Дорис Лессинг - Великие мечты
Но факт оставался фактом: атмосфера в «Дефендере» и в других либеральных печатных органах была еще той, «партийной». И первым, самым очевидным доказательством этого является враждебность к несогласным. Левые или либеральные дети называют своих родителей фанатиками, но не осознают, что полностью унаследовали их склад ума. «Тот, кто не с нами, тот против нас». Привычка поляризации: «Раз ты думаешь не так, как мы, значит, ты фашист».
И, подобно Партии в былые дни, имелась в обществе когорта обожаемых людей, героев и героинь — конечно, не коммунистов, но товарищ Джонни был выдающимся деятелем, величественным старцем, одним из «старой гвардии» и виделся многим как памятник самому себе, вечно стоящий на трибуне и потрясающий кулаком на реакционные небеса. Советский Союз по-прежнему притягивал если не умы, то сердца. Да, да, ошибки были, и эти ошибки признали, но все равно эту великую силу защищали — по привычке, укоренившейся слишком глубоко.
В редакции газеты были люди, о которых шептались: должно быть, они шпионы ЦРУ. То, что шпионы ЦРУ повсюду, не вызывало сомнений; тогда почему не здесь тоже? Но никто не говорил, что в этот пирог запустил свои советские пальцы и КГБ, манипулируя и воздействуя, хотя такова была правда, не признаваемая двадцать лет подряд. Главным врагом были Соединенные Штаты — то было неписаное положение и зачастую об этом громко заявляли. Америка — фашистское милитаристское государство, и недостаток свободы и истинной демократии в ней подвергался постоянным нападкам в статьях и речах тех людей, которые ездили туда в отпуск, посылали детей в американские университеты и предпринимали поездки через «пруд», чтобы принять участие в демонстрациях, забастовках, маршах и митингах.
Некий наивный юнец, присоединившийся к «Дефендеру» из чувства восхищения перед его великой и почетной историей свободной и справедливой мысли, задиристо утверждал, что было ошибкой называть Стивена Спендера фашистом за его кампанию против Советского Союза и попытки заставить людей принять «правду», каковое слово означало полную противоположность того, что под ним понимали коммунисты. Этот молодой человек доказывал, что поскольку все знают о фальсифицированных выборах, показных судах, концентрационных лагерях, использовании труда заключенных и о том, что Сталин был гораздо хуже Гитлера, то можно так прямо и заявить. Последовали крики, вопли, слезы, чуть не дошло до драки. Юнец исчез из редакции и был признан «подсадной уткой» ЦРУ.
Фрэнсис была не единственной, кто мечтал оставить это лицемерное, лживое гнездо. Руперт Боланд, ее хороший друг, был вторым таким человеком. Тайная неприязнь к учреждению, в котором они работали, объединила их, и потом, когда оба они могли бы уйти, найдя работу в других газетах, они остались — в силу взаимной симпатии. О чем ни один из них не догадывался, поскольку признались они друг другу в этом уже позже. Фрэнсис давно чувствовала, что рискует влюбиться в этого мужчину, и потом, когда решила, что уже слишком поздно, это случилось. Ну, а почему бы и нет? События развивались неторопливо, но в целом удовлетворительно. Руперт хотел жить вместе с ней.
— Не хочешь ли переехать ко мне? — спросил он.
Руперт имел квартиру в Мэрилебоуне. Фрэнсис ответила, что не прочь иметь собственный дом, хотя бы на старости лет. У нее будет достаточно денег через год или два. Он сказал:
— Давай я одолжу тебе денег, которых не хватает.
Фрэнсис уклонялась от прямого ответа и находила причины отказаться от его предложения. Ведь в таком случае это будет не совсем ее дом, а ей хотелось иметь такой уголок на Земле, про который она могла бы сказать: «Это мое». Но Руперт этого не понимал и обижался. Несмотря на эти разногласия, их любовь цвела. Фрэнсис приходила к нему ночевать, нечасто, потому что не желала огорчить Юлию и боялась Колина. Руперт спрашивал:
— Но почему? Ты ведь уже давно совершеннолетняя.
При сближении с другим человеком порой возникают такие моменты, когда целые куски кровоточащей и мучительной истории вдруг сворачиваются и закрываются. Фрэнсис не верила, что сможет объяснить ему. И не хотела. Не стоит ворошить прошлое. Баста. Финиш. Руперт все равно не поймет. Он был женат и имел двух детей, которые жили с матерью. Он виделся с ними регулярно, теперь вместе с Фрэнсис. Но Руперт еще не прошел через беспощадные притязания подросткового возраста. Он сказал, совсем как Вильгельм:
— Но мы же не тинейджеры, которые прячутся от взрослых.
— Насчет этого не знаю. Но в любом случае пока мне это нравится.
