Андрей Рубанов - Готовься к войне
Глаза пьяного бывшего друга заблестели.
— Я одно время думал, она у нас одна. Дорога. Общая.
— Я тоже так думал, — мрачно сказал Знаев. — Правда, это было давно. В молодости. Я думал: найду людей надежных, и пойдем одной командой по самой крутой дороге. На самый верх пойдем! Потом оказалось, что не все так просто. Один задыхается, другой спотыкается, третий передумал. Четвертого убили. В итоге пришлось одному пыхтеть… А теперь, — банкир чувствовал гнев и обнаружил себя привычно расхаживающим от стены к стене, — теперь, Паша, выходит так, что ты сначала от меня отстал, темпа не выдержал, а потом — камнем в спину запустил! За что? Очень просто: за то, что я тебя быстрее! Вот так я вижу нашу с тобой ситуацию… Ты мне, конечно, не враг. Какой из тебя враг? Никакой… Ты проблему мне создал, потом пришел, честно признался — и на том спасибо… Но сейчас — уходи. Не могу тебя видеть. Вообще никого не могу видеть! И не хочу! Ни одного человека не желаю видеть!! Все вы — гады медленные!! Знайка вам показал, как жить надо, и дальше побежал, а вы его за это — в спину камнем!! Медленным быстрые не нужны, они их раздражают… Давай, Солодюк. Иди. Не сиди на жопе. Мы все решили. Я все понял. Разговор окончен.
Бывший товарищ встал, подобрал с пола пустой портфель и пошел к выходу.
Знаев подумал, что почувствует жалость, но почувствовал только тошноту. Непривычно сильную. Глубоко вдохнул, напрягся, сделал несколько глотательных движений. Зачем-то подошел к столу. Зачем-то посмотрел на ряды перехваченных резинками пачек. Тут же понял, что зря посмотрел; он посмотрел бы сейчас на что угодно, на любую дрянь, на фекалии, на разлагающиеся трупы — но только не на деньги; они были омерзительны, они ползли, жили своей жизнью, их испещренные цифрами и картинками спины непристойно изгибались, засаленные края бумажек закручивались.
За окном взревела машина бывшего товарища.
Знаев оперся руками о стол, и его стошнило. Желто-зеленая желчь полилась на банкноты, чудовищно схожая с ними по цвету и запаху.
Очнулся — рядом стояла Алиса. Рыжие волосы, белый пушистый халат. Протягивала белое пушистое полотенце. Как будто ангел крыло расправил. Пушистое.
Только белое и золотое, ничего больше сквозь слезы он увидеть не смог.
Заблеванное бабло смердело.
— Извини, — прохрипел Знаев.
— Не говори ничего. Успокойся.
— Все равно извини. Я не хотел, чтобы… ты все это видела. Давай-ка выйдем. На свежий воздух.
— Иди, — тихо разрешила девушка.
— А ты?
— Я не пойду. Иди один. Я слышала, как ты кричал, что никого не можешь видеть.
— Это было сказано не тебе. И не про тебя. Ты тут ни при чем.
— Я четыре дня живу в твоем доме. Сплю в твоей постели. А теперь, оказывается, я ни при чем. Спросил бы, что ли, хочу ли я сама оставаться ни при чем.
Банкир ничего не спросил. Отправился в ванную. Отшвырнул пахнущий гадостью — Солодюком пахнущий — халат. Надел свежий. Яростно вычистил зубы. «Не могу никого видеть». Подумаешь! Да, не могу. Бывает, до такой степени не желаю никого видеть, что хочется посреди собственного офиса, битком набитого суетящимися людьми, своими и чужими, нужными и ненужными, полезными и наоборот, забиться в угол, закрыть глаза и заткнуть уши. Попробуйте, как я! С четырех утра до часа ночи, каждый день на протяжении четверти века. Попытайтесь. А потом упрекайте. Не можете? Боитесь? Слабо? Тогда помалкивайте.
Сейчас я вернусь в зал — она должна подойти и обнять меня. Прошептать какие-нибудь слова. Неважно, какие. Не «должна», конечно. Но лучше, чтоб подошла. В первую очередь для нее самой лучше.
В зале он Алисы не увидел. Шаркая, отправился во двор, потрогал ветку любимого дуба. Тот дружелюбно пошевелил листьями. На том месте, где пятнадцать минут назад стоял джип Солодюка, валялись окурки. Водитель, значит, смолил, пока ждал своего хозяина. Что за люди, приехали в чужой дом — и гадят.
Рыжая была в спальне. Сидела на кровати, обняв тонкими руками прижатые к груди колени. Он вошел — она не подняла головы.
— Что с тобой?
— Мне страшно, — прошептала девушка.
Знаев сел рядом. Не подошла, не обняла — тогда я сам подойду и обниму. Мне легко. Слабенькие вы все, ребята. Слишком быстро разряжаются ваши батарейки.
