Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов
Учитель Маттисен в приличествующих случаю выражениях обращается к собравшимся с небольшой речью. Он испытывает острую потребность увязать серьезно-бесшабашные годы своих бывших питомцев с настоящим моментом. Он желает обоим юношам стать надежной опорой государства, надежной опорой с мудрым пониманием того, что́ нужно отечеству. Речь оказывается вовсе не такой маленькой, как в самом ее начале обещал Маттисен. Не исключено, что этот понаторевший в античных образцах человек при определении длины речи руководствуется совсем иными масштабами, нежели большая часть гостей. Как бы то ни было, две престарелых тетушки надушенными платочками промокают в глазных впадинах слезы умиления. Милостивая госпожа умиротворяюще держит руку милостивой фрейлейн. Из костра дождем сыплются искры — это молодые господа побросали в огонь свои гимназические фуражки. Тут учитель Маттисен кричит голосом, уже лишенным всякой торжественности: «Ур-ра!» Седая бородка клинышком прыгает на застывшем зимнем пейзаже лица. Из глубины беседки доносится кряхтение граммофона. Лакей Леопольд пустил его, заслышав уговоренный пароль «ура». «Время золотое, не вернешься ты», — ломким голосом заводит учитель Маттисен. Ариберт и Дитер тоже подтягивают, предварительно толкнув друг друга в бок, чтобы посмеяться над Маттисеном. «…И напрасно всюду я тебя ищу», — присоединяется к маленькому хору бас его милости. «А меч его, булатный меч, коростой ржавчина покрыла…» — скулят обе тетки, и в глазах у них светится блаженство воспоминаний. Лопе все это видит из своего укрытия на парковой скамье. Ему трудно понять, чего ради кидают в огонь такие хорошие шапки. Может, Ариберт и Дитер понабрались вшей в гимназии? Граммофон все так же разливается, но господа не спеша покидают парк. Маленькими группками приближаются они к замку. Еще немного погодя Ариберт и Дитер первый раз в жизни напьются с отцовского позволения.
Когда наступает темнота, Ариберт и Дитер начинают буянить у себя по комнатам, еще позже они будут стрелять из окна в воздух. Выстрелы просверливают маленькие огненные дырки во тьме парка. Ариберт свешивается из окна и вопит: «Проснись, Германия!» В комнате со звоном бьется стекло. «Слон в посудной лавке», — бормочет Дитер коснеющим языком. Свет в комнатах молодых господ горит всю ночь напролет. И лишь под утро замок стихает.
А в пятом часу утра во двор вступает тощий долговязый господин. Господин держит в руке небольшой чемоданчик и нерешительно приближается к замку. Под сводами портала он ставит свой чемоданчик на землю и, принюхиваясь, словно охотничья собака, обходит многоугольные стены замка. Он тихо пробирается сквозь буйную поросль кустарника и наконец останавливается под ярко освещенными окнами в комнатах молодых господ. Он уже видел эти глаза замка, когда на краю деревни вышел из лесу. Какое-то мгновение он стоит неподвижно, словно нежась в квадрате света, падающего из окна.
В серый дорожный костюм, который надет на незнакомце, можно бы без особого труда засунуть двух мужчин его комплекции. Из широких, подбитых ватой плеч пиджака торчит худая шея. Шея увенчана маленькой круглой головкой. Впереди на головке прилепился островок разделенных пробором волос. Затылок выбрит наголо, словно у клоуна.
Незнакомец издает тихий посвист в сторону освещенных окон. Свист получается робким, как жабье свиристенье. Торопливое движение руки разрезает этот свист пополам. Незнакомец трогается с места и возвращается к порталу. Немного помешкав, он дергает за язык чугунного литого льва. Далеко-далеко в покоях замка хрипло кашляет колокольчик. Потом снова воцаряется тишина, потом где-то хлопает дверь, раздается шарканье мягких туфель, оно все ближе, и наконец дубовая дверь с резными кувшинками издает протяжный скрип.
Лакей Леопольд высовывает на свет божий бледное лицо, обрамленное растрепанными бакенбардами.
— Что вам угодно? — спрашивает Леопольд раскатистым голосом.
— Доложите… нет, н-не надо… — поспешно говорит незнакомец. — Граф Герц ауф Врисберг, — представляется он критически разглядывающему его Леопольду. — Вы… вы в ку… в курсе. К со… к сожалению, у меня нет, — незнакомец роется в карманах… — нет при себе ви… визитной карточки.
Господи Иисусе! Вышколенные глаза Леопольда искоса пожирают незнакомца долгим боковым взглядом. Он в нерешительности.
— Вы… вы так и оставите меня здесь сто… стоять?
