Илья Стогoв - Таблоид

И вот сегодня католики возвращаются.

Чтобы показать мне обычно запертую в середине дня церковь, отец Стефан Катинель своим ключом отпер дверь и сказал: «Заходите!»

Внутри было светло, чисто и тихо. Поэтому мы разговаривали почти шепотом.

Я спросил, сколько в их красивом храме стоит покреститься? Отец Стефан ответил, что за таинства католики денег не берут.

И вообще — если креститься пожелает взрослый, то дело это долгое. Прежде ему придется ходить на занятия, изучать катехизис, знакомиться с приходом и священниками.

— Долго ходить?

— Долго. Может быть, год. Ну или полгода.

— А раньше никак не покрестят?

— Никак.

Сам католический батюшка был молод и невысок. Пахло от него не ладаном, а хорошим афтешейвом. На левом веке виднелся шрам: несколько лет назад попал в автокатастрофу.

Разговаривал он с симпатичным прибалтийским акцентом.

— Вы ведь родились не в Петербурге?

— В Белоруссии. В маленькой деревне. Семья была очень верующей. Каждое воскресенье мы ходили за семь километров в храм.

У меня четыре сестры и брат. Мама очень хотела, чтобы я помогал священнику во время службы. А я спорил, говорил, что недостоин, был драчуном, домой приходил с синяками. Обо мне говорили, что в приличной семье растет неизвестно кто.

Потом за компанию с приятелями как-то все-таки пошел прислуживать к алтарю — и упал в обморок. Когда вернулся домой, сказал: «Все! Больше не пойду!»

— Но все равно пошли?

— После армии мне уже совсем не хотелось ходить в храм. Я переехал в Вильнюс… и вот там случился перелом.

Не могу объяснить, что произошло. Призвание — это всегда тайна. Это было, как будто Бог просто взял меня за руку.

Уже в Петербурге одна монахиня-францисканка нарисовала мне в подарок картину: большая рука ведет маленького мальчика. Хотя я никогда не рассказывал ей свою историю.

— И вы поступили в семинарию?

— В те годы в СССР было только две католические семинарии. Одна для литовцев, вторая для всех остальных. Чтобы поступить туда, нужно было разрешение КГБ. Я четыре года ждал, прежде чем этот порядок отменили и я смог поступить.

— Каково это — круто поменять жизнь… стать священником… знать, что больше никогда не будешь делать того, что хочется?

— Сегодня в семинарию поступает шестнадцать-двадцать человек. До рукоположения доходят один-два. А на наш курс поступило двадцать человек. И восемнадцать были рукоположены! Все-таки в советское время этот шаг делали более осмысленно.

А вообще, учеба в семинарии — лучшие годы моей жизни. До сих пор благодарю за них Бога.

Помню, с другом начали посещать детский дом под Ригой. Мы приехали поговорить с директором, а он сказал, что воспитывает преступников. Что четверо из пяти выпускников становятся уголовниками. Но встречаться с детьми разрешил.

Мы поехали туда первый раз на велосипедах, в спортивных костюмах, с гитарой. Дети обалдели. Потом они рассказывали, что представляли священников, как угрюмых бородатых дядек.

Сперва мы просто пытались стать им друзьями. Потом дети сами попросили научить их молиться. Поработать удалось только два года. Может быть, не все те дети сейчас живут правильно. Но верю, что что-то мы сделали.

По крайней мере одна девочка, я знаю, уехала к монахиням во Львов. Кстати, она была совсем не лучшей ученицей в школе.

— В Петербурге у вас много работы?

— Католиков в городе немного. От силы пятнадцать тысяч на пятимиллионный город. Но священников — только двенадцать человек. То есть… ну, сами считайте, сколько на каждого приходится прихожан.

Я живу при церкви. Посетители идут круглые сутки. Иногда нет возможности даже толком помолиться.

Год назад нас пытались довольно серьезно обворовать. Некоторые приходят, сами нетвердо понимая, зачем. Некоторые — наоборот, твердо понимая. Один раз пришла женщина, сказала, что в нее вселился бес. Попросила изгнать.

— А вы?

— А я изгонял. Когда кропил ее после молитвы святой водой, то ее действительно… только что наизнанку не выворачивало. Очень неприятное зрелище. Только не подумайте, что раз мы католики — значит, у нас тут всякие ужасы. У нас вот детская воскресная школа есть.

— Чем, кроме изгнания бесов, обычно занимаются священники?

