Аля Аль-Асуани - Чикаго
— Ты же врач и прекрасно знаешь, что это вполне возможно.
Наступила тишина, и она вновь заплакала.
— Этим утром я хотела покончить с собой, — сказала она дрожащим голосом. — Но я испугалась гнева Всевышнего.
Шайма резко встала, подошла к нему, взяла за руки и сказала несчастным голосом:
— Не предавай меня, Тарик! Умоляю тебя!
Он молча смотрел на нее.
— Я узнавала, — упрашивала она. — Мы можем зарегистрировать наш брак в консульстве.
— Жениться здесь?!
— Наши родные рассердятся, что мы не спросили их разрешения, но у нас не остается выбора. Я узнавала в консульстве. Это несложная процедура, займет не больше получаса. Затем они отправят копию в каирский загс.
Последнюю фразу она сказала так просто, будто он уже был согласен жениться на ней, и проблема была только в самой процедуре. Он отвернулся, чтобы она не видела его лица, и сказал так, будто обращался к самому себе:
— У меня тоже огромная проблема. Я получил выговор. Моя успеваемость упала ниже низкого!
— Но сначала мы должны решить нашу общую проблему. Когда пойдем в консульство?
— Зачем?
— Чтобы пожениться.
— Я не могу сейчас жениться!
Снова повисла тишина. Было слышно, как она задыхается. Он начал упрашивать ее:
— Прошу тебя, Шайма! Пойми меня. Я от тебя не отказываюсь. Я сделаю все, чтобы помочь тебе. Но так я жениться не могу.
Глядя ему прямо в лицо, она собралась что-то сказать, но вдруг застонала и оттолкнула его от себя с криком:
— Пошел вон! Вон! Не могу тебя видеть!
Это была самая ужасная ночь в моей жизни!
Я не сомкнул глаз. Я звонил Вэнди тысячу раз, но она не отвечала, а затем и вовсе отключила телефон. Рано утром я оделся, сел в метро и поехал на Чикагскую биржу, куда раньше мне доводилось ее провожать. Я стал ждать ее на перекрестке. За ночь все вокруг покрылось снегом. Я укутался в теплое пальто, натянул шапку на уши и закрыл нижнюю часть лица платком. Я вспомнил, как Вэнди выбирала для меня эту одежду. Я никогда не жил зимой в Чикаго и по незнанию купил себе дождевик, который, как я думал, защитит меня от мороза. Когда Вэнди его увидела, то еле смогла сдержать смех. Она сказала тихо, как будто извиняясь:
— Это всего лишь плащ. Для чикагской зимы тебе нужно пальто на меху.
Она отвела меня в знаменитый «Маршалл Филд» и сказала, когда стеклянный лифт нес нас наверх:
— Здесь продается шикарная одежда от лучших дизайнеров мира. Они, слава Богу, не забыли и о малообеспеченных, как мы, людях. На последнем этаже продается уцененная одежда с дефектами или модели, вышедшие из моды.
Она любила меня и проявляла заботу, я же отплатил за ее доброту злом. Она приходила ко мне вчера, чтобы показать костюм, купленный специально для меня, так как хотела быть андалусской танцовщицей из моей фантазии. На ее любовь я ответил жестокостью. Обвинил ее в том, что она шпионила за мной и предала меня. Как только увижу ее, попрошу прощения. Я буду целовать ей руки и умолять, пока она меня не простит. Как я мог быть до такой степени несправедливым к ней?! Я не понимал, что делал. Был раздражен, зол и выплеснул все это на нее.
Вторжение в дом Сафвата Шакира, которому известны все подробности моей жизни, его угрозы, касающиеся матери и сестры — мои нервы не выдержали всего этого. Ноха… Я не переживу, если кто-то до нее дотронется. Если с ней что-нибудь случится, я убью Сафвата Шакира. Господи! Есть в них вообще что-либо человеческое?! Были ли они когда-нибудь невинными детьми? Как работа человека может заключаться в том, чтобы избивать и мучить других? Как после этого можно есть, спать, заниматься любовью с женой и играть с детьми? Удивительно, насколько все офицеры госбезопасности похожи друг на друга. Офицер, который пытал меня, когда меня арестовали в университете, был вылитый Сафват Шакир. Липкая кожа с тем же холодным блеском, мертвые жестокие глаза, бледное сморщенное желчное лицо.
