Ольга Трифонова - Запятнанная биография (сборник)
Так в длинном, пахнущем духами, сумрачном от винно-красных маркиз, защищающих зеркальные витрины от зноя, зале магазина литература обернулась правдой.
Они оказались настоящими друзьями. После смерти мужа позвали ее с сыном отдохнуть у них на даче. Туда, где вдоль поля с васильками Валькирия гуляла с русским офицером.
Их совместная жизнь иссякла, но Леся так была оглушена своим горем, что не очень вникала в обстоятельства друзей.
Вилли жил отдельно в маленьком домике в глубине участка и по вечерам играл зорю на горне, очень красиво играл.
Странно, но они никогда не говорили об Украине, иначе им стало бы известно, что он знал ее бабушку и жил в хате, которую она помнила до мельчайших подробностей: до травы-муравы во дворе, до цвета неба в сумерках, — с бледными звездами и удивительно тонко очерченным месяцем.
Только один раз они говорили о войне, и он сказал, что войну невозможно понять по судьбе одного человека, как невозможно по пламени свечи понять природу огромного пожара.
Красиво. Но она не поняла, что имелось в виду. А вот то, что в офицерском разговорнике были слова: «Девушка, вы очень красивая. Дайте, пожалуйста, напиться воды», запомнилось.
Последний раз она увидела его лежащим в постели после инфаркта в запущенной квартире в Кепенике.
Две Германии объединились, и западные с чисто немецкой педантичностью стали донимать восточных, тех, кто хорошо жил при гэдээровской власти.
Не всех. Были такие, что сумели вовремя «выйти из магазина», вроде гестаповца, что остриг Валькирию, но Вилли был не из их числа. Он мужественно перенес позор изгнания со всех должностей, потом изгнания из квартиры куда-то на жуткие пролетарские выселки типа московского Бирюлева, предательство друзей, охлаждение сына и мужественно скончался, оплакиваемый только разлюбленной и разлюбившей Валькирией.
В последний путь его пришел проводить смешной пес — уродец на кривых лапах, со щеточкой бровей над умными черными глазками.
Пес уселся на задние лапки очень удобно и прочно, и Вилли понял, что он ждет, когда душа отправится в последний путь.
Он вспомнил, что пса зовут Обеликс, что он дал умнику это имя и, значит, полагается позвать его по имени за собой, когда будет готов.
Пса по имени Обеликс уже давно не существовало, но после ухода Вилли из села он прожил длинную собачью жизнь сначала под прежним именем Букет, а потом под странным именем Гапон.
Осенью исчезли все немцы, ушли сами, подпалив несколько хат. Но до Застанции руки не дошли, торопились очень.
В комендатуре снова была школа, и по селу больше никто не ездил на вонючих мотоциклах, а в их саду по-прежнему падал «белый налив» и будто изморозью покрывались спелые сливы, а за садом дичало поле.
Там хорошо было мышковать, потому что наступил голод, и, пока не вернулась Катя с мальчишками, они с Бабушкой голодовали страшно.
Букет (к нему вернулось его прежнее имя) спасался хоть мышами, а Бабушка варила крапиву и лебеду. Правда, у нее были припрятаны несколько банок чудесных консервов, которые оставил ей Вилли, но она их не трогала — Катю ждала.
А Катя, когда приехала на подводе с узлами и повзрослевшими сыновьями и поела картошки с этими консервами, подняла вдруг такой ор и прибежала за погреб, где он, постанывая вылизывал банки, выхватила банки и потащила их куда-то, трясясь и чертыхаясь.
Они с Мальчиком обшарили все кусты, но банок не нашли, и Мальчик пошел на Билля Нова ловить жаб, а он до сумерек прочесывал территорию, почти приникнув носом к земле. И был вознагражден.
В одном месте, в самом дальнем закоулке сада, из-под земли едва уловимо пахло Вилли. Пришлось разрыть и… о радость! там были банки. Торопясь долизать то, что не успел, он забыл об осторожности и порезал язык.
На следующий день он увидел, как Катя крадется по саду с лопатой, а за ней тянется улавливаемый ВЕРХНИМ чутьем чудесный запах консервов.
Значит, поорала-поорала и снова ела консервы врага.
У него хватило ума не побежать за ней следом, а наблюдать из лопухов, как она, шипя как гусыня, закапывает банку в ямку.
Но раскопать эту ямку было плевым делом, рыли вместе с Мальчиком так, что чернозем вылетал между задних лап, будто дым из паровозной трубы. Мальчик, склонный к грубым шуткам, заметил, что со стороны, наверное, выглядит будто дрищут черным.
Он сам от своих жаб часто дристал черным.
