Вероника Батхен - Остров Рай
— Эй, трубите! — громогласно рявкнул трибун, поднял гладиус к небу — и шатнулся от неожиданности, получив стрелу в бок. Брёвна, на которые он упал, оказаслись тёплыми и смолистыми, лоскутки золотистой древесной шкурки мелькнули перед глазами, словно крылья весенней бабочки. Дымный воздух стремительно начал темнеть. «Вот и всё. Больно. Очень больно» — подумал Аврелиан и из последних сил приподнялся на локте, напряг могучую грудь для команды, — В атаку, сукины дети, за Рим!
— Стоять! — рявкнул вдруг Напайос, — слышите, вы, стоять!!! Всем заткнуть уши! Забить войлоком! Хватайте шлемы, шапки, что угодно только закройте уши!
— Стоять! Всем заткнуть уши! Отступаем! — звонким голосом отдал команду Аврелий Младший. Он почувствовал миг колебания у солдат, но привычка подчиняться приказу, была намертво вбита в легионеров. Поочерёдно, уклоняясь от стрел и дротиков, они сооудили себе заглушки — кто как умел. Потом управляющий отпер двери и все бойцы, кроме сатира, втянулись во внутренний двор виллы. Аврелий и Люпус Эст отступали последними, они слышали как трещат, ломаясь, дубовые брёвна ворот, как гулко колотится в них таран, как хрипят, надрываясь, саксы…
Когда первый отряд варваров провалился в огромную яму с острыми кольями на дне, Напайос затрубил в шипастую, ослепительно белую раковину. Он получил её от отца, пьяницы Силена, а тот — от своего отца. Умер великий Пан… а паника никуда не делась, крики умирающих воинов только подхлестнули испуг. Ряды атакующих смялись, одни бросились прочь, в леса, другие катались по земле, сжимая ладонями белокурые, грязные головы. Центурия Аврелия Младшего железным строем прошлась по отступающим — и отшвырнула их прочь. Жаль, Напайос не уберёгся — старый сатир отволок друга вниз, а потом снова поднялся на стену — зарядить катапульту. Слишком лез на рожон рогатый, слишком спешил отомстить — случайный дротик сшиб его со стены.
Когда Аврелий вернулся к отцу, тот уже не мог говорить. Низкое солнце обагряло пропитанную кровью тунику — императорский пурпур был к лицу умирающему трибуну. Напайос, напротив, держался бодро — насколько может быть бодр сатир с переломанными костями:
— Слышишь, Медведь, пока солнце ещё не зашло — пусть нас в лодку положат. Поплывём до яблочных островов, может там отлежимся, у старухи Калипсо в хрустальном дворце. А не достигнем — лучше могилы, чем море, не сыщешь. Ни червям не достанемся, ни враги над гробами плясать не будут. Только ты до заката успей!
Ветераны на руках донесли командира и его лучшего друга до побережья. В посёлке было несколько челноков, но саксы, проходя мимо, пожгли и лодки и сети. Легионеры разбежались проверить лодочные сараи, Саллюстий и Люпус Эст вплавь отправились на скалистый островок, где порой останавивались бриттские рыбаки. Ещё хмельной от горячего боя Аврелий остался рядом с отцом. Младший — пока ещё младший — видел — солнце клонилось вниз, жаркий день умирал тихо. Посеревший от боли Напайос скорчился на песке. Аврелиан Амброзий дышал хрипло и коротко — было ясно, что в часах жизни трибуна не осталось и горсти песку…
Они успели — солнце ещё не коснулось пылающим боком воды, когда мокрые по уши легионеры вывалились на берег, вместе с утлой скорлупкой без парусов и вёсел. Её хозяин получил золотой и десяток увесистых тумаков, тщась объяснить, что перевозчику лодка нужнее. Ветераны застелили судёнышко плащами, положили две фляги с вином, ковригу ячменного хлеба, четыре медных монеты. Хотели положить и оружие, но Аврелиан слабым движением отодвинул гладиус прочь и солдаты поняли — сыну. Аврелий последним подошёл к лодке, преклонил колена и поцеловал отцу холодеющую тяжёлую руку. Прощаясь с последним трибуном Британии, легионеры выстроились у прибоя. «Salve» — и блеск клинков, отражающих солнечные лучи.
— Гелиайне — еле слышно ответил сатир, — до свидания. Помни о нас.
Рыбачья лодка оттолкнулась от берега и уплыла в закат, медленно тая в тёмных волнах. Аврелий Урс Амброзий умыл лицо солёной водой и поклялся, что исполнит приказ отца. Защитит всех — стариков, детей, женщин. Восстановит римский порядок, закон и честь. Пусть отцовский клинок принесёт Британии мир!
Рядом с юношей в мокрый песок был воткнут значок легиона — двухголовый, потемневший от времени римский орёл.
