Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2002
Если же вернуться к разговору о бубабизме, новой украинской классике, возрастной семиотике и т. д., то парадокс налицо. Упоминавшийся уже здесь американский украинист Юрий Шерех (Шевелев) произвел Бу-Ба-Бу от немецкого «Bub» — мальчишка, и в одном из интервью Виктора Неборака назначение Бу-Ба-Бу было сформулировано цитатой из Ортеги-и-Гасета: «пробуждение мальчишеского духа в постаревшем мире», «спортивное и праздничное переживание жизни». В самом деле, в конце XX века вдруг было объявлено, что украинская литература лишь начинается, все, что было до — в своем роде восемнадцатый век, что литература здесь отныне не высокий долг и не скорбный труд, но спорт и праздник. Это далеко от привычного нам российского опыта, но, кажется, это так.
Инна БУЛКИНА.Киев.
Виноградная косточка
Всеволод Некрасов. Живу вижу. М., 2002, 243 стр
Книга Всеволода Некрасова — это своего рода самиздат (хотя и указано, что книга издана при содействии «Крокин-галереи»), ни издательство, ни тираж не обозначены. Ни одного книжного магазина, в котором эту книгу можно купить, я не знаю. Тот экземпляр, который читал я, был мне предоставлен по случаю, когда я уже потерял всякую надежду найти книгу и всерьез усомнился в том, что она вообще существует. (А происхождение экземпляра — по цепочке — от жены автора.) Такой непростой и, прямо скажем, необщедоступный способ добычи книги меня несколько озадачил. Я уже давно отвык от того, что нужную (новую) книгу нельзя просто пойти и купить.
Книга Всеволода Некрасова состоит из двух больших разделов: стихи и прозаический текст, озаглавленный: «История / о том / как и мы / попробовали вроде бы / быть людьми / и что из этого вышло / (и как так вышло / что ничего же не вышло / и почему же так быстро / это произошло / все-таки)». Если стихи, включенные Некрасовым в книгу, можно найти на «Вавилоне» («http://www.vavilon.ru/texts/prim/nekrasov0.html») и/или на странице Александра Левина («http://levin.rinet.ru/FRIENDS/NEKRASOV/index.html»), то где, помимо ускользающей книги, взять текст «Истории о том…», я не знаю.
Читателю остается поверить мне на слово, на что я никак не могу согласиться. Ни мне, ни кому другому верить на слово, конечно, не следует, потому что слово, которое человек говорит, остается от человека неотделимо, и читатель всегда читает не совсем то, что пишет автор, особенно если это касается таких тончайших материй, как поэзия или жизнь поэта, им самим описанная. Единственная надежда — что эта «История о том…» все-таки попадет в доступное издание и заинтересованный читатель ее прочтет и составит собственное непредвзятое мнение.
В «Живу вижу» вошли стихи от самых первых — еще вполне традиционных, рифмованных, написанных в пятидесятые годы, — до самых последних, 2001 года, — о Бен Ладене. Почти пятьдесят лет работы.
Мое первое знакомство с творчеством Некрасова было хотя и кратким, но запоминающимся. Александр Аронов в статье, опубликованной двадцать с лишним лет назад (около 1980 года), процитировал (с указанием автора) стихотворение, написанное почти полвека назад:
Нет ты не ГойяТыДругое
(Не уверен, что графическое воспроизведение текста было именно таким, насколько я помню, Аронов привел его в строчку.) Тогда я впервые услышал имя Всеволода Некрасова и запомнил его навсегда. Это стихотворение — эти шесть слов — произвели очень сильное впечатление. Я не был поклонником Андрея Вознесенского, но относился к его поэзии с вполне определенным пиететом. Эти шесть слов продемонстрировали мне буквально в капле воды, что есть другая поэзия, о которой я ничего не знаю, что поэзия эта к Вознесенскому относится не просто скептически, а с жестким неприятием. Это было как бы другое измерение родной словесности. Благодарность за такого рода открытия хранишь всю жизнь.
Очень скоро я раздобыл и прочел целую книгу стихов Некрасова. Догадка о существовании другой поэзии сменилась уверенностью. Я приведу еще одно стихотворение Всеволода Некрасова, которое со мной с тех самых пор.