Один раз Илько выбросил банку прямо в цветник на саржины, и Катя гонялась за ним с ремнем сначала по хате, потом по двору. Было непонятно, в чем преступление: в том, что не зарыл банку (и чего Катя так боялась с этими консервами?), или в том, что украл из Бабушкиного тайника.
Бабушка тоже гонялась за Ильком и, когда удавалось, дергала его за чуб, а когда Катя маневром приближалась на результативное расстояние — заслоняла Илька от ремня с пряжкой.
Илько и Фомка за время отсутствия сильно повзрослели, и Букет уже в день их приезда почуял, что мальчишки так себе, — дрянцо, внутри гнилые.
Фомка еще ничего, а Илько — совсем негодящий.
Так и оказалось.
Он затевал драки после кино возле клуба, а сам прятался потом в сельсовете. На досвитках грубо обращался с девушками, и один пес из-за Гребли сказал Букету, что их хлопцы хотят подловить Илька и переломать ему ноги, но пока что жалеют Катю, потому что она была у них учительницей.
Букет не любил ходить на досвитки, но Мальчика туда тянуло как на веревке.
Мальчик появился в голод, и откуда взялся, было неизвестно. Скрывал. Скорее всего где-то беспризорничал.
Ценой бесконечных унижений и терпения он прибился к Левадним, через три дома на этой же улице, ну и, конечно, подружились.
А как было не подружиться — ровесник, живут на одной улице, а Фантик у Гусаря сидел на цепи, Дина у Овчаренок — тоже.
У Мальчика была одна особенность — огромное любопытство ко всему плохому.
Ему нравилось наблюдать драки парней в парке после досвиток, он даже повизгивал от удовольствия, нравилось подглядывать за девчатами, когда они бегали в кусты. Рассказывал, что они подтираются лопухами.
И вечно увязывался за Ильком, как будто чуял исходивший от него запах беды и непотребства. Илько все время затевал что-то плохое, и поначалу Букет вместе с Ильком и его компанией часами сидел в засаде, сторожа хлопцев из Кута после досвиток и свадеб.
Дрался Илько гадко со свинчаткой, но первый убегал с поля битвы, если к противникам приходила подмога.
Один раз Мальчик сказал, что Илька поджидают в выемке хлопцы из Кута.
Надо было предупредить, и он побежал впереди, лая и наскакивая на Илька, но тот пнул его сапогом: «Пошел вон, гедота!», он и пошел и потом в темноте слышал, как Илько говорил козлиным от страха голосом: «Хлопцы, та вы шо, сказылись?!», как упала в пыль выброшенная свинчатка, как гоготали хлопцы и пихали Илька в разные стороны, а потом по очереди давали ему пинков под жопу.
Вернувшись домой, Илько жутко наорал на Бабушку за то, что она оставила для него кисляка в сенях и уговаривала съесть на ночь.
— Чего пристала со своим кисляком!
«Если бы меня так уговаривали, — подумал голодный Букет, сидя под окном хаты, — я бы не огрызался, я бы лизнул ей руку». Больше он не поджидал Илька после досвиток и не ходил с ним за Греблю.
А ведь он любил Илька поначалу. Тот был высокий, красивый, и Букет гордился им. И когда Илько уехал учиться, он скучал по нему, хотя уже давно разочаровался в нем.
Из разговоров Букет понял, что Илько служит в Германии, там, откуда пришел Вилли. Об Ильке Катя говорила с восторгом, а о Дяде Ване — никогда. Это было странно.
А освободившееся для любви место в сердце Букета занял Фомка.
Фомка был совсем другой. Рыжий, веселый, мастер на всякие выдумки, плут, бездельник и врун. Катя больше любила младшего сына, да и Бабушка не могла долго сердиться на Фомку, хотя он мучил и пугал ее ужасно.
Он очень любил лакомства — например, свежую сметану и варенец, но Бабушка была справедливой и всем выдавала поровну, ну разве Фомке чуть-чуть больше. Но ему все равно было мало, и тогда он приказывал голосом, кстати, очень похожим на голос Вилли:
— Подайте мне мой фрюштик битте, Федора Степановна!
Бабушка почему-то пугалась и давала ему внеочередное сниданье.
Откуда Фомка прознал про Вилли, было загадкой, но он знал и иногда затевал уж совсем гадкую игру.
Случалось это, когда в отсутствие Кати Фомка забегал к Олефирам, и Олефириха наливала ему маленький стаканчик мутноватого самогона.
Тогда, придя домой, Фомка требовал копченого праздничного сала и сливок, а если Бабушка не давала, начиналась ее мука.
Фомка зажигал керосиновую лампу на весь фитиль, почти до копоти, велел Бабушке строгим голосом сесть напротив него за стол, чтоб руки на столе, и строго приказывал:
