Алексей Кирносов - Два апреля
- Могу просветить, - сказал он. - А пока вернемся к проблеме «отцов и детей»... Меня давно занимает вопрос, почему твои родители не выражают горячего желания со мной познакомиться?
Эра вздохнула и отвернулась.
- Мог бы и раньше спросить, - сказала она.
- И что бы ты ответила?
- Они старомодные люди. И возмущены моей выходкой. Считают, что я сделала это им назло, чтобы не выходить замуж за приличного юношу, который ухаживает за мной с восьмого класса и много лет приходил по субботам пить чай и разговаривать об умных вещах. Они уверены, что этот юноша - мое счастье. И вдруг я поехала в Арктику и выскочила за матроса. Они тебя иначе не называют. И уверены, что ты меня бросишь или я тебя прежде брошу, убедившись, что грубый матрос не пара для такой интеллигентной девушки. Иногда они пытаются найти во мне признаки раскаяния и, не найдя, начинают говорить, что ошиблись в дочери, что всю жизнь она прикрывала благообразной маской свою черствость, душевную грубость и даже безнравственность. Когда я говорю «любовь», они возражают - «секс». Если я заикаюсь о родстве душ, сходстве характеров, принципов и правил, они говорят, что, катясь по наклонной плоскости, можно где-то и зацепиться за сходство и родство, но по наклонной плоскости следует подниматься вверх и там искать единения с человеком, который еще возвысит тебя. В общем ты понял, что происходит.
- Понял, - сказал он. - Они знают, что ты беременна?
- Что ты! Я не говорю, это будет страшным ударом. Это разобьет надежду на наш развод. Не обижайся, Иван, мне их жалко. Пусть пройдет время, пусть они привыкнут к тому, что мы вместе и это серьезно. Тогда я скажу.
- Тогда ты уже покажешь улыбающегося крошку.
- Да, уже скоро...
Она вырвала из машинки лист, смяла и бросила в корзину. Подошла к дивану и легла, положив голову ему на колени. Он обнял ее и сказал:
- Наступила зима. Слышишь, как воет ветер?
- Слышу. Мне было бы очень тоскливо одной, - прошептала она. -Хорошо, что есть ты. Раньше я была отчаянная, все мне нипочем. А прошлой зимой стала спрашивать себя: почему это я одна? И отвечала, что потому, что нет человека, с которым хотелось бы быть вместе. Множество людей вокруг, а этого единственного человека нет. И вдруг - ты... Я сразу поняла. Помнишь, как я хотела убежать с «Кутузова» еще в Ленинграде? Я испугалась тебя.
- Помню, - сказал он. Ты была очень деловитой.
- Нет, я просто струсила. Я почувствовала, что это добром не кончится, что именно ты перепутаешь мою жизнь. Надо было бежать, чтобы сохранить покой и ясность. Убежала бы - и все. Душа надолго осталась бы спокойной, может быть, навсегда... Я все время думала о тебе, иногда было горько, что ты не обращаешь на меня никакого внимания, и я ругала тебя, что ты чурбан, мраморное изваяние... Ты все равно не замечал меня.
- Зато тебя сразу заметил старпом, - сказал он. - И доложил мне, что ты крепкий орешек.
- А потом ты укрыл меня своим плащом ночью в Беломорске, и ничего не осталось от крепкого орешка. Я стала твоей тогда, а не в день летнего солнцестояния. Давай снова вернемся к проблеме «отцов и детей». Как мы его назовем?
- Ты уверена, что это будет о н?
- Не пугай меня! - вскрикнула она. - Я хочу, чтобы это был он, второй ты. Зачем мне вторая я?
- Может быть, она мне пригодится?
- Нет, ты не будешь эгоистом. Мне нужен он и только он.
- Хорошо. Пусть будет он. Ты сама назовешь его.
- Я сама назову его, - повторила Эра.
Ветер взвывал за окном, швырял в стекла снег, и стекла вздрагивали под ударами. А когда наступала тишина, Овцын слышал ровное дыхание Эры, самого родного ему человека во всем мире, и становилось странно, что еще полгода назад он не знал, не чувствовал, не ждал этого человека.
12
Два дня он изучал лунную трубу по доставленным из обсерватории копиям чертежей, потом, поверив в то, что знает достаточно, поехал на завод.
Раньше он бывал только на судостроительных верфях, да и то мельком, всегда по конкретному спешному делу, которое целиком занимало время и не давало присмотреться к обстановке. Запомнился ему стапельный грохот, суета внутреннего транспорта, авральные натиски достроечных партий, штурмующих план, который почему-то каждый раз был под угрозой срыва. Образовалось представление о заводе как о чем-то шумном, дымном, торопящемся, матюгающемся и опасном для пешего хождения, как переплет железнодорожных путей на подступе к большому вокзалу.
