Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
Вскочил Купринька, захлопнул Дверь, проскочил через первое Задверье, вернулся в Царство. Там опустился на колени и пополз к шкафу. Пополз так, на всякий случай: вдруг бабушка Зоя быстро до дома дойдет, пусть за Выход ругается, но так и не узнает, что Купринька научился ходить как человек. Ведь человеком Куприньке быть не положено.
Глава 6
Что считать датой рождения Куприньки? Тот ли день, что одним предложением отмечен в «дневнике» Зои Ильиничны, или все же появился Купринька чуть раньше? Пожалуй, это так и останется загадкой. Да так ли и важен день рождения? Когда есть другой – день спасения. Анне было девятнадцать, когда ее проткнули багром и вытащили из пруда. Вскрытие показало, что смерть девушки наступила в результате попадания воды в легкие. Наглоталась, одним словом. Так что багор тут ни при чем. Проткнули случайно. Обнаружил уже посиневшую и вспучившуюся Анну ее же ухажер – Семен Кудрявцев, тридцати лет отроду. Он в смерти Анны тоже не повинен. Как минимум следствие ничего на него не нашло. А уж моральные стороны их отношений разбирать будут разве что на Страшном суде: там решат окончательно, виноват Семен или нет, а пока его домой отпустили, где он погоревал денек, так, для виду, а на следующий уже приударил за Лидкой из соседней деревни. Знаете ли, сложно продолжать любить синюю и холодную Анну, которую вот-вот похоронят в закрытом гробу, так как развороченное багром и вскрытиями тело с распухшим фиолетовым лицом не очень-то хочется нести до кладбища всей деревне напоказ. У деревни и без того пересудов про Анну хватает: отчего она в воду бросилась, сама или все же помог кто (но не Семен, уж точно не Семен), а ведь тихая была девка, спокойная.
– Ага, спокойная! – скажет вдруг кто-то. – В тихом омуте, знаете ли!
– Ты это о чем? – спросит другой.
– Да она то с одним, то с другим вечерами обжималась. Не только с Семеном. А уж скольких на сеновал переводила!
– Типун тебе на язык! – воскликнут в ответ.
– О покойниках плохо не говорят, – заметит какой-нибудь мужчина в попытке прекратить бабские сплетни. А бабы и притихнут, но ненадолго. Потом вновь разойдутся и всю Аннину жизнь вспомнят, уж правдой или нет, не нам судить. Вспомнят, что в детстве то была хорошая и примерная девочка, носила косички да белый передничек, слушалась маму, помогала по хозяйству. Все еще засматривались на нее, мол, добрая невестка выйдет. Вспомнят, что испортилась Анна, как только в город уехала. В городах же хорошему не научат. Вернулась Анна в родную деревню совершенно другою: гулящей, курящей, злой и грубой.
– А что вернулась-то? – А бог ее знает. Опозорилась, наверное. – Бедная мать. – Бедная-то бедная, но за дочерью следить нужно. Та у нее под носом же гуляла! Выпороть бы разок хорошенько, глядишь, и была бы сейчас жива. – Опять же, неизвестно, помогла бы тут порка или нет, но ситуация уже сложилась – Анна мертва. Вместе с ней умирала, захлебываясь водой, и надежда на то, что главная Аннина тайна идет сейчас на дно все того же пруда. Там на дне и останется.
Тайна страшная и крикливая: нагуляла Анна где-то ребенка. Нет-нет, эти пересуды про кучу мужиков на сеновале – всего лишь сплетни. Впрочем, по правде, кто отец ребенка, Анна не знала, но вариантов было всего два: или Семен, или бывший ухажер из города. Ни тому, ни другому говорить не стала. И вообще никому. Отыскала множество способов абортироваться дома, но ни один не помог. В горячей ванне сидела – только кожу обожгла. Из растений, которые якобы вызывают выкидыш, нашлась только пижма. Отвар из нее был горький и одновременно безвкусный. И абсолютно бесполезный. Вызвал только рвоту. Пила соду, пыталась впрыснуть в себя соду – без толку. Много прыгала – получила лишь головокружение. Прокалывать что-то там внутри спицей или (а истории про аборты в СССР и такое предлагали) проращивать внутри себя лук не решилась – уж больно противно. Тошнило от одной только мысли о таких экспериментах над собственным телом. Впрочем, скрывать беременность оказалось не так и сложно. Кто-то там, наверху, сначала наказал несчастную Анну, а затем смилостивился и сделал так, что живот у нее не рос аж до седьмого месяца. Сама немного пополнела, налилась в щеках и грудях – с кем не бывает? Ближе к седьмому месяцу родные Анны уже привыкли к тому, что та начала носить мешковатые платья и рубахи: «стесняюсь того, что располнела» вполне себе годное объяснение. Анна надеялась, что младенец умрет в родах, при этом боясь за себя: как бы не уйти за ним следом, ведь рожать нужно самостоятельно.
