Джон Коллиер - «На полпути в ад»
— Что? — прорычал он. — … хам и побирушка… никчемный подонок… пронырливый гаденыш… ну-ка, ну-ка… отсечь его напрочь… Что-о? — рявкнул он, безобразно выругавшись. — Да неужели так-таки напрочь? Не ты один умеешь отсекать, старый хрен!
Он схватил со стола большие ножницы и ворвался в смотровую.
Говорят, что рыба-солнечник вскрикивает, попавшись в руки человеку; из насекомых одна лишь гусеница бабочки "мертвая голова" способна слабо взвизгнуть от ужаса; в растительном же мире только мандрагора издает предсмертный вопль — до сих пор было так.
ХИЩНАЯ ПТИЦА
В дом, некогда прозванный Инженерским, теперь пустует. Срочно переброшенный из "Батон-Ружа" инженер отказался от дома, не выдержав там и месяца, и на свои кровные деньги сколотил себе двухкомнатную хибару на самой что ни на есть дальней границе земель концерна.
Крыша Инженерского провалилась, в окнах по большей части выбиты стекла. Как ни странно, ни одна птица не вьет гнезда под свесом крыши и не пользуется укромными комнатами. Нормальный пустующий дом становится отличным прибежищем для крыс, а также для мышей — простых и летучих, но здесь тишину не нарушали ни писк, ни взвизг, ни шорох. Лишь твари, совершенно чужеродные человеку, твари, наиболее отдаленные даже от таких, которые приходятся человеку седьмой водой на киселе, — лишь термиты, тарантулы да скорпионы равнодушно устраивали здесь себе жилище!
За какие-то считанные годы сад Эдны Сполдинг исчез с лица земли, словно его и не бывало. Веранда, где они с Джеком сиживали по вечерам, оба такие счастливые, — форменным образом гниет под бременем наметенных туда песка и веток. Молоденькое деревце, разрастаясь, высадило уже доски, обрамлявшие окно гостиной, и теперь они торчат как негнущиеся пальцы перепуганного человека. В углу все еще красуется прочно сработанная жердочка для попугая: уж к ее-то дереву не прикасались ни термиты, ни черви-древоточцы.
Попугая привезли с собой Сполдинги, как только сами приехали. Он был чем-то вроде сверхпланового свадебного подарка, и вручала его мать Эдны буквально в последнюю минуту. Пускай, мол, Эдна возьмет с собой, в этакую глушь, память об отчем доме.
Попугай был уже немолод, звали его Том; как все попугаи, он посиживал себе на жердочке, посвистывал, похохатывал да выдавал порой кое-что из небогатого набора реплик, которые, впрочем, нет-нет да оказывались вполне кстати. Оба — и Эдна и Джек — очень его любили, и еще они беззаветно любили друг друга. Им нравился дом, нравилась округа, нравились товарищи Джека по работе, и все в жизни казалось восхитительным.
Однажды ночью, только супруги заснули, как их разбудил мощный клекот и трепыхание крыльев на веранде.
— Ах, Джек! — вскричала Эдна. — Вставай! Скорей! Беги! Какая-то кошка из рабочего поселка терзает бедного Тома!
Джек выпрыгнул из кровати, но запутался ногой в простыне и грохнулся локтем об пол. Прошла не одна драгоценная секунда, прежде чем, высвободившись и потирая локоть, Джек был снова на ногах. Он метнулся через всю гостиную на веранду.
Все это время, показавшееся ему чуть ли не вечностью, громовой клекот и трепыханье крыльев нарастали, но стоило только Джеку распахнуть дверь на веранду, — и все шумы прекратились так же внезапно, как начались. Веранда так и купалась в ярчайшем лунном свете, на дальнем ее конце отчетливо виделась жердочка, а на полу под жердочкой, полузасыпанный ворохом собственных перьев, задыхался бедный старый Том: — О! О! О!
Хорошо хоть, жив. Джек огляделся по сторонам в поисках обидчика и тотчас же заметил, что длинные, тяжелые плети декоративного винограда возмущенно раскачиваются, хотя в ту ночь не было даже дуновения ветерка. Джек подошел к перилам и выглянул в темноту, но не увидел никаких признаков кошки. Он, конечно, и не рассчитывал увидеть. Гораздо больше его заинтересовало, что раскачивание веток распространялось на несколько футов, а для бродячего кота — это слишком серьезное нарушение порядка. В конце концов Джек посмотрел вверх, и ему показалось, что он разглядел улетающую прочь птицу — большую птицу, огромную птицу. Джеку удалось увидеть ее лишь мельком, когда громадину на миг высветило лунное сияние.
Он обернулся к старикану Тому, подобрал его с полу. У бедняги попугая оборвалась цепочка, сердце колотилось с бешеной скоростью, и при всем при том, как существо сверх всякой меры потрясенное и израненное, он вскрикивал: — О! О! О!
