Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

Внезапно внутри меня нашлись — словно кто-то нашептывал мне из сумерек мудрости — термины, которые Дауни, как ученый, мог бы счесть стоящими, по крайней мере зафиксировать в сознании. Что, если появление посетителя его дочери и моего было не вирусом, сигнализирующим о деградации наших тел, регрессе к дикости, а небольшим эволюционным шагом вперед, робким способом, которым вид пытался освободиться от лимбической системы, управляемой страхом и одиночеством, предвещая необходимость развития тех зон мозга, где обитают сострадание, сочувствие и доверие? Что, если бы мы отнеслись к моему посетителю как к пророку, а не как к чуме, как к вызову, а не как к трагедии? Что, если гены поселились во мне и Эвелин, чтобы предупредить нас о судьбе человечества в случае, если мы продолжим уничтожать друг друга? Что, если бы Дауни отнесся к призраку, досаждавшему дочери, как к ангелу, а не как к демону? Я бы сделал все возможное, чтобы сформулировать и озвучить теорию об этой возможной мутации в сторону доброты, но как раз в этот момент пришел Виггинс и сообщил, что мы заходим на посадку.

За стеклом иллюминатора светало. Занимался восход двенадцатого октября 1992 года. Я мельком увидел внизу ярко-синее море, когда самолет начал снижаться.

Виггинс разбудил Камиллу — к моему удивлению, довольно ласково — и спросил, пока она зевала и протягивала тонкие руки, не хочет ли она кофе, булочку, апельсиновый сок, а Нордстрем, готовая к новому дню и уже успевшая густо накрасить ресницы, начала обслуживать Дауни и меня. Кэм кивнула, поблагодарила Виггинса и повернулась ко мне:

— Что я пропустила?

— Ничего, — буркнул я. — Он совершает серьезную ошибку. — А потом обратился к Дауни: — Еще не слишком поздно. Есть и другие пути.

— Другие пути? — переспросил Дауни. — Нет, этот путь идеален. Разве нет? — Он имел в виду самолет, пейзаж снаружи, кружку дымящегося кофе в руке, возможно, планы и проекты, которые у него были на сегодня и на каждый день до скончания веков. — Разве это не идеально, черт побери?

Жаль, что у меня не было времени объяснить, что я имею в виду. Это было послание, которое я хотел бы доставить Пьеру Пети, имейся у меня машина времени, нашептать Карлу Хагенбеку и всем остальным, всем, кто сотворил меня и мир, который мы населяли, я хотел бы поговорить с ними через Дауни. Потому что они умерли, а он жив, они допускали ошибки и убеждали себя, что это, черт побери, идеально, а у него еще есть шанс признать, как он все исковеркал в своей жизни и все чертовски неидеально, несмотря на потрясающие доводы, которыми Дауни продолжал потчевать себя. Я бы хотел убедить его, что для любого из нас никогда не поздно понять истину.

На миг мне показалось, что все возможно. Невероятно, но Дауни повернулся, чтобы посмотреть на меня, и вроде как был искренне озадачен моей энергией, и, что более важно, замолчал; замолчал, как будто он наконец видел меня, а не кусок плоти, который нужно исследовать в лаборатории и анонимно выставлять напоказ в научных журналах; видел во мне человека, заслуживающего заботы и участия, уважения и доброты просто потому, что я родился, как и он, от матери и отца, а также от многих мужчин и женщин, которые жили надеждой на светлое будущее. Как будто он почувствовал, как дочь говорит через меня. Было ли это сиянием безмятежности в его глазах? Или я обманывал себя, проецируя на него то, что хотел бы, чтобы он чувствовал? А может, он просто вымотался, собираясь с силами для грядущего дня?

Я так и не узнал.

Мы приземлялись. Под шасси самолета сначала виднелся пенистый океан, затем раскачивающиеся тропические пальмы, и вот с глухим стуком мы коснулись взлетно-посадочной полосы, по обе стороны от которой тянулись бараки. И как только Кэм почувствовала под шасси самолета американскую почву, то, что, по ее мнению, было Флоридой, она вмешалась, перехватив разговор и повернув его в совершенно ином русле.