Про это девушка тоже погуглила. Ничего сложного вроде бы.
Рожать решила на заброшенной ферме, подальше от деревни и людей, лишь бы успеть добежать с началом схваток. «Вдруг не пойму, что это уже они, а не живот прихватило?»
Анна отнесла на ферму матрас, чтобы ребенок вынырнул на него. Потом задумалась: не все ли равно, куда из нее выпадет ребенок, если она уверена, что он родится мертвым? Но матрас все же оставила. Не тащить же его теперь обратно. Приготовила два ведра воды, чтобы смыть с себя кровь, тряпки и полотенца – для этой же цели, ножницы, чтобы перерезать пуповину. Хотела устроить себе ванну, пишут, что в воду рожать легче, вода расслабляет при схватках, но не придумала, как на старую ферму эту самую ванну притаранить. Что ж, обойдется и без ванны, и без расслабления справится. Последние приготовления: бутылка питьевой воды да пара яблок. Пишут, что после родов часто страсть как есть хочется. И плед. Потому как остальным, тем, которым есть не хотелось, нужно было сразу после родов спать от изнеможения. Схватки Анна распознала сразу. Поначалу терпимые. Прямо за завтраком начались. Выронила от неожиданности чашку, выдержала гневный отцовский взгляд, помогла матери вытереть со стола. С пола уже не смогла.
Выбежала во двор, прокричав: «Живот скрутило». Сама направилась к ферме. По дороге пару раз еще крутануло. И воды отошли. Хорошо, что не дома, иначе было бы не объясниться. Оросила водами своими колхозное поле. Да нарастет пшеница! Недолго ей осталось маяться. Скоро, скоро уж избавится она от своего бремени, станет свободной и легкой, вновь будет гулять и танцевать. Немного осталось. Боли от схваток были терпимыми, а между ними так и вовсе ничего. Врут это все про роды, что больно и сложно. Врут-выдумывают. Через три часа боль стала невыносимой, схватки частыми. Анна ходила по старой ферме взад-вперед, не находя себе места, и выла-выла-выла от боли. Вылила на себя ведро воды, пытаясь остудить эту боль – без толку. Хватала ножницы, в болезненном безумстве мечтая вырезать младенца из своего нутра. Но передумывала. Все эти женщины, что рожали дома, писали, что это чистая эйфория, спокойствие, наслаждение процессом, ни с чем не сравнимые ощущения.
У, змеи! Наврали! Чтобы Анна сейчас мучилась, наврали! Они писали: «Лягте, расслабьтесь, почувствуйте, как ваш ребенок идет в этот мир по вашим путям, станьте с ним одним целым». Анна же чувствовала лишь то, как косточки ее дробились на множество осколков, а осколки эти врезались в Аннин низ и рвали ее на части. Мозг требовал: «Тужься!» Анна орала: «Не буду!» Спустя несколько часов мучений на окровавленный матрас вывалился сморщенный младенец и своим криком оповестил, нет, не мир о своем появлении (фу, банальность какая!), а Анну о том, что надежды ее на мертворождение рухнули: «Уа-а-а!» Несколько часов провела Анна в каком-то коматозе, не зная, отрезала пуповину или нет, а может, просто разгрызла зубами. Завязала ли? Красивый ли будет пупок у ребенка?
Господи, какой пупок! У какого ребенка! Об этом ли нужно думать? Родила ли послед? Нужно обязательно его из себя вытужить, чтобы не умереть потом.
Умереть. Какая теперь разница! Очнувшись на матрасе, окровавленная и изнеможенная Анна не услышала ни звука. Ни тебе детского плача, ни сопения, ни этих упоительных для большинства матерей чавкающих звуков. Умер-таки?
Тихонько подползла Анна к грязному голому тельцу, ткнула в младенца пальцем – дышит. Крепко спит. Живучий какой. С удивлением отметила, что у нее мальчик.
