Маргерит Дюрас - Любовник из Северного Китая
— И ты этому веришь?
Девочка опять в нерешительности.
— Да. Однажды она попыталась соблазнить моего младшего брата. Встретила его вечером в клубе и пригласила поиграть в теннис. Он согласился. Потом они пошли вместе к бассейну, который в парке. Там есть бунгало с душевыми и гимнастическими залами, где никогда никого не бывает.
— Наверно, твой маленький брат — настоящий принц, — говорит китаец.
Девочка улыбается. Не отвечает. Она вдруг понимает, что это правда: ее младший брат в самом деле похож на принца. Он так отличается от других, что кажется пленником во дворце своего одиночества, он так от всех далек, как будто каждый день вновь рождается для жизни.
Китаец смотрит на девочку:
— Ты плачешь.
— То, что ты сказал о Пауло… это так верно.
— Он сам тебе об этом говорил? — спрашивает китаец еле слышно.
— Нет. Он вообще ничего не говорит, почти ничего, но я знаю, что бы он сказал, если бы заговорил. — Она вспоминает и смеется сквозь слезы, — Потом он уже больше не хотел играть в теннис с A.M.С. Он боялся…
— Чего?
— Не знаю… — она словно делает для себя открытие, — а ведь правда… никогда не знаешь, чего он боится, мой младший брат. И никогда не угадаешь, чего он может испугаться.
— А что тебе так нравится в этой женщине?
Она задумывается. Она никогда не задавала себе такой вопрос. Наконец говорит:
— Наверно, ее романы.
Теперь они проезжают по иной местности. Поселки попадаются чаще, дорога лучше. Автомобиль едет медленнее.
— Мы подъезжаем к Шолону, — говорит он. — Тебе какой город больше нравится: Сайгон или Шолон?
— Я не знаю по-настоящему ни тот, ни другой… — улыбается она, — а ты, ты любишь Шолон?
— Да, я люблю Шолон. Люблю Китай. Шолон — это тот же Китай. А вот Нью-Йорк и Сан Франциско — это не для меня.
Они замолкают. Китаец снова что-то говорит своему шоферу. Потом сообщает девочке, что его шофер знает, где расположен пансион «Льотей».
Они смотрят в окно на приближающийся город.
Очень скоро они расстанутся. Она помнит, как трудно, невыносимо им было в те минуты разговаривать. Они не могли найти подходящих слов, столь сильно было желание. Они больше не смотрели друг на друга. Старательно избегали касаться друг друга руками или даже встречаться глазами. Это он принудил и себя, и ее к молчанию. Она подумала, что само по себе это молчание, недосказанные слова, то, как он разговаривал с ней, его рассеянность, чисто детское притворство, слезы — все это, пожалуй, уже говорило о любви.
Они едут еще довольно долго. Не разговаривая. Девочка знает, что он больше ничего не скажет. И то же знает он про нее.
Их судьба уже совсем рядом, она настигает их.
На них надвигается слепая любовь.
Неотвратимая.
Незабываемая.
Черный автомобиль останавливается перед пансионом Льотей. Шофер берет чемодан девочки и несет его к воротам пансиона.
Китаец не смотрит на нее.
Она не оборачивается. Они друга друга больше не знают.
***Двор пансиона «Льотей».
Свет уже не такой яркий. Вечер. Верхушки деревьев окутаны полумраком. Двор слабо освещен гирляндой лампочек под зелеными и белыми жестяными абажурами. За пансионерками приглядывают воспитательницы.
Во дворе — девочки, их около пятидесяти. Одни сидят на скамейках в саду, другие — на ступеньках винтовой лестницы, другие вертятся у строений, разбились на пары, хохочут, болтают Бог весть о чем.
На одной из скамеек, растянувшись во всю ее длину, лежит та, что названа здесь и в других книгах своим настоящим именем, божественным именем, та, что отличается удивительной красотой и кого девочка предпочла бы видеть менее красивой, — Элен Лагонель из Далата. Это еще одна любовь девочки, незабываемая любовь.
Девочка смотрит на нее, а потом медленно начинает гладить ее по лицу.
Элен Лагонель просыпается. Они улыбаются друг другу.
Элен Лагонель говорит, что сейчас расскажет ей ужасную историю, которая случилась в их пансионе.
— Я так ждала тебя, мне не терпелось рассказать, а потом я уснула. Ты приехала раньше обычного.
— На пароме я встретила одного типа, он предложил подвести меня на своем автомобиле.
— Белого?
— Нет, китайца.
— Китайцы иногда бывают очень красивы.
— Особенно те, что с Севера. Как раз тот самый случай.
Они смотрят друг на друга. Девочка смотрит особенно пристально.