Здесь все выглядело иначе. Не было небритых дядек в ватниках с оборванными хлястиками, покуривающих на штабеле небрежно сброшенных краном досок, не было широкоплечих электросварщиков в прожженных брезентовых робах, укрывших лица под черными забралами, не было грохота, дыма и суеты. А были бесшумные электрокары, проезжающие по асфальтированному и очищенному от снега заводскому двору, и проходили люди в аккуратных синих халатах, на которые они набросили незастегнутые пальто. Мужчины были чисто выбриты и при галстуках, а женщины выглядели модно и кокетливо даже в халатах.
В конструкторском бюро сказали, что инженер Аркадий Васильевич Постников ушел в чертежную, из чертежной девушки послали его в сборочный цех, где он и нашел, наконец, Постникова. Инженер, сравнительно еще молодой и без халата, и мастер, пожилой и в синем халате, склонились над монтажным столом, внимательно и молча глядя на работающий механизм, в котором Овцын угадал фотографическую каретку лунной трубы. Отрекомендовавшись, он тоже стал молча смотреть на медленно поворачивающуюся каретку; и ему казалось, что каретка сделана отлично и работает так, как надо. Он обрадовался, что такой сложный узел уже готов.
- В общем опять ни фига не выходит ? - спросил у мастера инженер Постников, разогнув спину.- Как, Степан Иваныч?
- Ни фига не выходит, Аркадий Васильевич, - согласился мастер. -Трясет ее, заразу, как лихоманкой. Надо пересчитать шестеренки. Крупно ваты они у тебя.
- Думаешь?
- А что же тогда?
- Может, подшипник грешит? - предположил Постников.
- От подшипника такой болтанки быть не может, - покачал головой мастер. - Ну, от силы три микрона он даст. Не восемь же!
- А точность обработки круга?
- Тут в порядке. Я проверял.
- Тогда дело в передаче, ты прав, Степан Иваныч, надо пересчитать шестеренки, - сказал Постников. - Видите, какая ядовитая машинка? -улыбнулся он Овцыну. - Девятый раз ее корректируем, а все ни фига. Упрямится, не желает ровно идти.
Мастер посмотрел на Овцына внимательными глазами, спросил;
- А зачем вам, извините, такая точность?
Его и самого удивляли эти доли микрон, когда он вчитывался в чертежи, и он раздумывал об этом.
- Нужна большая экспозиция, - сказал он. - Поэтому выдержка будет долгой...
- Они будут фотографировать в разных лучах, - вставил Постников.
- И если сложенное движение трубы и каретки не совпадут со сложенным движением Земли и Луны, тогда на пластинке вместо изображения будет каша, - закончил Овцын.
- Зря это, - решил мастер. - Скоро на Луну люди прилетят, все глазами увидят. Сколько до нее расстояния?
- Триста восемьдесят четыре тысячи, - сказал Овцын.
- Ну вот, - сказал мастер. - Что вы с такой дали увидите? Ни фига вы не увидите.
- Увидят, - весело сказал Постников и похлопал мастера по плечу. -Увидят ровно столько, сколько нужно, чтобы туда люди прилетели.
- Зряшная трата денег, - не согласился мастер,
Он махнул рукой и пошел к другому столу.
- Давайте я покажу вам, что у нас уже есть,- сказал инженер Постников. - А на Степана Иваныча вы не обижайтесь. Он в комиссии Госконтроля заседает, приучили его там думать о конкретной выгоде
производства...
- Может, он и прав, - сказал Овцын. - История рассудит, где мы приобретали, а где транжирили.
- Да? - приподнял брови Постников.- Я убежден, что мы и транжиря приобретаем.
Трехметровая стальная труба была уже готова. Покрытая сверху кремового цвета эмалью и зачерненная внутри, она стояла в отдельном боксе, ожидая, когда ей начнут вмонтировать внутренности.
- Думаете, это первая? - спросил Постников. - Четвертая! Три таких изваяния обратно отправили. Две косые оказались, в третьей раковину нашли. Эта, слава богу и литейщикам, в порядке.
- Разве их не проверяют в литейном? - спросил Овцын.
- Наши средства поточнее.
- Ну и переместили бы их в литейный.
- А вы бывали в литейном? - усмехнулся Постников - Нет? Сходите. Там, дорогой мой, даже вот эта линейка, - он вынул из нагрудного кармана короткую стальную линейку, - пульсирует.
Если корпус трубы был, «слава богу и литейщикам», в порядке, то с механизмами и оптикой дело обстояло совсем безрадостно. Собранные агрегаты не желали работать с нужной точностью; их приходилось разбирать, переделывать, подгонять, снова испытывать, испытывать и испытывать.