— Мой муж прав, доктор Дауни. Это о-о-о-очень серьезная ошибка. Вы слышали о habeas corpus? Наверняка наше задержание уже опротестовал Джерри Фостер, я даже не сомневаюсь. Так что приготовьтесь отпустить нас. Приходите с ордером. И начинайте искать кого-то другого, чтобы портить ему жизнь.

Дауни улыбнулся, выслушав ее отповедь:

— Думаю, вы хотели бы отпраздновать пятисотлетие в одном из мест, в которых побывал Колумб и упоминал как Пуэрто-Гранде в записках о своем третьем путешествии, где он вкушал запеченную рыбу и еще мясо huitas — зверька наподобие кролика с хвостом как у крысы.

— Вы не ответили на мой вопрос, — не унималась Кэм. — Нельзя просто так взять и похитить людей. Мы в Америке, черт побери.

— И да, и нет, — сказал Дауни.

— В смысле?!

— Вы находитесь под американской юрисдикцией, это правда, но без каких-либо гарантий, предоставляемых гражданам США.

— Где мы?

Самолет остановился, и дверь открылась. Мы заметили, что в нашу сторону мчится военный джип. Я увидел, как он внезапно резко развернулся, чтобы не наехать на игуану, а затем с визгом остановился рядом с трапом, который катили к нам.

— Где мы?!

Дауни встал и снова улыбнулся:

— На военно-морской базе за пределами территории Соединенных Штатов. Добро пожаловать, мой дорогой Фицрой, добро пожаловать, миссис Фостер, в Гуантанамо!

ДЕСЯТЬ

Ах, две души живут в больной груди моей[9].

Гуантанамо. Здесь с нами можно делать все что угодно. Ну, не то чтобы с нами собирались делать что-то плохое, напротив, мы гости и вскоре познакомимся с некоторыми высокопоставленными хозяевами, которые собрались, чтобы отпраздновать наш приезд и те чудные открытия, которые ждут нас в ближайшем и отдаленном будущем.

Он перечислял их имена и звания, пока мы сидели в джипе, направляясь к другой стороне залива, где высилось большое здание: Филип Кларк, генеральный директор «Фарма2001», вместе с парой своих немецких помощников, сам министр обороны, замдиректора Центра по контролю заболеваний, к названию которого вскоре будут добавлены слова «и профилактике», как заверил нас Дауни, как только за это нововведение проголосует Конгресс, что станет фундаментальным шагом в финансировании его собственного проекта. Раз уж речь зашла о финансировании, присутствуют два банкира, имена которых он предпочитал не раскрывать, а также высокопоставленный офицер ЦРУ, именитый профессор Салтмахер, отвечающий за биобезопасность в Агентстве национальной безопасности. Подъехали несколько ученых и лауреатов Нобелевской премии по экономике, чьи имена, хотя я их не уловил, похоже, произвели на Кэм должное впечатление. Ну и конечно же, представители академического сообщества в лице члена консультативного совета Университета национальной обороны, который заодно представит проект «Новый американский век». И, разумеется, адмирал Пибоди, который будет главным представителем принимающей стороны.

Я прервал Дауни, указав на большое заграждение из колючей проволоки, за которым кучковались десятки полуголых чернокожих, наблюдавших за нами, они приветствовали наш джип, как будто это был президентский кортеж.

— Что это?

— О, это лагерь Балкли. Гаитянские беженцы, спасенные в открытом море нашим военно-морским флотом, бежавшие из своей страны после недавнего государственного переворота. Соединенные Штаты не могут позволить им достичь наших берегов, но и не позволят умереть в океане, поэтому они здесь, пока все не устаканится на их собственной земле или мы не найдем место, которое их примет, хотя кто захочет принять этих бедолаг? Я посылал им дополнительные продовольственные пайки, может, поэтому они нам машут.

А потом Дауни продолжил истекать слюной от восторга при упоминании важных шишек, которые будут присутствовать на моей «презентации», как он это называл, но я потерял всякий интерес к его хвастовству, не мог избавиться от образа тех мужчин и женщин, прижавшихся к ограждению, чьи взгляды буравили меня, как черные свечи под тем же солнцем, которое пятьсот лет назад видело, как Колумб сошел на берег на похожем острове.