя на лист бумаги, к которому приложил руку Таццина, она подумала, что Корвиале чем-то похож на легендарный город, ушедший под воду: этакий ларец, полный нераскрытых тайн.
Погруженная в эти мысли, она даже не заметила, как поднялась на седьмой этаж. Матери нет. Отлично. Грета легла на кровать, взяла телефон и улыбнулась розовым облакам за окном.
Ансельмо прислонился спиной к стене. Рядом с ним ленивый ветер вяло вращал большой винт. Ансельмо поднял глаза к небу. Красное закатное солнце ответило ему нерешительным взглядом.
— Я знаю, что это похоже на безумие, — произнес голос Греты в телефоне, — но ничего более разумного мне в голову не приходит.
— Мне тоже, — признался Ансельмо.
Потом засмеялся, хотя ничего смешного в их разговоре не было.
Она ответила ему эхом, помножив ничто на ничто.
— У Эммы уже готов план.
— Могу себе представить.
— Нет, не можешь. На этот раз она превзошла саму себя, — и снова смех. — Нам надо встретиться и обсудить все это. Всем вместе. Может, мы зайдем к тебе?
Ансельмо покачал головой. Его отец не должен ничего знать.
— Нет, давай лучше к тебе. Твоей матери все равно никогда нет.
Почти никогда, подумала Грета.
— Но Эмма и Лючия живут на другом конце города.
— Ну и что?
А то, что она не торопилась показывать подругам тот конец города, в котором жила сама. Еще меньше ей хотелось показывать им свой дом.
— Я бы предпочла прокатиться на велосипеде.
Ансельмо уловил странное беспокойство между слов:
— В таком случае я с тобой. Куда поедем?
На губах Греты появилась тихая улыбка:
— На Кампо де Фиори.
Ансельмо почувствовал, что беспокойство растаяло. Как хорошо! Вот уже несколько дней, с тех пор как он потерял той ночью желтую полоску, каждый его вздох сопровождало грустное чувство растерянности. Он все время ощущал себя не в том месте и не в то время. Раньше будущее представлялось ему сложным, но поддающимся расшифровке узором, стройной чередой случайностей, совпадений и встреч. Он видел их траектории. Мало того — он мог связывать их и создавать совершенные моменты.
