Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
– Вот и не верь после этого, что ты американский шпион! – шутливо хлопнул его по спине Николай Васильевич.
– А правда, – поинтересовалась Серафима Петровна, – откуда все это?
– Привез из Японии, – скромно сказал Сергей. – Я полгода читал лекции в токийском университете.
– Ах, какой умница! – восхитилась Маргарита Ивановна.
– Как же вас за границу выпустили? – поинтересовался Николай Васильевич, рассматривая бутылки.
– Японцы сильно приглашали, – пояснил Сергей. – Они там одну компьютерную программу придумали, а как ее использовать, сами не поняли. Ну, а я нашел в ней еще несколько возможностей и им об этом написал. Они меня и пригласили, – совершенно правдиво сказал он. – Потом мы с ними вместе еще пару программ написали. Их до сих пор используют, – похвастался он.
Мужчины с умным видом кивали головой, пока женщины вытаскивали из гнездышка огромную бутылку мартини.
– А что значит «программу писали»? – спросил дед.
Сергей включил компьютер, открыл Excel и стал показывать, как эта замечательная программа сама считает, суммирует, извлекает корни и делает кучу других полезных вещей. Дед громко ахал:
– Эту программу вы сами написали? – спросил он.
Сергей немного подумал и, нисколько не смущаясь, кивнул головой.
Дед встал и торжественно пожал ему руку.
– Гениально! – сказал он. – Теперь я спокоен за моих студентов.
Сергей слегка порозовел, мысленно извинился перед Биллом Гейтсом и предложил тост – за соседей.
Под вино все закуски, включая пельмени, потихоньку перекочевали в квартиру Сергея, и, попивая мартини, все стали смотреть «Властелина Колец» с эффектом долби диджитал. Женщины повизгивали, когда звук раздавался то сбоку от них, то сзади, восхищались вином и диким камнем на стене Сергея и к одиннадцати часам ушли спать в состоянии полного умиротворения и некоторой идеологической дезориентации. На следующий день они рассказывали своим коллегам по кафедре о замечательном стереоэффекте японских телевизоров, вызывая скептические усмешки и советы не болтать лишнего – мол, целее будете. Соседи вспомнили свои вчерашние бунтарские разговоры, но сочли за благо не высказывать вслух новые оппозиционные соображения.
XXIII
Скворцов в это время стоял в пищеблоке и думал, долго ли еще продлится это безобразие – кормить заключенных нормальной едой вместо баланды. В последнее время Селиванов стал вести себя очень странно. Сам злой, как собака, а чего-то боится. И еще – в расстегнутом вороте его гимнастерки он однажды отчетливо увидел крестик! Правда, Селиванов тут же застегнулся, но Скворцов мог голову отдать на отсечение, что крестик был! Конечно, сам товарищ генералиссимус, то есть Генеральный Секретарь ЦК КПСС и как там его еще, почему-то зачастил в их город, но про манную кашу он ничего не говорил!
А насчет крестика надо подумать. Что-то такое нехорошее с ним приключилось в последнее время, что его очень тревожило и подсказывало, что пистолет не всегда сможет защитить его от того смутного и тягостного, что приключилось с ним в кабинете Селиванова. Рассказать кому-то он бы ничего толком не смог, но поднять пистолет на Бахметьева он, пожалуй, больше не решится. Нет, что ни говорите, а крестик нужен позарез. Вот только достать его где? Церкви-то он сам с наслаждением крушил, церковное золото наравне с другими тащил и батюшек самолично расстреливал. Может, вот она, расплата?
Скворцов украдкой перекрестился и сел писать донос на Селиванова.
Селиванов же у себя в кабинете беседовал со своим грушеобразным заместителем:
– Скоро прижмем этого Бахметьева. Я уже сообщение в МИД послал, в отдел американских шпионов. Самому Вышинскому.
– Сообщение? – удивился Голендимов. – Какое?
– Плохо, мол, работает ваш американский шпион. Никак себя не проявляет. Зря, мол, проедает спецпаек.
Голендимов с сомнением посмотрел на своего начальника. Что-то подсказывало ему, что не стоило посылать такое донесение. Что-то не так с этим отделом американских шпионов. Замучат теперь проверками.
Селиванов же мечтал, что теперь, может быть, его назначат на высокую должность шпиона, которому станут выдавать продукты в красивых коробочках, вместо расстрелянного им собственноручно недобросовестного американского шпиона Бахметьева. Сообщение он отправил с дипкурьером – проще говоря, с шурином и огромным хряком, которые поехали в Москву на ВДНХ, чтобы участвовать в выставке свиней, – один в качестве зрителя, а другой, не шурин, – в качестве участника. Поэтому ждать осталось, наверное, совсем недолго.
