Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных
«Небо как небо, бледные звезды…»
Небо как небо, бледные звезды,Луна как луна.Конечная точка отсчета жизни —Бутылка вина,звездооборазные слезы.Мысли о том, что ты ненужный и рыжий.
Но все мы здесь братьяВ прокуренной кухне,А завтра как ухнет,И в белой палатеК небу прилипнет решетка из стали.Все мы здесь братья,мы просто устали.
1992, январь«Мне наплевать на смерть царя, и равно…»
Мне наплевать на смерть царя, и равноМне наплевать на смерть его семьи.Мне нужен «Я», хоть, может слишком раноНо я такой, уж как тут не крути.
Мне наплевать, что космос — безграничность,Хоть и считаю: короток наш век!Мне нужен «Ты», мне нужен ты, как личность,Мне «Вы» нужны живые на земле.
Меня, наверное, не поймут потомки,Но что поделать, я уже в пути,Строкой порву ушные перепонкиИ влезу в ваши воспаленные мозги!
1992, февральВоплощение в лес
Тише! Вверзнулся в тишину и застыл.Каждый шорох, как тонна, тяжел и опасен.Лес вздрогнул и съежился в капле росы.Наивный, не знает, что я в его власти.Костер. Как пощечина вспыхнул, а искры,Как искры из глаз, разлетелись и гаснут.Мне с ним хорошо, размеренно, чисто.И нету нужды подливать в него масло.А в городе утро. Наверное. Чу!Из радио что-то тебе полуспящемуо гражданской войне… Не жутко ничуть —это в радио лишь, а не по-настоящему.Это в городе лишь, а я спрятался в лес.Я — есть мир. Не для вас. Для меня это важно.Я родился, умру… И уже не воскресну.И мне не плевать, мне действительно страшно.
19921993
Вечер
Я вышел в улицу. Квартал,ко рту прижав платочком осень,ребенком нежным крепко спал,и с неба смоляные косы —свисали облака и сны,как над бумагой виснут штампы,и мошкарою вокруг лампыкружилась ночь вокруг луны.Я вышел в улицу. И поздномне было жить для новых дней.Кружилась ночь, дрожали слезыв железных веках фонарей,сочились с неба боль и тишьсквозь рыжих звезд косые ранки.И город нес, как сердце — Данко,седой закат в ладонях крыш.
1993, январь«Город наш все еще город, о Кирн…»
«Город наш все еще город, о Кирн[14], но уж люди другие»,мне жить в нем приелось, что Богу —«разнообразность» молитв,ночь обдает меня фарно-фонарно-серебряной гнилью,взгляд мой пустует, как поле пустует в предчувствии битв.
«…Люди другие…», не верят ни в Бога…Не чувствуют лета…Нервы мои оголились как корни засохшего пня,ночь обдает… я не знаю, не верю, что кто-то, где-тождет, в омут зеркала глядя, жалея, что видит себя,а не меня. На взгляд мой сползлись минотавры улиц,шею мою овивают тени оконных рам.Но в постоянную серость глядеть — в эти лица, будни…Как ни пытайся не верить, станешь дальтоником сам.
1993, январь«Урал научил меня не понимать вещей…»
Урал научил меня не понимать вещейэлементарных. Мой собеседник — бред…С тополя обрываясь, листы — «ничей»,«чей», «ничей», как ромашка, кончились — «нет».
Мой собеседник-бред ни черта не знатьнаучил. В телаге, а-ля твой сосед — зэка,я шнырял по нему. Если Бог и дарил мне взглядсквозь луну, то как надзиратель — сквозь пуп глазка.
И хоть даль, зашвырнув горизонт (как лопату — Фрост,спешащий до друга с беседой), идет ко мнеруку лизать юляще, как добрый пес,мигая румянцем, алеющим на щеке,
все равно пред глазами, на памяти, на слуху:беготня по заводу, крик, задержавший нас,труп, качающийся под потолком в цехуночном. И тень, как маятник, между глаз.
1993, март«Смерть хороша по чуть-чуть…»
Смерть хороша по чуть-чуть. По ночамумирая, под утро воскреснув, за чаем,замечая какого-нибудь грачаили ворона (точно не замечая),
что единственной чопорной нотой станпроводов украшает, пенсне фонарныхстолбов, расцветающий как тюльпанвосход, гремящего стеклотарой
жлоба, воткнувшего свой костыльв планету старца с табачной пачкой,гулятелей лошадообразных псин,чьи глаза прозрачнее, чем собачьи,
как-то вдруг понимаешь, что ты воскресненадолго, что первой строкой обманут.Смерть играет с тобою, как тяжеловес —подпуская, готовит нокаут.
1993, майОтрывки
1.
Огромный город — церкви, зданья, банки(где я всю жизнь нежданный гость) —похож на полусъеденный лосось,чьи ломти спят на дне консервной банки.Ну а Христа здесь приняли б за панка…И каково лохматому б пришлось:не отберешь же у собаки кость,тем паче если ты противник палки.
2.
Луна, облагородив небосвод,мертвецкий взгляд несуетливо прячет,как незнакомец — в полы мятой шляпы,кусками тучи вытирая лоб,за ту же тучу. Каждый новый годновейший ливень обновляет слякоть,не очищая. И не надо плакать:судьба здесь такова, таков народ.
3.
Воруют все: помногу и помалу.Воруют все: и умный, и дурак.Взойдет скорее сор, чем добрый злак,когда поля ничем не засевают.Но все приходит к своему финалузадолго до финала. И за таклишь бог хранит любителей собаки меХиканских телесериалов.
4.
С букетом алых роз на стеблях венуйти к нему не глупо, но излишне.Здесь даже смерть, и та живет и дышит,и так же ощущает тяжесть стен,в которых я живу две тыщи лет,за коими, под стать летучей мыши,висит звезда над одинокой крышей,сребря кресты могильные антенн.
5.
Но можно выйти в улицу и встатьнад допотопной рыжеватой лужей,и прошептать «я никому не нужен»,в лицо извне глядящего отца,и ждать ответа, или ждать конца.Вот-вот начнется плесневая стужа.Здесь трудно жить, когда ты безоружен.А день в Свердловске тяжелей свинца.
1993, май«Утро появляется там, где ночь…
Утро появляется там, где ночьисчезает. В колючем разливе светаиз глаз исчезают сны и проч.В глазах появляется лист газеты —«…потерялась собака, уши…», «…завтравойска Шеварднадзе…», «…развал науки…»Морщинится тень. Доеден завтрак.
А мне некому подать руку…
1993, июньПустота
Да, с пустотою я знаком.Как с ночью — Фрост. Я помню дом.Вернее ряд пустых домов.Как полусгнивших череповглазницы, окна голубойвзгляд останавливали мой.И я, слепец, всю жизнь подрядпоймать чужой пытаюсь взгляд.Мне б там стоять, замкнув уста,и слушать ливень, в волосахшуршащий, как в соломе крыши,как в вечеру скребутся мыши,как ветер, выдувая ночь,копается в душе и прочьуносит клочья тихих слов,как выносили из домовдобро, что кое-как нажили,оставив пряди белой пыли……Скорей для памяти своей,а не для сумрачных гостейзамки повесив. Помню дом.Да, с пустотою я знаком.
1993, июльСуждения