— Ты не ездила в Далат?
— Нет. Родители не приехали за мной. Даже не объяснили почему. Но я не скучала.
Девочка все так же пристально смотрит, она вдруг встревожилась: под глазами у Элен черные круги и лицо бледное.
— Тебе нездоровится? — спрашивает девочка.
— Я не больна, но все время чувствую себя уставшей. В медпункте мне дали укрепляющее.
— А что сказали?
— Что все это ерунда. Возможно, усталость или просто до сих пор не могу привыкнуть к этому климату после Далата…
Девочка пытается подавить в себе чувство тревоги, но у нее это не получается и не получится никогда. До того самого момента, когда они расстанутся, она не сможет отделается от этой тревоги.[1]
Ты хотела мне что-то рассказать.
Элен Лагонель сейчас же выкладывает все, что случилось в пансионе «Льотей».
— Представляешь, воспитательницы накрыли одну из наших, она занимается проституцией каждый вечер, за домом, где наша спальня. Никто ни о чем не подозревал. Ты ее знаешь, это Алис… метиска…
Молчание.
— Алис… И с кем же она развлекается?
— Да с кем придется… с прохожими… а если останавливаются машины, шоферам она тоже не отказывает. Они идут в канаву, что за нашей спальней… всегда в одно и тоже место.
Молчание.
— И ты, конечно, видела все собственными глазами…
— Нет, — врет Элен Лагонель, — мне сказали, что ходить туда не имеет никакого смысла, все равно ничего не видно.
Девочка спрашивает, что говорит сама Алис обо всем этом.
— Она говорит, что это ей нравится… и даже очень…, она не знает этих мужчин, и не видит их, почти не видит… и именно это и доводит ее до… как это называется…
После некоторого колебания девочка подсказывает нужное слово:
— До оргазма.
Элен подтверждает, что именно это она и имела в виду.
Они переглядываются и смеются: радуются встрече.
— Мама запрещает мне произносить это слово, — говорит Элен, — хотя я прекрасно понимаю, что оно значит. Она считает, что это слово неприличное. А твой младший брат говорит его?
— Нет, конечно. Он вообще ничего не говорит, мой младший брат. И ничего не знает. Впрочем, нет, он знает, что такое бывает. Когда с тобой это случится впервые… вот увидишь, ты испугаешься, тебе покажется, что ты умираешь. Но мой младший брат, он, наверно, думает, что это слово куда-нибудь запрятано. Что не могут слова обозначать вещи, которых не видно.
— Расскажи мне еще о твоем младшем брате…
— Все ту же историю?
— Да. Ты всегда ее рассказываешь по-разному, но этого не замечаешь.
— Мы ходили вместе на охоту к устью реки. Вдвоем. И вот однажды это случилось. Он пришел ко мне в кровать. Видишь ли, не всегда братья и сестры так уж хорошо знают друг дружку. Мы тогда были еще совсем маленькими, мне было лет семь, но он пришел ко мне и потом приходил уже каждую ночь. Однажды его засек мой старший брат. И избил. С тех пор он и начал бояться, бояться, что тот его убьет. Тогда мать перевела меня спать в свою постель. Но мы все же продолжали спать вместе украдкой. В Прей-Ноп по вечерам уходили в лес или прятались в лодки. В Садеке находили пустую классную комнату.
— А потом?
— Потом ему исполнилось десять лет, двенадцать, тринадцать. И вот однажды у него случился оргазм. Он был так счастлив, даже плакал, только память у него отшибло совсем. Я тоже плакала. Это было как праздник, только без веселья и смеха, праздник, от которого хочется плакать, понимаешь.
Девочка плачет. Элен Лагонель плачет вместе с ней. Они часто так плакали вместе, плакали по-детски, не зная даже почему: от волнения, любви, одиночества.
— Я знала, что ты психованная, но все же не настолько, — говорит Элен.
— Почему это я психованная?
— Не знаю, как объяснить, но ты точно психованная, клянусь тебе. Может, из-за твоего младшего брата, ты так его любишь… может из-за него ты и помешалась.
Молчание. А потом Элен Лагонель задает новый вопрос:
— Ты кому-нибудь, кроме меня, рассказывала все это о твоем младшем брате?
— Чанху, однажды. Мы ехали на автомобиле в Прей-Ноп, ночью.
— Чанх, наверно, плакал.
— Не знаю, я рассказала и сразу же уснула.
Девочка замолкает, потом говорит опять:
— Ты знаешь, я уверена, что когда-нибудь Пауло найдет себе других женщин в Виньлонге или Сайгоне, белых женщин: встретит их в кино или просто на улице, а вернее всего на пароме.
