А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2

Муза насладилась эффектом повествования – Сабрина опупевала все более и более. А Муза, почмокав сочными губами, продолжала:

– Я сейчас не касаюсь эстетической стороны дела. Но весь разговор к тому, что Сергеев очень просто мог ринуться в стихосложение по поводу "волшебницы Раи" только из-за ее груди, приковавшей своими достоинствами внимание эскулапа. Естественно, что для полного (анатомического) ознакомления с объектом внимания, было необходимо и раздевание. Сергеев же не мальчик – понимал корректирующие возможности заграничного бюстгальтера – надо было обязательно его снять для обеспечения чистоты эксперимента. Ты, Сабринок, вникни в пассажи – "одежду снимала, себя оголяла"! Чувствуешь пафос исследователя? А дальше идут поэтические фантазии. Вопрос: где он столкнулся с такой грудью?

Муза задумчиво нараспев потянула:

– Против "цилиндрической" он, конечно, не устоял бы! Он и на мою-то "вызывающе-еврейскую" (его термин!) постоянно косился. Меня от таких взглядов даже клонило в забытье, в дурман какой-то – временами прилечь хотелось! Он же, как ты понимаешь, владел гипнозом. Но это так, разговор между делом, к главной теме отношение не имеет.

Между тем, у Сабрины глаза продолжали расширяться: еще капелька откровений – и окажется, что они с Музой "молочные сестры"! Муза же, скромно потупившись, продолжала:

– В близком окружении помню только одну Раису – у нас в больничной бухгалтерии. Да, пожалуй, ее грудь могла впечатлить ищущего откровений мужчину. Был какой-то шорох вокруг той финансистки и нашего поднадзорного. Что-то часто она ему не доплачивала, то переплачивала, вызывала к себе для уточнения и тому подобные брызги шампанского!

Муза тщательно следила за динамикой внимания Сабрины – было ясно, что значение Раи в жизни Сергеева удалось несколько снизить, но надо бы стереть этот штамп полностью. Муза продолжала ковать железо, пока оно горячо:

– Сабринок, ты вспомни, может быть я ошибаюсь, но мне кажется, что Раиса переводится с древнегреческого, как "легкая", "готовая". Святая мученица с таким именем погибла в далекие времена – "усечена мечем" дикими властителями-язычниками. Отмечается это скорбное событие по церковному календарю пятого сентября. Очень может быть, что Сергеев, как человек глубоко религиозный, православный, не мог пройти мимо легкой и готовой к "мученичеству", особенно, если все пришлось на пятое сентября. Особая дата, нет сомнений, влечет "поэтическую морду" к сосцам цилиндрических сисек.

Муза, естественно, из альтруистических соображений, воспитывала сейчас в Сабрине легкость и свободу в психологических оценках мужской греховности – того требовали законы психотерапии реактивных состояний. Она предлагала множественные подходы:

– Сабринок, возможны и другие варианты: имя на букву "Р" в послужном списки кобеля было еще не отработана с запасом прочности. Я как-то подслушала беседы Сергеева с Михаилом: оказывается и такой светлый список ведется каждым мужчиной. Правда, с развитием атеросклероза сосудов головного мозга, память подводит, и мужики начинают повторяться – застревают на втором, третьем… кругах. Бог им судья!

– Сабринок, ты не волнуйся, – разгадала она смысл смятения подруги, – список тот не обязательно должен состоять из всех букв алфавита, видимо, просто подошла избирательная очередь для "манящей буквы". Чего же нам с тобою беситься.

Муза перехватила момент, когда у Сабрины глаза от последних заявлений полезли на лоб. Ясно: работу "на понижение" нужно заканчивать, иначе добьешься парадоксального эффекта терапии. Но трудно было увлеченному эскулапу отказаться от еще одного боевого разворота над целью:

– Смутно, но припоминаю, – продолжала Муза с подковыркой, – Сергеев как-то называл Михаилу объект нового почитания – "Рая-альпинистка". Может быть, именно той Рае посвящено стихотворение. Вспомни: "тащило от края", "у кромки постели", "у края… – для Рая". Символика, пожалуй, альпинистская – чудятся горы, пропасти,.. их края!

– Самое поразительное, Сабринок, что Сергеев мог городить научный либо поэтический огород часами, а заканчивал все очень простым и универсальным тезисом. Он утверждал, что в каждом из нас сидит Авель и Каин – добрый или злой, добродетель или убийца. Именно к таким свойствам привязана логика Божеского наказания, называемого в просторечие судьбой. В зависимости от степени присутствия того, или иного компонента и реализуется программа жизни каждого человека. В масштабах целого этноса все преобразуется в исторические катаклизмы – в столкновение народов, в результате которых очередной раз перекраивается карта мира.

