Владимир Маканин - Испуг

И как бы запасным вариантом сигнала о сдаче Дома (решающим в те минуты сигналом) стал одинокий человек без автомата – голый, на самом верху. Прожектора нашли его почти сразу. Луч зафиксировал… Голый – это как раз и означало, что ресурсы защитников истощились. На нуле. Сдаемся…

И атакующие снизошли. На эти самые две (исторические) минуты врубили свет (все, кто был в Доме, помнят кратко вспыхнувшие лампы). И по ожившему телефону спросили: ну что, голяки?.. Сдаетесь?.. В те две минуты ответ был в пользу мира: да… сдаемся… Если расправы не будет.

А ведь могла быть бойня. С последствиями.

Но параллельно честная газетенка излагала и альтернативное мнение. Оппонент возражал… Да, голый был. Да, на самом верху. Но это был свихнувшийся, одуревший от рвущихся снарядов старик чиновник… Голодный… Его многие видели. Он бродил по опустевшим коридорам больше суток…

Дело в том, что старик во время обстрела вдруг оказался блокирован обвалившейся (рухнувшей внутрь) стенной перегородкой – и мог выбраться только на крышу. Он еле вылез в щель. Выбираясь из завала, он и ободрался… Стал совершенно гол… Бедняга!.. А на край крыши он, бедный, вышел, чтобы просто отлить… Вниз… Прожектор это четко зафиксировал. Все видели… Старик дотерпел до ночи. Он не мог сделать дело днем на виду прохожих. На виду женщин… Он не мог сделать дело на виду Си-эн-эн. И поэтому только ночью… Только при лунном свете голый старик отлил прямо на атакующих – газета иронизировала, – в этом не было презрения, он просто справил нужду.

Олежка продолжал посмеиваться:

– Дядя. А вот опять… Про вас… Говорят, там видели голого с членом.

9

Я вышел из дачи. Так совпало… Только-только выполз на дорогу из своего Осьмушника, а Даша только-только выехала на машине и на вздыбе дороги меня нагнала.

– Ну что, дед! – крикнула. – Могу подбросить.

– Куда?

– Могу до электрички. А если ты в город – могу в город – прямиком до метро.

Я колебался. Сам не знаю почему. А машина потрясающая! Эта была еще лучше, чем та, которую она позаимствовала тогда у сестры. Еще более сверкающая. Надо же – с открытым верхом!

– Так едем или нет?

Похоже, я осторожничал. (Или, может быть, лелеял старую обиду.) Я как будто прикидывал, нет ли опять в этом ее приглашении какой-то эгоистичной женской задумки.

Да нет же! Всё честно… Даша действительно отправлялась своим путем в город – утро как утро. А я тоже выполз на белый свет с какой-то своей суетой… Купить что-то… Мы совпали. Она ничего не задумывала. Она такая. Подбросить старикана, которого неделю не видела!

– Едем? – Она открыла дверь машины.

– Минутку.

Я вернулся в Осьмушник, кое-что быстро взял – и к машине. Сел рядом.

– Держи. – Я протянул ей ее белую маечку, проскучавшую (так уж случилось) долгое время в моем кармане.

– Зачем она мне?

– А мне зачем?

– Как память! – Она смеялась.

Я бросил маечку в ее бардачок.

– Дед… Фу, какой злопамятный! Фу, какое лицо!

А машина уже набрала скорость. Мы выехали за поселок.

Даша поигрывала рулем и смеялась:

– Ты же нормальный, добрый старикан. Зачем ты хочешь казаться гнусным?

Но я вдруг надулся: обида всплыла. Ничего не мог с собой сделать. На фига мне ее память, ее майка!

– С чего ты взяла, что я добр?

– Э, дед. Брось!.. Тебя за километр видно!.. Давай о другом. Ты мне лучше расскажи: зачем ты скакал голый по карнизам?

– Я не скакал.

– Еще как скакал.

– Нет.

– Не нет, а да. Газеты писали. Не совестно тебе?.. С тобой рядом, дед, была, можно сказать, молодая и красивая, а ты за кем-то еще гонялся?.. За кем?.. Голый, у всех на виду! Стыдоба!.. Газеты писали: два прожектора тебя вели. Как вражий самолет. В перекрестье тебя держали! Вернее, не тебя, а твой… ну, этот… Забыла, как называется.

Смолкла… И я молчал.

– …Мне главное, дед, было добраться до моей машины. (Вернее, до сестринской.) Едва-едва мы с тобой из Дома свалили, едва вышли на воздух, я машину увидела. Углядела!.. Припаркованную… Не тронутую ментами… Заправленную машину!

Она закурила.

– А это значило, что я – уже дома. Уже с отцом. С родненьким моим папочкой. Ты понял? Все остальное – не значило… Отец мог кинуться меня искать – и мог засветить себя. Там! В дурном месте.

– Какая хорошая дочь.

– Хорошая.

Помолчали.

