Томас Вулф - Домой возврата нет
Гости с любопытством следили за тем, как он методично разорял комнату. Покончив с этим, он вернулся к своим чемоданам и стал вытаскивать их содержимое. Там оказались крохотные цирковые обручи, жестяные и медные, плотно входящие друг в друга. Были там и трапеции, и летающие качели. И поразительное разнообразие проволочных фигурок — всевозможные звери и артисты. Тут были клоуны и канатоходцы, гимнасты и акробаты, неоседланные кони и наездницы. Словом, чуть ли не все, что только можно вообразить, когда думаешь о цирке, и все это из проволоки.
Свинтус Лоуген, стоя на коленях в своих наколенниках, весь ушел в хлопоты и никого вокруг не замечал. Он установил трапеции и качели и весьма бережно и тщательно приводил в порядок каждого проволочного слона, тигра, лошадь, верблюда и артиста. Был он, видно, человек терпеливый, и пока все это разобрал и расставил, прошло добрых полчаса, а то и больше. К тому времени, как он закончил свои труды и водрузил небольшую вывеску, на которой было написано «Главный вход», все гости, которые поначалу с любопытством на него взирали, устали от ожидания и снова принялись беседовать, есть и пить.
Наконец Лоуген был готов и знаком показал хозяйке дома, что может начать. Она изо всех сил захлопала в ладоши и призвала публику к тишине и вниманию.
Но тут в прихожей раздался звонок, и Нора впустила еще партию гостей. Миссис Джек была несколько озадачена — никого из них она прежде не встречала. Это почти сплошь была молодежь. Девушки все явно прошли школу мисс Спенс, а по виду молодых людей можно было с уверенностью сказать, что они недавно окончили Йельский, или Гарвардский, или Принстонский университет, стали членами Клуба ракетки и связаны с маклерами Уолл-стрит.
Вместе с ними вошла крупная женщина весьма солидного возраста, уже сильно увядшая. В расцвете лет она, видно, была очень хороша, но теперь все в ней — руки, плечи, шея, лицо — было одутловатое, пухлое, рыхлое — воплощение утраченного изящества. Лет через тридцать так могла бы выглядеть Эми Карлтон, если б была осмотрительна и уцелела. Чувствовалось, что эта особа слишком долго жила в Европе, вероятно, на Ривьере, и где-то там существовал некто с темными, подернутыми влагой глазами, с усиками и напомаженными волосами, — совсем молодой, спрятанный от всех, непристойный, — и он был у нее на содержании.
Даму эту сопровождал пожилой джентльмен, как и все прочие в безупречном фраке. У него были подстриженные усы и вставные зубы, которые обнажались всякий раз, как он плотоядно облизывал свои тонкие губы и, запинаясь, произносил: «Что?.. Что?» — а началось это чуть не с первой минуты. Оба они вполне могли бы оказаться персонажами Генри Джеймса, живи он и пиши в эпоху более позднего декаданса.
Толпа вновь прибывших, во главе с молодым франтом в белом галстуке и во фраке, которого, как скоро стало известно, звали Хен Уолтерс, с шумом хлынула в комнату. Хен, видно, был другом Лоугена. Похоже, все это были его друзья. Ибо когда миссис Джек, несколько ошеломленная этим вторжением, пошла им навстречу и, как положено хозяйке дома, стала любезно здороваться, они, не обращая на нее ни малейшего внимания, пронеслись мимо и с веселыми воплями ринулись к Лоугену. Не поднимаясь с колен, он нежнейше им улыбнулся и широким взмахом веснушчатой руки пригласил их расположиться вдоль стены. Так они и сделали. Кое-кому из приглашенных гостей пришлось потесниться и отойти в дальние углы комнаты, но вновь прибывших это, видно, вовсе не смутило. Да они просто-напросто никого не замечали.
Но вот кто-то из них увидел Эми Карлтон и окликнул ее. Она подошла — по-видимому, кое-кого из них она знала. И ясно было, что все они о ней наслышаны. Девицы держались учтиво, но отчужденно. Познакомившись как положено, отошли и уже издали с любопытством разглядывали Эми, а в глазах ясно читалось: «Так вот она какая!»
Молодые люди держались менее скованно. Они свободно с ней заговаривали, а Хен Уолтерс поздоровался с ней совсем по-приятельски, и в голосе его прорывалось сдерживаемое веселье. Голос у него был не из приятных — слишком хриплый, словно в гортани застрял ком мокроты. Радостно, восторженно — такая у него была манера, — он громко сказал:
— Привет, Эми! Вечность вас не видал. Как это вас сюда занесло?
Сказано это было высокомерным тоном, каким, сами того не замечая, разговаривают люди подобного склада и который означал: место и окружение тут престранные, выходят за рамки общепринятого и признанного, и он изумлен, что увидел здесь знакомое лицо.