Все это было более чем странно, ибо старикан крайне редко выступал с новыми сочетаниями звуков, и Джек посмеялся бы от души, если б не жалостные интонации бедолаги. И вот он тщательно осмотрел пострадавшую птицу, но, не найдя никаких повреждений, кроме того, что из шеи была выдергана пригоршня перьев, водворил обратно на жердочку и повернулся к Эдне, которая к тому времени показалась в дверях.
— Мертвый?! — вскричала она.
— Нет, — ответил Джек. — Но он в шоковом состоянии. Что-то его перепугало.
— Принесу-ка я ему сахарку, — сказала Эдна. — Это он любит. Ему сразу полегчает.
Вскоре она вернулась с сахаром, который Том ухватил в лапку, но хотя обычно он грыз сахарок с величайшей прожорливостью, на сей раз только поглядел на лакомство потухшими глазами, рассмеялся коротким, горьким смешком отчаяния и, разжав когти, выронил сахар на пол.
— Пускай отдохнет, — сказал Джек. — Он побывал в лихой переделке.
— Это кошка, — сказала Эдна. — Одна из тех гадких кошек, которых разводят мужчины в поселке.
— Возможно, — ответил Джек. — Но с другой стороны — не уверен. Мне почудилось, будто я видел, как улетает преогромная птица.
— Не мог же это быть орел, — сказала Эдна. — Здесь никто сроду не видывал орлов.
— Знаю, — сказал Джек. — Кроме того, по ночам орлы не летают, так же как канюки. Полагаю, это мог быть и филин. Но…
— Что "но"? — сказала Эдна.
— Но мне показалось, она гораздо больше филина, докончил Джек, — Просто твоя фантазия, — сказала Эдна. — Одна из тех поганых кошек. Больше некому.
На протяжении последующих нескольких дней проблема усиленно обсуждалась. Консультировались со всеми, и у каждого возникало свое особое мнение. Поначалу, возможно, Джек чуточку сомневался в своем, поскольку ему удалось лишь мельком увидеть ту тварь при лунном свете, но возражения укрепили в нем уверенность, и споры иногда порядком-таки накалялись.
— Чарли говорит-все это одно лишь твое воображение, — сказала Эдна. — Он говорит, филин ни за что не нападет на попугая.
— Интересное дело, а Чарли-то откуда знает? — возмутился Джек. — К тому же я двадцать раз повторял, что та штука покрупнее филина.
— По его словам, это доказывает, что тебе мерещится несуществующее.
— Быть может, ему и хочется, чтобы я думал, будто мне мерещится несуществующее, — сказал Джек. — Быть может, вам обоим так удобнее.
— Ох, Джек! — вскричала Эдна. Она была глубоко оскорблена, ибо речь мужа доказывала, что у Джека все нейдет с ума допущенная им нелепая ошибка, невыдуманная ошибка того типа, какие свойственны многим мужьям-молодоженам, когда они внезапно входят в комнату не постучавшись, а сидящие там люди смущаются безо всяких к тому оснований. Чарли молод, холост, легко сходится с людьми и хорош собой, да он любому положит руку на плечо и даже ничего такого при этом не подумает, и никто не против.
— Зря я про это вспомнил, — сказал Джек.
— Вот уж поистине зря, — сказала Эдна и была права.
Попугай вовсе ничего не сказал. Все эти дни он хохлился да прихварывал и, казалось, даже совершенно разучился выпрашивать сахарок. Только кряхтел да стонал себе под нос, встопорщивал перышки, а время от времени покачивал головой с самым унылым, разнесчастным видом, какой только можно вообразить.
Но вот однажды, когда Джек вернулся домой с работы, Эдна, приложив палец к губам, поманила мужа к окну.
— Присмотрись к Тому, — шепнула она.
Джек выглянул на веранду. Престарелая птица меланхолически слезала с жердочки, отрывала от винограда засохшие веточки и уносила в тот угол, где балюстрада упиралась в стену дома, прибавляя новую добычу к той, которую успела принести раньше. Попугай расхаживал взад-вперед, то так, то этак изгибал веточки, все с неизменным скорбным выражением, придавая немалое значение тому, чтоб покрасивее расположить перышко-другое, кусочек дерева, обрывок целлофана. Не оставалось никаких, сомнений.
— Не остается никаких сомнений, — заметил Джек.
— Он вьет гнездо! — воскликнула Эдна.
— Он! — воскликнул Джек. — Он! Это мне нравится. Старый самозванец! Старый травести! Она решила снести яйцо. Томазина — такое у нее отныне будет имя.
Томазина так Томазина. Два-три дня спустя вопрос разрешился, не оставляя даже тени сомнений. В одно прекрасное утро в хилом гнезде красовало сьяйцо.