– Я, дед, заметила, как ты отвалил с обидой. Но я уже решила… Всё правильно. Едва завидела мою машину в целости. Все остальное – ничего не значило… Цок-цок. Я прибыла в штаб дивизии. Так и повторяла себе мысленно. Я прибыла в штаб дивизии… Я прибыла в штаб дивизии…

Я не хотел выказывать долгой обиды. Это тупик. Это глупо!.. И потому я стал посмеиваться:

– А твоя ломка?.. Ха-ха-ха. (Я нарочито смеялся.) Это тоже цок-цок?.. А обстрел? (Я смеялся.) А мертвый Славик? (Я смеялся.) А то, что я оглох? А то, что я тебя не бросил?.. Ничего не значило?

Возможно, что и сам я (если счеты сводить на глубине) был зол как раз из-за того, что у этой красивой и молодой нашлось в тот час столько отваги – защищать папашку-политикана. Пусть даже сделалось это у нее мимоходом. Пусть на испуге! Пусть на инстинкте!.. Завидуешь, старый хер? – спросил я сам себя… Тебе бы такую дочечку. (Твои-то дочери где?.. Кого они по жизни выручают?)

А она повторяла, поруливая:

– Цок-цок. Цок-цок.

Потом все-таки заговорила:

– И нечего обижаться – нечего меня со стороны судить. Такая или сякая, какое твое дело!

Я молчал.

– Ты, дед, темный. Слыхал ли ты про заповеди? Там есть одна гениальная. Не суди людей – и не осудят тебя самого.

– Там не совсем так…

– Так! Так!.. Не спорь, дед. Применительно к людям – это как раз так! Мне папашка всё объяснил!

Я смолк. (Я мог бы еще осмелиться и кой в чем поспорить с евангелистами. Но как можно спорить с ее папашкой?)

– Да ты же совсем темный, дед! Меня качает, какой ты темный!.. Старый, а заповеди не помнишь.

Я опять попробовал смеяться:

– Если хорошо поднатужусь, вспомню.

– Нет, дед. Если ты хорошо поднатужишься, у тебя только член встанет. Ничего более значащего не произойдет. Ты это уже доказал. Вполне. Бегал голяком… Решили, что парламентарий наконец-то вылез с белым флагом!

Это удивительно, как она и мой племяш Олежка одинаково ерничали. Друг друга не зная… Одинаково прохаживались на мой счет. Одинаково мыслили. Одинаково отталкивали старого дядьку. (Заодно с его мужским естеством. Подчеркнуто заодно. Мой член уже мешал им жить. Занимал место.) Не сговариваясь, хотели меня задвинуть. Выталкивали меня куда подальше… На отмель. На обочину. В мусор. В никуда. В ночь.

– Ой! Я вдруг вспомнила… Битое стекло на полу. Хорошо, я тогда сообразила не оттаскивать тебя сонного в теплый уголок! Вся бы спина была в порезах!..

Тоже было понятно. Тактика. (Слегка посочувствовать зажившемуся старикану. Почему бы нет?..) Все равно же его на отмель. В никуда.

– Так что прости, дед… Может, и не надо было лупить тебя по башке. Да еще на виду у всех…

Она прибавила скорость.

– Но я же объяснила… Меня беспокоила машина. Ведь машину менты могли угнать…

Наше с ней объяснение вдруг застопорилось. Нас с Дашей прервали. Притом грубо прервали – свистком… И еще крепким встречным матом.

Ей пришлось съехать в сторону и тормознуть.

– Проверки на дорогах. – Даша готовила улыбку.

Мент… Словно проинтуичив, что милицию только что поминали всуе, страж шел к нам, строг и сердит. Но только в первую минуту. Пока не увидел близко Дашу.

Документы и права (она протянула ему) на этот раз у нее были. Милиционер взял.

Но что-то опять не в порядке… Я сразу почувствовал… По ее улыбке… Или машина опять чья-то?.. Или водительские права?..

Даша тотчас пустила в ход обаяние:

– Я… Я заторопилась… Я признаю.

– Куда заторопилась?

– Так получилось, капитан!.. В спешке… Прости, ради бога. Видишь! Еле-еле отыскала его на улицах. Заблудился, старый хер! Папашка мой!

Идея обаяния была та же самая:

– Как услышала, что он жив-здоров, так и кинулась за ним. В городе ужас! Народ одурел! Что творится, капитан!.. А старики невменяемы! Шагают прямо под танки… У-уух, старый!

И Даша показательно (этак слегка) дала папашке (мне) по шее.

Мент козырнул ей. Приветливо козырнул – езжайте, мол, дамочка! Вперед, мол!

Какое-то время мы ехали молча.

– Не грусти, дед. У тебя крепкая шея, крепкое здоровье, крепкий даже член – чего тебе еще в твои застойные годы?

Она усмехнулась:

– Следишь за дорогой?

– Слежу.

Я и правда насторожился, снова завидев милиционеров, вытягивающих шеи. В нашу как раз сторону.

– Ах, если бы ментам тогда (у Дома, под выстрелами) шепнули, что у меня нет прав… Вот бы им удача, а?.. Ментам прихватить водилу-женщину – это ж какая мечта! Видел их шеи?.. Слышал, дед, когда-нибудь про параллельные прямые?