Между тем его сообщение расторопный шурин действительно доставил, и теперь сотрудники НКВД чесали в затылках, пытаясь понять: то ли Селиванов, который всегда отличался выполнением планов по разнарядкам на посадку и расстрелы, сошел с ума, то ли он послал зашифрованное сообщение.
– По-моему, – осторожно говорил один из высокопоставленных сотрудников московского НКВД, который очень гордился своими широкими галифе и скрипящими сапогами, – отдела американских шпионов в МИДе нет. По-моему, у Андрея Януарьевича совсем другая должность.
– Конечно, другая, – язвительно соглашался другой высокопоставленный сотрудник, который, совсем наоборот, гордился своими усами, как у Сталина. – Андрей Януарьевич Вышинский – министр иностранных дел, а не какой-то там начальник отдела.
– Я думаю, – продолжал разговор товарищ в галифе, – что отдела американских шпионов в МИДе вовсе не существует.
– Еще бы, – энергично поддерживал его товарищ с усами. – Конечно, не существует. Если только его не открыли этой зимой.
– Не должны бы, – сомневались галифе с сапогами. – Особенно паек.
– Что – паек? – уточняли усы.
– Не могут им выдавать спецпаек, – волновались галифе. – С какой стати?
– Не за что им платить паек, – соглашались усы. – Они же враги народа. Им не паек, их к стенке надо ставить.
На всякий случай, после долгих сомнений и совещаний, решили нанести визит самому Вышинскому, предварительно запасясь диковинным свидетельством Бахметьева для более предметного разговора, и отправили ему депешу с просьбой срочно принять меры по неотложному делу. Поэтому однажды на столе у Селиванова зазвонил телефон, который он громко называл «правительственным». На самом деле это был телефон для связи с Москвой, притащенный из кабинета Голендимова – вместо того, который Бахметьев отправил куда-то в неизвестном направлении.
Начальственный бас сообщил, что к Селиванову направляется комиссия для проверки и встречи с американским шпионом Бахметьевым, и потребовал, чтобы Селиванов обеспечил присутствие последнего. И то и другое Селиванов легко пообещал, слишком быстро забыв о том, что Бахметьев – «Хозяин».
Над головой Селиванова сгущались тучи. Начальство из Москвы не могло решить для себя, то ли он все наврал про американского шпиона, чтобы скрыть свои собственные, им пока неизвестные, грешки, то ли он сумасшедший, то ли просто дурак. Селиванов был в отчаянии. Его заявление насчет того, что Бахметьев – Хозяин и заставить его прийти будет затруднительно, популярности ему совсем не прибавило. А рассказы про исчезновения и внезапные появления уж вовсе ни в какие ворота не лезли, – за дураков он их держит, что ли?
На квартире Бахметьева устроили засаду. Заодно, от нечего делать, стали проверять условия содержания заключенных и приведение приговоров в исполнение. Этого Селиванов никак не ожидал.
Скворцов, естественно, тут же настучал про манную кашу для Вениамина Карловича и разрешение свиданий прямо в камере, без всяких там обысков, да еще с принесением продуктов. Вениамина Карловича для восстановления статус-кво сразу же бросили в ледяной карцер, предварительно раздев до нижнего белья.
– Какое варварство! – потрясенно восклицали поляк с французом, и даже немец пробурчал что-то про бесчеловечность, слушая жалобные крики Вениамина Карловича. Тот просил дать ему хотя бы пиджак, потому что на полу и на железной кровати без матраца лежал иней.
– Загубят старика, – запечалился Андрей.
Барсов вздохнул и велел срочно вызвать Бахметьева.
Вениамин Карлович уже совсем загрустил. Солнце село, и в карцере настала кромешная темнота. Холод пробирал до костей. Сесть на кровать с голой панцирной сеткой было невозможно, потому что ледяное железо, казалось, выжигало все внутренности. Он метался по карцеру и прощался с жизнью.
Вдруг сзади него раздался какой-то шорох. Вениамин Карлович, до жути боявшийся крыс, подскочил на месте.
– Это я, – раздался голос Бахметьева, и сзади него зажегся фонарик. – Одевайтесь!
– Сереженька! – с облегчением простонал Вениамин Карлович. – П-погибаю!
Он проворно натянул валенки и теплый тулуп. Сергей, светя фонариком, нашел розетку и включил масляный обогреватель на всю мощность.
