Время Волка - Волкодав Юлия

Инструмента у бабушки не было, но в доме Карлинских остался заброшенный Борькин «Бехштейн», и Борькина мама с удовольствием принимала в гостях Лёню, желающего помузицировать. За первой песней последовала вторая, на сей раз о детской дружбе, пронесённой через годы, – тоже на личном материале, разумеется. Ему на удивление хорошо в Сочи писалось. Тихо, спокойно, никто не дёргает на постоянные выступления и эфиры, не нужно никуда бежать, нет выматывающих поездок. Он гулял по безлюдному в это время года пляжу, сидел на берегу, бросая в море камушки, иногда отправлялся в горы, а потом возвращался к инструменту и писал. Подолгу висел на телефоне, обсуждая с Найдёновым новую идею и требуя стихи, делал аранжировки. Словом, опала превратилась в отпуск для тела и души.

Только одно омрачало Лёнькино пребывание в Сочи – бабушкино угасание. Не замечать этого не получалось, а привыкнуть было невозможно. Никогда Лёнька не задумывался о том, что Серафима Ивановна гораздо старше родителей его ровесников, он привык воспринимать её как маму, хотя и звал бабулей. Она всегда была полна энергии, какой-то внутренней силы, казалась гораздо здоровее самого Лёньки, и он привык считать, что так будет длиться вечно. Но бабушка старела, и, хотя характер у нее оставался по-прежнему несгибаемым, здоровье подводило – она старалась не уходить далеко от дома, ограничиваясь покупками в ближайшем «дежурном» магазине со скудным ассортиментом, бо́льшую часть дня проводила в кресле у телевизора, а когда-то идеально чистый, чуть ли не стерильный дом приходил в запустение, по углам висела паутина, в шкафу с постельным бельём от всепроникающей сочинской сырости завелась плесень. Лёнька старался ей помогать по мере возможности, ходил за продуктами, сметал паутину, выбивал коврики, пытался что-то постирать, но по части хозяйства специалистом он был неважным. С каждым днём он всё больше убеждался, что надо поскорее достраивать кооператив и забирать бабушку в Москву, в нормальную благоустроенную квартиру. Тем более что она согласилась. Вот только где взять денег, с учётом того, что он без работы?

Решение пришло неожиданно спустя два месяца. Рано утром зазвонил телефон, Лёня взял трубку, готовясь позвать бабушку – ему сюда никто не звонил, разве что Борька. Но спросили Леонида Волка.

– Я вас слушаю.

– Из МВД беспокоят.

Лёнька тут же подобрался, лихорадочно соображая, что ему могут предъявить? Неужели левые концерты? Да когда это было-то! Неужели Кигель и тут постарался, в милицию донос написал?

– Леонид Витальевич, – продолжал вежливый голос. – Скоро День милиции, мы очень хотели бы видеть вас в праздничном концерте. С «Родиной мира» и чем-нибудь новеньким, если можно.

Лёнька опешил.

– Я бы с удовольствием, – осторожно начал он. – Но, видите ли, я сейчас не выступаю по некоторым причинам, так что…

– Мы знаем о ваших причинах, – спокойно подтвердил голос. – Но у нашего ведомства к вам нет никаких претензий. Поэтому мы не видим препятствий для вашего участия в концерте. Возвращайтесь в Москву, Леонид Витальевич, концерт через три дня. С вас «Родина мира» и что-нибудь из новенького!

Лёня не верил своему счастью и в Москву улетел ближайшим же рейсом, взяв с бабушки обещание, что, как только он разберётся с квартирой, а теперь он разберётся очень быстро, она к нему приедет. Бабушка соглашалась, кивала с несвойственной ей кротостью, а на прощание поцеловала Лёньку в лоб, провела рукой по льняным волосам и сказала: «Будь счастлив, сынок». Очень эта фраза Лёньке не понравилась, какая-то она была не бабушкина. Но он торопился в аэропорт.

Серафима Ивановна умерла через неделю после Лёниного отъезда. Просто легла спать и не проснулась. Волку пришлось вернуться в Сочи, едва успев показаться в Москве и отработать несколько концертов. Оцепеневший и замолчавший, он не то что петь, даже говорить не мог, да и не хотел. Похоронами занимался Борька, он же продавал дом и вносил вырученные деньги за кооператив, в который Серафима Ивановна так и не успела въехать. А скорее всего, и не собиралась. Теперь стала понятна и её покладистость, и спокойствие перед концом. На поминках Лёня полушёпотом повторял одну и ту же фразу: «Я не успел». Так что в конце концов Борис как следует встряхнул его и, глядя в глаза, отчётливо проговорил: «Ты успел самое главное. Благодари Бога, партию, Кигеля и кого хочешь, что ты всё-таки успел приехать в Сочи и побыть с ней. Всё остальное – ерунда!» Потом Леонид Витальевич всегда «успевал» – в день рождения и день смерти бабушки он приезжал в Сочи и ходил на кладбище, раскинувшееся высоко на горе, поближе к небу, с шикарным видом на море для своих обитателей.