Христос воскресВоистину воскресЧто и требовалосьДоказать[8]
Несмотря на то что в этом стихотворении четыре строки, это самое настоящее хайку, едва ли не единственное, настолько близкое к классическим образцам. Оно совершенно оригинально — никакого воспоминания о японской поэзии здесь нет и близко. Оно диалогично, это в точности три реплики из двух очень далеких семантических пластов: пасхальное приветствие и фраза из математического труда. Существует так называемая правополушарная речь — речь, которая воспринимается нами не как последовательный набор символов или звуков, а как единый знак, она не анализируется, а берется как целое. К такой речи относятся возгласы, ругательства, приветствия. Хайку Некрасова состоит из трех знаков (звуковых иероглифов). Если вспомнить, что при письме фраза «что и требовалось доказать», которой обычно завершается теорема в математическом тексте, часто заменяется знаком, как правило, квадратиком, иероглифическое соответствие становится еще очевидней. В стихотворении Некрасова каждый звуковой иероглиф имеет здесь огромную традицию и отчетливо очерченную семантическую область — это коготь, по которому узнают льва.
Первая книга Некрасова, прочитанная мной, представляла собой пачку длинных карточек, на которых красным и черным — с использованием двухцветной ленты — были напечатаны стихи. Карточки были просто уложены в прозаический полиэтиленовый пакет.
«Живу вижу» издана на роскошной мелованной бумаге, стихи набраны очень мелко и рассыпаны по листу. Они как бы не вполне друг от друга отделены. В книге очень много репродукций — работ известных художников, друзей Некрасова, но печать черно-белая.
Графика очень важна для стихов Некрасова. Стихотворение (или графический лист?) на стр. 72: в геометрическом центре чистого листа стоит типографская точка и немного справа-снизу одно слово — «однако». Все.
Точка в центре листа — это завершение, дальше идти некуда, изобразительные и словесные средства исчерпаны. Все сказано. И «однако» — ничего еще не сказано, мы в самом начале разговора, мы и говорить-то еще не начинали. У слова «однако» необыкновенно широкий спектр значений — от робкого сомнения до грозного указующего перста, и все они востребованы поэтом. Точка в центре листа есть точка совершенства, если еще хоть что-то добавить, совершенство будет утрачено, симметрия разрушена, но возникнет движение, вернется жизнь, и чистый лист, выведенный словом из состояния равновесия, повернется по часовой стрелке.
Особенное раздражение Некрасова вызвало сравнение его поэзии с речью Акакия Акакиевича, сделанное Михаилом Эпштейном. Критик, в частности, пишет: «Поэзия В. Некрасова — это поэзия служебных слов, произносимых с небрежностью ворчуна и настойчивостью заики. Угасающая, иссякающая, задремывающая речь».
С Эпштейном трудно согласиться. В поэзии служебное слово играет несколько иную роль, чем в обыденной или даже прозаической речи. Достаточно вспомнить «уж извините» и «виноват» из песни о Леньке Королеве Булата Окуджавы. Поэтическая речь слишком тверда, слишком беспрекословна, чтобы ее не следовало хотя бы иногда смягчать сомнением. Служебные, вводные слова, все эти «то ли», «что ли», «вроде», — это точки ветвления смысла, выводящие суждение из статического состояния, покачивающие высказывание. Можно попытаться вообще отказаться от значимых слов, расшевелить или даже вовсе разрушить грамматическую структуру предложения. Что останется? Останется своего рода формальная схема движения, не какого-то конкретного, а движения как такового. Это — предел, и именно к этому пределу приходит Некрасов.
Кабакову
так тактактактактактака какойсмысл?
Это телефонный разговор (с Кабаковым?), мы слышим только одного собеседника, который кивает головой в знак понимания: «Так». Кивает он по-разному («так» перемещается по строке), а говорит одно и то же. В какой-то момент он перестает понимать, о чем речь, и задает свой вопрос. Это стихотворение представляет собой некоторую переменную, значение которой может быть любым, — это схема, модель. К природе и бытию мы обращаемся примерно так. Собираем факты, собираем, а потом озадаченно смотрим на груду данных и спрашиваем себя: «А какой смысл?» — и не знаем, что сказать. Впрочем, «А какой смысл?» имеет еще и другое значение — «А это еще зачем?».
Освобождая стих от значимых слов, мы его все больше формализуем, мы делаем его все однозначнее, мы сводим высказывание к чистому синтаксису при любой семантической природе опущенных слов. Но и у синтаксиса есть своя семантика — формальная семантика структуры.
