Владимир Маканин - Испуг
– Ну.
– Что ты про них слышал?
– Не пересекаются.
– Это правильно. Это в самую точку… Это ты, дед, про шеи ментов слышал.
Нас не остановили. Мы мчали дальше. Уже Москва.
Но наше с ней расставание как-никак приближалось (по времени), и Даша опять соблаговолила кое-что припомнить:
– У меня, дед, в тот день были большие трудности… Ты же видел. Ты же присутствовал. Ломало же как!.. Колотун был!.. Ты, дед, такое и не пробовал!
– Пробовал.
– Когда это?
– Тогда же. При тебе… А лунные камни кто в носок собирал!
Она фыркнула:
– Да уж. Повеселил.
– Осторожнее!
Мы сделали лихой обгон.
– Не бойсь. Я за рулем – это класс.
Ее насмешки были теперь мягки. Были милы… Можно даже сказать – миролюбивы.
– Дед. Вот ты бегал, говорят, по всем проломам и крышам. Голый. Что ты при этом чувствовал?.. А зачем ты кричал: «Мы сдаемся!»
– Не кричал я.
– Кричал!.. Еще как слышно кричал!.. На пленке, говорят, отлично все заснято. Бегал по крыше и на всю Москву кричал: «Мы сдаемся!» Всех потрясло! Всех тогда закачало!.. Защитники Дома тогда и проголосовали за сдачу. А рядовые защитники – единогласно!.. Ты знаешь ли, дед, что сдача Дома началась из-за твоих криков. Из-за твоего дурацкого козлиного скаканья.
Я засмеялся:
– Цок-цок…
– Желтые газеты подробнейше все расписали. Тебя, дед, разыскивают. Но что ты имел в виду?.. Когда кричал: «Мы сдаемся! Но эта ночь наша!»… А потом, говорят, спешно побежал кого-то трахать.
– Кого, интересно?
– Это тебе, дед, интересно. Газетам – нет… Побежал! Неужели в ту историческую ночь еще и потрахался?..
– Плохо уже помню.
– Повезло старому, а?..
Даша засмеялась. Она уже притормаживала.
– Ты, дед, лучше скажи напоследок, как тебе удалось – как ты устроил эту грандиозную сдачу? Ведь избежали кровопролития! А то и убойной гражданской войны… Неужели ты все это предвидел?.. Факт истории. И пусть! пусть случайно! – но ведь остановил бойню. А как насчет Нобелевской премии мира, дед? Найдет ли награда своего героя?
Она и прощаясь смеялась.
– Молодец, дед! Рада, что подвезла тебя до метро. С тобой дорога короче.
Я вышел из машины.
Но оказалось, что припарковалась Даша небрежно. Так что рядом сразу же опять возник страж порядка. Мент. (Такой перепуганный день. Менты… Они были всюду.)
Конечно, красотка-блондинка за рулем. Да еще в такой машине!.. Золото волос спадало волной… Дашины плечи, шея… И все же он стал придираться.
– Наруша-аете! – цедил мент сквозь зубы.
Даша с ходу запела:
– Вы нас защитили. Такое творилось на улицах… Вы нас защитили!
Но чудной девичьей улыбки оказалось маловато.
– Наруша-аете! – цедил. – Нельзя-я-а…
Не помог и весь залп ее улыбок. Тогда Даша потянулась рукой назад. В рюкзачок, что был брошен на сиденье сзади… Как в карман… И извлекла оттуда великолепно изогнутый (и смутно знакомый мне) предмет.
Протянула стражу:
– Это вам. Подарок… Вы нас так защитили! Сегодня такой день!
И укатила от нас обоих. (Не ожидая высочайшего дозволения, тронула вперед.) Медленно… В ярком солнце… Отъезжала сверкающая открытая машина. И уплывало светлое золото волос.
Мент держал в руках дивную коллекционную трубку. Но он не смотрел на нее. Он завороженно смотрел вслед Даше – стоял открыв рот. «Как-кая женщина, а?» – прохрипел.
А у меня захолодило от ветра зубы. И я подумал, что осень… Осенняя прохлада… Коронки стерлись… Но причина нашлась проще. Оказывается, я тоже смотрел ей вслед, открыв рот.
10
В районе этих дач почва сильно пропитывается водой. К зиме промокшая земля схватывается морозцем, отчего фундаменты дач слегка выдавливает из земли наружу, а с потеплением они возвращаются на место. Фундамент «играет»… И сама дача «играет»… А заодно «играет» дверь, что выходит на легкую веранду. И чтобы каждый раз с лета на зиму эту дверь не заклинивало, в самом низу под дверью оставляют щель в палец-два. В запас.
Этого запаса достаточно, чтобы проникнуть внутрь дачи. Но, само собой, надо сначала пробраться к веранде… Старикан Алабин это умеет… Ночью… При луне у него легкий шаг.
Обычный карандаш… Вот только в торце карандаша небольшое углубление, лунка… Старый Алабин вставил карандаш в замочную скважину. Там ключ. Изнутри… Карандашом (лункой вперед) Алабин попадает в торец ключа. И затем карандаш вращает… Тихо-тихо поворачивает карандаш заодно с тем ключом.