* * *

Леонид Витальевич любил «Сапсаны». Да что там любил, скоростной поезд до Петербурга стал для него настоящим спасением, четыре часа – и ты в городе на Неве. Чуть ли не быстрее, чем самолётом, если учесть время на регистрацию, досмотр и дорогу до аэропорта. Он вообще старался поменьше летать, насколько позволяла его профессия, напрямую с перелётами связанная, – на самочувствии постоянные перепады давления сказывались не лучшим образом, и после полёта всегда хотелось прилечь хотя бы на пару часов. А в Петербург он должен был прибывать всегда в рабочей форме.

Проводница его узнала, но Волк жестами показал, что не может говорить, мол, горло, он и шарфик ещё дома специально повязал, и ему понимающе покивали, поинтересовались, не принести ли чаю с молоком или ужин. На чай Леонид Витальевич согласился, а вот есть не стал – в Петербурге покормят. За окном на бешеной скорости пролетали посёлки и станции, а Леонид Витальевич, уютно завернувшись в принесённый плед, сидел с чашкой чая в просторном кресле первого класса и вспоминал, как всё начиналось.

Сколько лет он уже мотается в Петербург, едва выпадет пара свободных дней? Пять? Семь? Много, для него много. Никогда он не был святым. Поначалу, когда стал набирать популярность и заметил, как изменилось к нему отношение женского пола, он почувствовал обиду. За плечами было столько неудач на любовном фронте, начиная с коварной школьницы Кати, выбравшей Армена, и заканчивая Оксаной, что Волк сделал для себя чёткие выводы относительно всех женщин. И внезапно возникший массовый интерес девчонок к его персоне только подтверждал догадку – им всем нужна только его слава, его положение. Сам по себе Леонид Волк никому не интересен, они хотят артиста Волка. Хотя в постели он не артист и уж петь точно не станет. И вроде как никто не жалуется, даже напротив. Но молодость брала своё, и Лёня решил, что не должен отказывать себе в удовольствиях, которые сами идут в руки. С чего вдруг?

Так что дверь в его номер недвусмысленно хлопала не только во время крымских гастролей. И в Сибири, и на Урале, и на Дальнем Востоке. Потом надоело. Надоела доступность влюблённых барышень, надоели их восторженные глаза и глупые вопросы о новых встречах, а больше всего надоело, что и в постели они ожидали увидеть артиста. На полном серьёзе, каждая вторая думала, что он и там будет чуть ли не во фраке, с бабочкой и микрофоном, причёсанный, загримированный и дико обаятельный. А у Лёни было костлявое тело и привычка курить сразу после процесса, а по утрам, если он всё же засыпал раньше, чем успевал выпроводить очередную пассию, барышня видела рядом с собой не прекрасного принца из телевизора, а сонного, небритого и помятого мужика, обычно в весьма мрачном настроении. И Лёня чувствовал их разочарование, хотя ночью он старался едва ли не больше, чем накануне на сцене, и настроение портилось окончательно. Словом, ему надоело.

И тогда появилась Натали, девушка, ради которой он изменил собственным принципам и данному себе обещанию больше не жениться. Первые лет пять их брака были почти идеальными, он и думать забыл про случайные связи. Зачем? Дома ждала молодая красавица жена, накрахмаленные простыни и высокие отношения. Которые вскоре переросли в слишком высокие. Лёня, уже накопивший огромный интимный опыт, недоумевал, что он делает не так. Почему Натали всё чаще и чаще находит предлог выставить его из спальни? Они не ссорились, днём всё было прекрасно – Натали вела с ним долгие разговоры о литературе и философии, если у Волка, конечно, находилось время, с удовольствием соглашалась послушать его музыку и что-то подсказать, посоветовать, они по-прежнему много общались, иногда она даже ездила с ним на гастроли. Но ночью у нее обязательно находился благовидный предлог отправить Лёню ночевать на диван: от банального «голова болит» до откровенного «мне не хочется». А если Лёня всё-таки добивался своего, то потом сильно жалел – у Натали был такой безучастный вид, что весь его пыл мгновенно остывал.