А я иду, шагаю по Москве
Автобус запаздывал, остановку занесло мелким, колючим снегом. Тёма замёрз, даже новая куртка не спасала от резкого ветра. У парня гудели ноги — полную смену в «Макдональдсе» не всякий выстоит, а впереди было ещё две пары — статистика и экономическая теория. Но всякий раз, складывая в кошелёк новенькие купюры, Тёма гордился, что батя оплачивает только институт, а на всё остальное хватает его зарплаты. Неплохо для девятнадцати лет — самому снимать комнату в студенческой «трёшке» в Химках, покупать себе шмотки, билеты в кино и артефакты в «Ночном Дозоре». Прошлым летом он за свои взял ноут, на будущий — планировал прицениться к машине. Батя, конечно, подкинет грошей, но по крайней мере треть суммы предстояло собрать самому. «Макдака» не хватит, зато переводы спасут — обещали подкинуть пару заказов, спецшкола оказалась полезна, английский Тёма знал безупречно. В детстве мечтал о таинственных странах и путешествиях, с шестого класса собрался стать капитаном дальнего плавания, сам перешёл в нужный класс, упорно учил языки, строил модели парусников… а в десятом отец объяснил, как устроен мир и чего на самом деле стоят деньги.
В сумерках засветилось табло подъезжающего автобуса. Тёма прищурился — наконец-то «173». Если не попадём в пробку, хватит времени перед парой поболтаться на «крышке» с приятелями. Там будет Катя… От мысли о девушке сразу стало теплей. Протолкавшись в конец салона, Тёма сел у окна, снял перчатки, потёр замёрзшие руки и улыбнулся — жест показался ему двусмысленным. Если верить руководителю курсов, техника пикаперов не даёт сбоев. Но одно дело — снять случайную глупышку на улице и другое — охмурить самую красивую первокурсницу. Катя слыла недотрогой, поэтому стоило попробовать метод «заброска крючка» — подкинуть простую с виду задачку, чтобы заставить объект поломать голову. Всякий раз, думая о головоломке, малютка будет вспоминать парня, который её озадачил. А потом достаточно притвориться, что не замечаешь её вопросительных взглядов, избегать… ну хотя бы неделю — и «девочка созрела». Довольный Тёма ухмыльнулся — возникшие в голове картинки превратили скучную поездку до института в волшебное путешествие. Бесцельно глядя в покрытое изморозью окно, он стал водить пальцем по ледяным узорам. Там, за стеклом, словно удав в террариуме ворочалась Ленинградка, машины перетекали одна в другую. Стало совсем тепло…
Из блаженного забытья Тёму вывел лёгкий толчок в спину. «Знакомый?» Студент повернул голову — нет, один старик, энергично жестикулируя, что-то объяснял другому, и в пылу разговора стучал костяшками пальцев о литую спинку сиденья.
— Это нефть! И куртка твоя — это нефть. И шуба, — старик быстрым жестом коснулся рукава собеседника, — нефть! И лекарства и колёса и самолёты, и икра в банке — это всё углеводород, нефть. За неё они и грызутся, воюют до последнего, понимаешь? Без нефти нет жизни.
Собеседник старика хрипло рассмеялся, демонстрируя единственный зуб в чёрном рту:
— Паны дерутся — у холопов чубы трещат.
— А ты не будь холопом, — отрезал старик, — рабы не мы. Встанут качалки — и куда те паны пойдут?
Ошарашенный Тёма почувствовал вдруг, что пойман в прицел ярко-синих, совершенно молодых глаз. Старик выглядел так же грозно, как старшие преподы в институте, но при этом был силён, быстр в движениях — словно бы тридцатилетнего мужика обрядили в дряхлое тело.
— Я с сорок седьмого года при нефти-газе. Вот ты ж про неё ничего не знаешь?
Тёма качнул головой, вспоминая:
— …Экспорт нефти составляет основу государственного бюджета…
— А ты её живьём нюхал? Видал, как из скважины брызжет? Дырку в земле вертишь — и она сама прёт. И делай что хочешь — хоть таблетки, хоть одежду, хоть дома строй из углеводородов. А мы её на пустяки тратим. И нефть и газ… Если газ заморозить, из него любое вещество можно получить, любого цвета, он в массу такую жидкую превращается. Знаешь?
— Нет.
— Я в четырнадцать лет, мальчишкой уже знал, за что возьмусь. К делу душой горел. В четырнадцать — представляешь — сам сорвался, сам поехал в Норильск. Три года учился, геологом стал. Буровиком.
— Вы поехали по комсомольской путёвке? — кое-что из уроков истории всплыло у Тёмы в памяти.
— Правильно, парень, по ней! — старик неожиданно дружески хлопнул собеседника по плечу, — и до сих пор не жалею. Всю жизнь трудился, с ничего в тундре поднимал вышки, за чёрным золотом по мерзлоте, как за медведем охотился. И не я один — комсомольцы тогда Сибирь поднимали, не старше тебя. Нефть она такая, в душу затечёт, не отмоешь. Рядом с ней простые парни героями делаются. Про бакинских комиссаров, как они Баку под большевиков втридцатером согнули — слыхал? Все они в чёрном золоте купаные. И в Башкирии наши нефтяники в 41 за год города в голой степи строили, вышки ставили. И потом, в пятидесятом слышь…