Человек с чемоданчиком, именующий себя графом Герц ауф Врисберг, начинает проявлять признаки нетерпения. Леопольд внимательно выслушивает его. Ему уже приходилось иметь дело с обедневшей знатью — опустившейся родней его хозяев. Он знает, что ему надлежит уважительно обращаться с этими горемыками, все равно как с самыми важными особами.
— Господа совсем недавно легли почивать, — заискивающим тоном говорит Леопольд.
— Я не прошу… к господам… Я по… подожду, пока… — Чужак нетерпеливо топает ногой, и по бокам его ботинок вздуваются пузыри.
— Прощенья просим… — бормочет Леопольд и с поклоном открывает дверь. Очутившись в комнатах, незнакомец поглощает изрядное число бутербродов. У господ ввечеру не было аппетита. Они больше занимались батареей бутылок, от которых замковая кухня сильно смахивала на трактир.
Леопольд, покачивая головой, снует по комнате. И наконец приносит пришлому графу початую бутылку красного вина.
— Не желает ли господин отдохнуть? — спрашивает Леопольд с напускным смирением.
— П-п… п-пажалуйста…
— Сегодня, правда, свободна только одна комната для гостей, и ванна в это время еще не натоплена.
Господин только отмахивается. Леопольд подхватил его чемоданчик и испытующе взвешивает на руке. Затем он идет вперед, указывая дорогу в комнату для гостей на третьем этаже. Граф тотчас бросается на кровать во всей одежде. Леопольд заботливо запирает дверь, ведущую в другие части дома.
Известие о появлении ночного гостя достигает ушей милостивой фрейлейн, когда та сидит в ванне. Новая горничная Паула приносит это известие, вся раскрасневшись. Кримхильда фон Рендсбург начинает дрожать всем телом. Вода в ванне идет мелкой рябью от прикосновения ее дрожащей груди.
— Замерзли, ваша милость? — спрашивает Паула и глядит на термометр.
— Нет, уже прошло. Подайте мне мой купальный халат.
За утренним кофе семья приветствует прибывшего издалека гостя. Закидываются удочки традиционно приличествующих случаю вопросов. Маленький пухлогубый рот будущего зятя немилосердно распирают свежие — с пылу с жару — впечатления. Слова копятся за оградой острых, искрошившихся зубов, потом с бульканьем вырываются из ротового отверстия, как жидкость из опрокинутой бутылки.
— Эти ба… балканские бандиты… ото… отобрали у меня решительно все, — заверяет вновь прибывший граф, и, как бы прося извинения, указывает на свой единственный костюм. — Ба… бандиты, это бедствие, которое на Ба… Балканах невозможно искоренить. В ка… качестве корреспондента мне до… доводилось беседовать с людьми д… даже с ко… коронованными особами. И что же они делают? Они смеются и пожимают плечами. На… национальный характер народа, — отвечают они, когда заговоришь с ними о раз… разбойниках. И в… и все.
Милостивая фрейлейн безмолвно сидит рядом. Ей нужно время, чтобы сопоставить пришельца с героической фигурой, созданной ее воображением. Не исключено, что за кожей уже чуть тронутого морщинами лба складываются определенные выводы. Время от времени по ней скользит вопросительный взгляд матери либо одной из теток. Она отбивает эти взгляды строгостью собственного. Милостивая фрейлейн в общем-то уже достигла того возраста, когда мужчина для женщины прежде всего мужчина. После кофе молодую пару оставляют одну. Фрейлейн и пришлый граф бредут по парку.
От кухни и до третьего этажа из каждого окна их провожают взгляды укрывшихся за гардинами глаз. Балканские впечатления, балканские приключения. Лишь на исходе второго часа фрейлейн мягко напоминает об их общей страсти к розам. Граф и на этот счет может высказаться наилучшим образом.
— Розы, о да, розы, розы… Вся Болг… Болгария — это спло… сплошной розарий. Все сады, все комнаты, все бал… балконы полны роз. Они растут там, как у нас лоп… лопухи.
— А темные ли они, эти розы? — любопытствует фрейлейн.
— Настолько, что кажутся черными.
Фрейлейн лишь с трудом может скрыть, как развеселил ее такой ответ.
— Вот вы смеетесь, ваша милость, но про… проникнуть в тайну темных роз очень тру… очень трудно. Я уж и подпаивал их, этих хра… хранителей тайны черного цвета. Я даже под… подкатывался к их жалости достойным женщинам… и ни… ни звука про черные ро… ро… розы, мне… не выдают тайну.
— Странно, странно, — бормочет милостивая фрейлейн и нервически поднимает брови, когда ее спутник говорит: «…ро… ро… розы».