И его тон, и то, что за ним стояло, жестоко уязвили Эми. Сама она давно была предметом злостных сплетен и могла бы отнестись к этому добродушно или с полнейшим безразличием. Но стерпеть такое перед лицом того, кого она любила, было свыше ее сил. А она любила Эстер Джек. И потому ее золотисто-зеленые глаза угрожающе вспыхнули, и она ответила запальчиво:
— Ах, как меня сюда занесло… именно сюда? Да потому, что это очень приятный дом… другого такого нет… Вы знаете! — Она хрипло рассмеялась, выхватила изо рта сигарету, в бешенстве нетерпеливо откинула назад свои черные кудри. — Послушайте! Меня-то, знаете ли, сюда пригласили!
Словно желая защитить и оберечь миссис Джек, Эми порывисто обняла ее, а та озадаченно хмурилась, все еще не совсем понимая, что же происходит.
— Эстер, милая, — сказала Эми. — Это мистер Хен Уолтерс… и его друзья… — С минуту она глядела на ораву девиц и их кавалеров, потом отвернулась и, ни к кому в отдельности не обращаясь и не потрудившись понизить голос, прибавила: — Господи, ну до чего отвратны!.. Вы знаете!.. Послушайте! — Теперь она обращалась к пожилому джентльмену с вставными зубами. — Чарли… бога ради, что вы делаете?.. Старый вы греховодник!.. Вы знаете!.. Неужели до того плохо дело? — Она вновь оглядела стайку девиц и с коротким хриплым смешком отвернулась. — Ох уж эти сучки из Девичьей Лиги! — пробормотала она. — Господи!.. Да как вы это выдерживаете, старый шельмец! — Теперь она говорила своим обычным тоном, добродушно, будто в ее словах не было ничего особенного. Потом прибавила, опять с коротким смешком: — Отчего вы больше ко мне не заходите?
Он беспокойно провел языком по губам, обнажил вставные зубы, ответил не вдруг:
— Давным-давно хотел вас повидать, Эми… Что?.. Собирался заглянуть… По правде говоря, даже заглядывал, но вы как раз уплыли… Что?.. Вы ведь уезжали, да?.. Что?..
Так он говорил, прерывисто, с запинками, и плотоядно облизывал тонкие губы, да еще почесывался — бесстыдно скреб правое бедро изнутри, наверно, его донимали шерстяные подштанники. При этом он нечаянно вздернул штанину, и она так и осталась, приоткрыв верх носка и полоску бледной кожи.
А Хен Уолтерс меж тем ослепительно улыбался и рассыпался в любезностях перед миссис Джек.
— Так мило с вашей стороны, что вы нас впустили. — А ей ничего другого и не оставалось делать, бедняжке. — Свинтус так и говорил, что все будет в порядке. Надеюсь, вы ничего не имеете против.
— Н-нет, конечно! — заверила Эстер, но лицо у нее по-прежнему было озадаченное. — Друзья мистера Лоугена… Но, может быть, вы все пройдете к столу? Выпейте, поешьте, там масса всего…
— Ну, что вы! — рассыпался Уолтерс. — Мы все прямо от Тони, мы там наелись до отвала! Еще один глоток — и мы наверняка лопнем!
Все это он урчал так ликующе, так упоенно, что казалось, он и правда вот-вот лопнет, точно огромный мыльный пузырь.
— Что ж, если вы уверены… — начала она.
— Ну, совершенно! — в полнейшем восторге вскричал мистер Уолтерс. — Но мы задерживаем представление! — воскликнул он. — А мы ведь ради него и пришли. Это была бы просто трагедия, если б нам не удалось его посмотреть… Свинтус! — крикнул он приятелю, который по-прежнему, радостно ухмыляясь, ползал по полу в своих наколенниках. — Начинай же! Всем до смерти хочется посмотреть!.. Я видел это уже раз десять и каждый раз все больше наслаждаюсь… — восторженно провозгласил он, обращаясь к толпе гостей. — Так что если ты готов, Свинтус, сделай милость, начинай.
Да, мистер Лоуген был уже готов.
Вновь прибывшие расположились вдоль стены, а остальные потеснились, не смешиваясь с этой компанией. Таким образом, публика четко разделилась на две половины — с одной стороны богатство и талант, с другой стороны — богатство и высшее общество, или «свет».
По знаку Лоугена Уолтерс отделился от своих друзей, подошел к нему, откинул фалды фрака и не без изящества опустился рядом с ним на колени. Потом, как ему было ведено, прочел вслух листок машинописного текста, который вручил ему Лоуген. Сие причудливое воззвание должно было настроить публику подобающим образом: чтобы понять цирк и насладиться им, говорилось в этом любопытном документе, надо постараться вернуть себе утраченную юность, вновь ощутить себя ребенком. Уолтерс читал со смаком, хорошо поставленным голодом, в котором, казалось, вот-вот прорвется счастливый смех. Дочитав до конца, он поднялся и прошел на свое прежнее место, а Лоуген начал представление.