А мои — вечные.
— Не бойся, — сказал он, сжимая хрупкое плечо девушки. — Тебе нечего бояться.
— Знаешь, кого я боюсь?
— Нет.
— Тебя. Мне страшно тебя видеть. Мне больно на тебя смотреть.
— Вот как.
— Да. Ты живешь в аду. Ты сам вокруг себя его выстроил. Сидишь внутри… в самом центре… и мучаешься.
Он решил, что нужно весело рассмеяться. Однако то, что задумывалось как смех, на деле вышло негромким стариковским карканьем.
— Я? Мучаюсь? Я самый счастливый человек на свете. Просто ты этого не понимаешь.
— Почему не понимаю? Четыре дня рядом с тобой — достаточный срок. Мне хватило. Нельзя представить себе большего кошмара, чем твоя жизнь.
— Моя жизнь? — банкир устроился поудобнее и крепче прижал к себе узкое тело. — Я расскажу тебе про свою жизнь. Слушай. Я за месяц полностью изнашиваю новые дорогие ботинки. Я за полгода полностью убиваю новый дорогой автомобиль. За восемнадцать часов бодрствования я без усилий выполняю работу четверых взрослых профессионалов. В моем личном году — ровно тринадцать месяцев. Объясню, почему. Все спят по восемь часов — я сплю шесть. Два свободных часа в сутки дают мне ровно тридцать дополнительных суток каждый год. Целый месяц! Каждый год! Ты не представляешь, какой восторг я пережил в свои пятнадцать лет, когда подсчитал это и понял, что умею побеждать время! Это было как благодать. Как просветление. Я нашел философский камень. Я отыскал дорогу в Золотой век. Береги время, умей учитывать его, складывай сэкономленные минуты в часы, направляй эти часы на получение пользы — вот и вся премудрость!..
Рассказывая, он испытывал удовольствие, словно играл лаконичную суровую мелодию на басовых струнах. Он не носил в себе свое знание. Слишком простое и понятное, оно принадлежало всем и никому в отдельности; каждый мог вооружиться и попробовать. Знаев рассказывал десятки раз десяткам людей и готов был рассказывать снова и снова.
Люди, правда, относились к его речам по-разному. Мама, например — он поделился с ней лет в семнадцать, когда система была разработана в мельчайших деталях, — только вздохнула. Друг детства — зауважал, но не проявил большого интереса. Друг молодости — посмеялся. Бывшая жена сказала, что он, Знайка, долго не протянет. Бывший деловой партнер Солодюк заявил, что второго такого, как банкир Знаев, нет и не может быть. Герман Жаров покрутил пальцем у виска и позвал пить текилу. Алекс Горохов употребил слова «тяжело» и «сложно». Никто не захотел освоить систему. Никто не решился нагнуться и подобрать лежащее в пыли богатство…
Он собрался было рассказать притихшей, напряженной девушке про Отто Шмидта, знаменитого русского ученого, который в юном возрасте составил программу действий на всю жизнь вперед. Выучить науки, овладеть иностранными языками, совершить путешествия, стать профессором, академиком и так далее. Отто Шмидт не был наивен. Сразу после составления списка он взял карандашик и подсчитал время, нужное для выполнения своей программы. Вышло триста лет. Он расстроился и стал вычеркивать менее важные пункты. Опять подсчитал — получилось сто пятьдесят. Он работал всю жизнь, сберегая всякую свободную минуту, и умер глубоким стариком, полностью выполнив программу, рассчитанную на полтора века.
Или можно было поведать про английского историка Генри Томаса Бокля, в юности задумавшего создать «Историю цивилизации Земли». Он тоже не был наивен и понимал, что его ожидает колоссальный объем работы. Но он не испугался работы, послал всех к черту, отказался от всего: от развлечений, отдыха, — только прогулка, каждый день, чтоб мозги проветрить. Через несколько лет напряженного труда он понял, что не сможет сделать то, что хотел. Решил сузить задачу: написать «Историю цивилизации Европы». Прошли годы, он работал как заведенный, но вскоре ему пришлось опять переименовать работу в «Историю цивилизации Англии». Он умер со словами «Я не успею закончить мою книгу»…
Знаев мог бы упомянуть великого Вернадского, в юности поставившего целью «быть возможно могущественнее умом, знаниями, талантами, когда… ум будет невозможно разнообразно занят».
Мог бы процитировать Сенеку: «Люди решительно ни во что не ценят чужого времени, хотя оно — единственная вещь, которую нельзя возвратить обратно при всем желании».
Наконец, мог бы посоветовать прочитать «Эту странную жизнь» Гранина.
Но ничего не стал он рассказывать и советовать. Интуитивно понял, что девушка с золотыми волосами если и ждет сейчас от него чего-то, то никак не рассказов о великих подвижниках прошлого. Женщины не очень любят подвижников. Подвижники скучные. С ними тяжело.