Муза вперила почти гипнотизирующий взгляд в глаза Сабрины и повлекла к завершению свой трудный сеанс психотерапии: требовался точный, но мягкий, изящный маневр, способный удержать, закрепить эффект релаксации, то есть расслабления, отдыха, возрождения положительных эмоций. Такое состояние, по мнению Музы, уже наступало. Психотерапевт двинулась вперед на мягких лапах!

– Сабринок, честно говоря, все эти научные гипотезы и утопические построения на меня нагоняют скуку. Я больше ценила в твоем благоверном лирическую струнку. Он все же умел нагнать истому чистых переживаний. Вот тебе пример, красивая моя, дорогая моя подруга, утомленная материнством, родами, пустяшными, ненужными переживаниями. Не стоит застревать на неожиданно свалившихся на тебя откровениях недавних "сокамерниц". Их наветы – заказные, субъективные, идущие от самолюбивого отчаянья. Давай-ка вспомним нежное стихотворение, словно написанное для сегодняшнего дня, для нас с тобой (Осенний город):

Осень -клонит головы деревьям,Плечо -подставив ласковым поверьям.Озеро -гладит дождя суетливую рябь,Думает -тихо заснуть, отойти, остывать.Птицы -сгрудились в шумные стаи,Жиры -летом про запас нагуляли.Зима -готовится рисовать нимбы,Лету -прошлому поем гимны.Надолго -притих парк городской,Аллеи -заплыли мокрой тоской.Моторы -вторят трамвайному звону,Город -салютует истерикой стону.Улицы -слякотью пухнут липкой,Солнце -сдернуло с лица улыбку.Мосты -связали разлет берегов,Прижали -реку, бросив томное – Ох!Холод -сгустил домов панораму,Небо -вбито в свинцовую раму.Кошки -умерили любовный пыл,Восторг -мартовский давно остыл.Люди -утратили беспечный лоск,Души -таят лениво, как воск.Пришла -покаянных молитв пора,Спеши -искупить грехи до утра!

Сабрина не помнила как закрыла глаза и тихо заснула. Все матери поют своим детям колыбельные песни. Теперь Муза стала для Сабрины дорогой, заботливой матерью-наставницей. Не новым был и прием суггестии, примененный Музой. Она посмотрела на подругу и почему-то вспомнила из классики: "Вотще, нет ни пищи ему, ни отрады – теснят его грозно немые громады". Может быть, то были ассоциации, применимые к сегодняшней жизни большинства граждан большой и бестолковой страны, где правители не умеют выполнять свою главную миссию – заботиться о своем народе! Сколько же еще "громад" выставит на пути Сабрины ее новая Родина.

Муза делала все для того, чтобы Сабрина могла больше отдыхать, спать, хорошо питаться. Она подавляла любые попытки подруги потрудиться на хозяйственной ниве: решительно выгоняла ее из кухни во время приготовления пищи, полностью отстранила от стирки белья, запретила шляться по рынку и продуктовым магазинам. Сабрина, по мнению строгого надзирателя, должна была сосредоточиться на личной гигиене, сцеживании молока, массаже грудных желез, кормлении ребенка грудью и разговора с ним на испанском языке. Последнее было наиболее жестким требованием. Муза считала, что именно с молоком матери должна входить в малыша "языковая подготовка". По ее представлениям, из Володи необходимо воспитать цивилизованного мужчину, а для этого, кроме всего, чем с ним займутся в соответствующем возрасте умные мужчины-педагоги, он должен овладеть иностранными языками – испанским, английским, французским, немецким. А русский язык в него втиснет сама жизнь!

Музе только не всегда удавалось сопровождать Сабрину на прогулках с ребенком, хотя она просто балдела от возможности покатать Володю в колясочке на глазах у всего человечества. Тогда Муза преображалась: она вышагивала по "парадному плацу" также гордо, как красные курсанты перед мавзолеем дедушки Ленина на Красной площади. Тогда ее грация был данью материнству, счастливому детству, чисто женской природе эмоций, переплетенных с особым чувством долга.

Однажды, Сабрина вырулила с колясочкой в любимое место прогулок – сад с озерцом, что на Садовой улице. На втором развороте вокруг озерца она прозрела: так это же был тот сад, парк, сквер, как хотите, о котором писал Сергеев (стихотворение "Осенний город"). Здесь, именно в этих аллеях, он, родимый, выгуливал какую-то свою очередную телку. Словно, не в бровь, а прямо в глаз, навстречу двигалась еще одна дива с колясочкой – это была Татьяна. Та самая, с которой отлежали шесть долгих дней в Снегиревском родильном доме. Узнали друг друга, приветливо поздоровались и пошли рядом, отмеряя бессчетные круги по аллеям. Татьяна, оказывается, жила у Демидова мостика и часто приходила сюда в сквер погулять с ребенком. Сабрина не напирала с вопросами, но у Татьяны, видимо, был час откровений, и она кололась даже без подначки, даже не спотыкаясь на камушках.