Был еще один момент, который мог бы создать проблему, но не создал. Руперт был десятью годами младше Фрэнсис. Ей было почти шестьдесят, а ему — всего пятьдесят! Но после определенного возраста десять лет в одну или другую сторону уже не имеют особого значения. Помимо секса, про который Фрэнсис вспоминала, что то было приятное времяпровождение, Руперт был для нее идеальным компаньоном. Он заставлял ее смеяться, чего, Фрэнсис знала, ей сильно недоставало всю жизнь. Как легко быть счастливыми, обнаружили они, и, не веря самим себе, оба признались в чувствах.
И это было так легко сделать — почему? Память подсказывала, что это сложное, трудное, болезненное дело.
Но пока не было места для их любви, которая носила обыденный, спокойный характер — совсем не похожая на подростковый флирт.
Толпы, собравшиеся для празднования независимости Цимлии, выплеснулись из зала на ступени крыльца и дальше на тротуары, они грозили застопорить движение на улицах, как случилось ранее на гуляниях в честь Кении, Танзании, Уганды, Северной Цимлии. Вероятно, во всех этих мероприятиях принимала участие большая часть тех, кто предавался сейчас веселью. Здесь были представлены все разновидности победных эмоций: от тихого удовлетворения людей, трудившихся годами, до неистового экстаза тех, кого толпа опьяняет так же, как любовь, или ненависть, или футбол. Фрэнсис пришла, потому что ей позвонил Франклин.
— Очень прошу вас, приходите. Нет, без вас для меня не будет праздника. Я зову всех своих старых друзей. — Ей это было лестно слышать. — А где мисс Сильвия? Она тоже должна прийти, пожалуйста, попросите ее.
Вот почему с Фрэнсис сегодня была Сильвия. Они протискивались через толпу, хотя девушка постоянно твердила:
— Фрэнсис, мне нужно поговорить с вами кое о чем. Это очень важно.
Кто-то потянул Фрэнсис за рукав.
— Миссис Леннокс? Вы миссис Леннокс? — вопрошала настойчивая молодая женщина с рыжими волосами и выражением растерянности на лице. — Мне нужна ваша помощь.
Фрэнсис остановилась, и Сильвия тоже, сразу позади нее.
— В чем дело? — прокричала Фрэнсис.
— Вы так помогли моей сестре. Она обязана вам жизнью. Можно и мне к вам прийти? — Незнакомка тоже пыталась перекричать общий гам.
Озарение пришло, но не сразу.
— А, понятно. Должно быть, вы имеете в виду другую миссис Леннокс — Филлиду.
Безумные подозрения, раздражение, затем неприязнь исказили черты лица незнакомки.
— Так вы отказываетесь? Не можете? Не хотите?
— Я не та миссис Леннокс, что вам нужна. — И Фрэнсис пошла вперед. Сильвия успела взять ее под руку. То, что Филлиду видят в таком свете… нужно время, чтобы это уложилось в голове. — Она говорила о Филлиде, — пояснила Фрэнсис.
— Да, я поняла, — сказала Сильвия.
Еще от двери было видно, что зал набит до отказа и что нет ни малейшей возможности пробраться внутрь, но на входе распоряжались Роуз и Джил, обе с розетками размером с тарелку, одетые в цвета цимлийского флага. При виде Фрэнсис Роуз с энтузиазмом замахала ей и прокричала в склоненное к ней ухо:
— Тут как будто большой семейный вечер, все пришли. — Но потом она заметила Сильвию, и ее лицо скривилось негодующей гримасой. — Что-то я тебя ни разу не видела на наших демонстрациях.
— Меня ты тоже не видела, — сказала Фрэнсис. — Но надеюсь, это не значит, что я тут белая ворона.
Роуз хмыкнула, но отошла в сторону, пропуская Фрэнсис и, следовательно, Сильвию внутрь.
— Фрэнсис, мне нужно поговорить с Франклином.
— Тогда, может быть, тебе лучше обратиться к Джонни?
— Джонни, похоже, меня не помнит, но ведь я же сто лет была частью семью — правда же?
Зал взревел. На платформу пробивались ораторы, человек двадцать, и Джонни среди них, с Франклином и другими чернокожими товарищами. Франклин увидел Фрэнсис, которая сумела как-то пробраться в первые ряды, и спрыгнул с платформы, смеясь, почти плача, потирая ладони: он таял от счастья. Африканец обнял Фрэнсис, а потом огляделся вокруг и спросил:
— А где Сильвия?
Франклин смотрел на худую молодую женщину с прямыми волосами, убранными от бледного лица в хвост, в черном свитере с высоким воротником. Его взгляд оставил ее, побродил вокруг, вернулся — очевидно, были какие-то сомнения.