Сильно подул холодный ветер. Я зажмурился и быстрыми шагами пошел по тротуару, чтобы согреться. Этому способу защищаться от холода меня научила Вэнди. Я помню все подробности наших отношений. Я посмотрел на часы: полвосьмого. Почему она до сих пор не прошла? Она ходит этой дорогой каждый день. Она должна будет здесь пройти. Может, она изменила маршрут, чтобы не встретиться со мной? Я почувствовал, как на сердце стало тяжело и грустно. От холода и усталости я перестал понимать, что происходит вокруг, перенесся далеко-далеко и смотрел на людей как из зазеркалья. В такую игру против моего желания играл мой разум, чтобы я не чувствовал боли. Туман сгущался, и через какое-то время я перестал четко видеть перед собой, как будто смотрел на прохожих сквозь запотевшие очки. Не знаю, сколько времени я находился в таком состоянии, как вдруг заметил ее: она шла на меня своей покачивающейся походкой, которая сводила с ума, ритмичной, как в танце. Однажды я спросил ее, почему она не носится, как все американцы? Она ответила шуткой: «Потому что во мне течет кровь моей андалусской бабушки, которая любила твоего дедушку!» Изо всех сил я устремился к ней навстречу. Увидев меня, она остановилась. По ее лицу было ясно, что она не спала ночь, как и я.
— Вэнди!
— У меня работа.
— Прошу тебя. Одну минуту.
Сильный порыв ветра с мокрым снегом ударил прямо в лицо, и я сделал ей знак. После недолгих колебаний она последовала за мной к подъезду ближайшего здания.
Нам стало тепло. Я разволновался.
— Прошу, прости меня. Я не знаю, как я мог так поступить. Я был расстроен и пьян. Я был не в себе.
Она опустила голову, отводя взгляд:
— Благодаря вчерашней ссоре открылась правда.
— Я сделаю все, только чтобы ты забыла, что я вчера наговорил.
— Я не забуду. Не смогу себя обманывать.
— Что ты имеешь в виду?
— У нас прекрасные отношения, но у них нет будущего.
— Почему?
— Потому что мы из разных миров.
— Вэнди! Я совершил ошибку и пришел извиниться.
— Никакой ошибки не было. В конце концов, я из тех людей, кого ты считаешь врагами своей страны. Как бы ты ни любил меня, ты никогда не забудешь, что я еврейка. Как бы я ни была тебе предана, ты все равно не будешь доверять мне до конца. В первую очередь ты будешь подозревать меня.
— Неправда! Я доверяю тебе и уважаю тебя!
— Наши отношения закончились, Наги.
Я собрался ей отчаянно возражать, но она загадочно улыбнулась, и на ее лице появилась та древняя, свойственная только ей печаль. Я подошел к ней, она обняла меня и быстро поцеловала в щеку.
— Не надо больше мне звонить, — сказала она тихо, протягивая мне ключ от квартиры. — Я хочу, чтобы наши отношения закончились так же красиво, как и начались. Я благодарна тебе за те прекрасные чувства, которые я с тобой пережила.
Она повернулась и спокойно ушла. А я смотрел, как через стеклянные двери она вышла на улицу и скрылась в толпе.
На лице Карама Доса появилось беспокойство. Он вздохнул и сказал:
— Значит, начнется война.
— Я не понимаю, как Сафват Шакир обо всем узнал?
— Шпионить за людьми — его профессия. Мы же встречались со многими египтянами, чтобы убедить их поставить подпись. Один из них нас сдал.
— А откуда у него ключ от квартиры?
— Американские и египетские спецслужбы сотрудничают давно и тесно. Подозреваемых отправляют отсюда в Египет, где из них пытками выбивают признание, а затем возвращают в Америку.
— Я думал, здесь соблюдают права человека.
— После взрывов 11 сентября американская администрация дала спецслужбам свободу действий — от прослушки до ареста.
— А как же наше дело?
— Ты по-прежнему настаиваешь?
— Да о чем ты говоришь?!
— Я знаю, что ты патриот, что ты смелый. Но я также понимаю, что страх за семью заставит тебя еще двадцать раз подумать.
Я бросил на него решительный взгляд, он поднял руку и сказал:
— Не сердись. Но я должен был спросить.
Мы сидели в «Piano», где я познакомился с Вэнди. Я старался не поддаваться воспоминаниям, но не мог выбросить ее образ из головы. Я теряю самое прекрасное, что у меня было в жизни. Вспомнил нашу последнюю встречу. Была ли она права? Разве мы принадлежим разным мирам? Ненависть арабов должна быть направлена не на иудаизм, а на сионизм. Мы не должны преследовать тех, кто исповедует другую религию. Фашистский подход противоречит духу ислама и дает другим право относиться к нам так же. Я не раз высказывал это мнение и писал об этом, но сам не смог сдержаться. Если бы Вэнди не была еврейкой, обвинил бы я ее в предательстве? Не слишком ли скоро я начал в ней сомневаться? С другой стороны, разве Вэнди — не исключение? Разве остальные евреи не поддерживают Израиль всеми силами? Разве Израиль, как еврейское государство, не уничтожает арабское население? Разве наши с Вэнди отношения не вызвали возмущение еврейских студентов? Разве они не задевали меня и не унижали? Сколько таких евреев, как Вэнди? А сколько еще таких, как студент, что издевался надо мной?