Как только вращаемый ключ совпал бородкой с прорезью скважины, старикан его чуток толкнул. И вытолкнул… Ключ упал там. За дверью… Но, разумеется, под дверь (в ту самую, в запасную, щель) старый Алабин предварительно подсунул газету. Так что ключ упал на нее. На газету… Мягко.
Газету – из-под двери – старикан вытянул к себе. Ключ в его руках.
Открыв дверь, он прошел в комнаты. Не зажигая света… И дальше… И еще дальше – в комнату Даши. Все было узнаваемо. И лунные полосы знакомо лежали на постели.
На их даче никого. Старикан знал. (Я отлично это знал. Уже дня три здесь тихо.)
Старик присел на постель. (Я присел на самый край ее постели.) Постель так и оставалась не убрана. Ее почерк… Одеяло буграми. И старый Алабин мог легко себе представить, что эти бугры – Даша. Что Даша опять здесь – что спит.
Луч лег прямо на подушку. А старик удерживал в памяти, как именно лежала тогда здесь Даша… Поворот ее головы… Он вспомнил, что ее светлые волосы в лунном луче были темноваты. Игра теней… Раскинутые во сне, ее волосы заняли тогда все пространство за головой. Всю подушку!
Старику Алабину нравилось вернуться туда, где был. Он из тех, кто себя повторяет. Кто любит ступать в свой собственный след. Так он сам это называет. Так ему легче жить. Так ему слаще… В лунном свете чуть прищурив глаза, старик с легкостью мог представить, что Даша спит и что он опять сидит с ней рядом.
Вот на эту сторону подушки она лежала правой щекой. Вот здесь лицо… Вот там выставилась ладонь из-под одеяла… Даже до локтя… Луна застыла в окне. И старик Алабин тоже застыл. Тот самый миг… Почти тот самый… Он поверил. Он даже руку негрубо протянул на одну секунду в сторону ее лица.
Мордобой
Бить не били… Однако сказать, что всё и всегда было гладко, это тоже покривить душой. Два-три исключения из правила… Но в целом что-то меня все-таки выручало. (Кто-то на небесах меня пас.) А ее звали Нина. Я перешучивался с ней в магазинчике… Иногда встретившись на улице. При этом почему-то сразу пылал лицом… Она только усмехалась. Возможно, думала, что я немного больной. Что поделать!.. Пристать к такой стильной современной женщине было для меня уже запредельно. Поезд ушел.
Лишь однажды Нина самую чуть насторожилась (жаль, не помню в связи с чем) – и внимательно на меня глянула: а ну как в старикашке есть хоть что-то ценное?..
Но во мне в ту минуту не было решительно ничего… Кроме желания… В ту минуту я не отрывал взгляда от ее крепкого тридцатилетнего животика, голо игравшего поверх шорт. И ноги. Полноватые, но… У меня тоже неплохие ноги, однако покорежены разными травмами. Я их прячу под белыми парусиновыми брюками, единственными у меня (для лета). Она и на ветхие брюки старикашкины посмотрела и усмехнулась… Думаю, их видом потрясенная!.. Я ведь всё понимал.
Днем я пытался заговорить с ней, остановившись у самого их забора! Вроде что-то там нашел!.. Она в саду – она не оглянулась, сидит в шезлонге, ест яблоко. Дачница!.. Здесь же яблочко и сорвала. Ест, жалеет, что кисловато!.. А меня прихватило. Каждый раз, проходя мимо их забора – и мимо нее, – я глазел, и, казалось, лицо мое уже горело. Но что ей влюбчивый старикашка!
Сложность (моя, старикашкина) состояла в том, чтобы хоть как-то ей напомнить чудесную мысль о том, что я мужчина, а она женщина. Надеялся ли я?.. Поскольку женщина приехала на дачу, на расслабуху и отдых, что-то в ней несомненно должно оживать. Но что?.. Она на меня смотрела как на руину. Как бы роясь в ленивой памяти. Как бы припоминая далекие-далекие годы (хотя ей всего-то тридцатник!) – немыслимо далекие годы, когда ее, девчонку лет семнадцати, вели в березки или укладывали на траву, на едва подсохшую весеннюю землю…
Еще и луна! Я стал неосторожен… И в какой-то вечер, пересилив все охранные чувства (а одно из них явно остерегало – не ходи! не ходи, мол, дурачок, хотя бы сегодня!), я пробрался в их сад – прошел на веранду – и тихо на второй этаж, где ее спальня.
В темноте я чувствую себя уверенно. То тихим шагом… То ощупью углов… Географию дачи и, в частности, поворот в спальню я уже вполне знал по ее окну. Но хотя свет в этом окне погас давненько, Нина не спала… Как оказалось, еще не спала. (Любительница полежать в темноте?.. Или насторожилась?)
Щелк!.. Нина включила настольную. Она даже не легла. Сидела в кресле. Одетая. Ей было не страшно. Ей было любопытно.
Не завопила, не посчитала меня вором, а ведь могло быть и так. Сидя во тьме в одиночестве чего не надумаешь! (Да еще слыша поднимающиеся к ней на второй этаж шаги.)