— У каждого свои обязанности. Кто-то работает в приходе. Кто-то ходит в тюрьмы или к умирающим. Другие ремонтируют возвращенные храмы. На самом деле работы много. У нас есть летний лагерь для подростков, маленькая газета и своя футбольная команда.

— С кем играете?

— В следующий раз у нас матч с православными из Чесменской церкви. Пока что молимся: хотим выиграть.

— Всегда хотел узнать: на какие деньги вы живете? Что записано в вашей трудовой книжке? Случается ли, что пятого и двадцатого числа каждого месяца священники в сутанах выстраиваются перед окошечком «КАССА» и расписываются в ведомости за зарплату?

— У священников не бывает зарплаты. Тем более у католических священников в России. Честное слово: живем на то, что подают прихожане. И из этих же денег нам нужно оплачивать электричество и коммунальные услуги в храме.

— Кроме футбола у вас есть какие-нибудь отношения с православными?

— Папа Иоанн-Павел II называет православных не иначе, как «наша дорогая Церковь-Сестра». Мы часто пьем с православными священниками чай, ходим друг к другу в гости.

И вообще. Русь была крещена за двести лет до того, как Вселенская церковь разделилась на православных и католиков. Может быть, когда-нибудь мы снова будем вместе…

По крайней мере, мы об этом молимся постоянно.

В средневековой Европе люди шутили: Всеведущий Бог, разумеется, знает все на свете. Но даже Ему не известно, сколько на свете существует монашеских орденов.

По очень приблизительным оценкам, в ватиканской канцелярии их зарегистрировано около десяти тысяч. Включая такие, как «Белые Рогационисты святого Гормисдаса» или, скажем, «Африканские миссии Божественного Усердия».

Из этого числа в Петербурге представлено пять орденов.

Один монастырь мужской. Называется «Дон Боско». Тамошние монахи, посвятившие себя работе с молодежью, за свой счет оборудовали при одном из ПТУ полиграфический центр и обучают местных подростков профессии печатника.

Придет такой выпускник ПТУ устраиваться на работу, его спросят: «Где учились?», а он в ответ: «Да так… в католическом монастыре».

Женских же монастырей четыре. Первыми, еще шесть лет назад, в Петербурге появились сестры из «Ордена Миссионерок Божественной Любви матери Терезы Калькуттской».

Монахини в белых с синими одеяниях родом были в основном из Индии и занимались тем, что помогали собесу Центрального района управиться с подопечными старичками и инвалидами. Сегодня они открыли собственный приют для больных и бездомных.

Режим дня у сестер жестче некуда. В полседьмого утра, в час когда даже фонари еще не зажжены и на улицах воют замерзшие собаки, в приюте служится месса. Ложатся спать монахини за полночь.

А четырнадцать часов между этими крайними точками они занимаются тяжелым физическим трудом: носят продукты, драят полы в больницах, выносят мусор и «утки».

Вслед за «Миссионерками» появились монашки-францисканки. Францисканский Орден — наверное, самый известный монашеский орден в мире. В нем в свое время состояли Данте, Христофор Колумб, король Людовик IX, и даже город Сан-Франциско назван в честь основателя этого Ордена.

Петербургские францисканки взялись за дело активно. Они работали в больницах, проводили собрания студентов из Африки, вели молодежные кружки при Нотр-Дам де Лурд.

Пару лет назад добрались до Петербурга трое сестер из Испании, представляющих конгрегацию «Verbum Dei» — «Слово Господне». Их фронт работ — подготовка начинающих католиков к таинству крещения.

Четвертым же, и самым экзотичным из всех петербургских женских монастырей, является монастырь доминиканский.

По-латински доминиканцы пишутся «Dominicanes». Было время, когда острословы расшифровывали это название как «Domini Сanes» — «Псы Господни».

Когда-то именно доминиканцы заведовали инквизицией — я же обещал, что и до нее доберемся! Однако в Петербурге сестры появились с миролюбивыми намерениями. Со временем они хотели бы открыть здесь детский сад.

Когда в полном монашеском облачении они идут по Невскому на вечернюю мессу в собор Святой Екатерины, то способны парализовать движение одним фактом своего появления.

В черных плащах и белых передничках, с четками у пояса и молитвенниками в руках. Впереди — матушка-настоятельница. За ней, гуськом, — остальные сестры.

Пешеходы сворачивают себе шею. Гибэдэдэшники застывают с открытыми ртами. Водители, засмотревшись, таранят впереди стоящие автомобили…

Сестры не обращают внимания. Все — суета сует. Они — заняты делом.