Ион Деген - Статьи и рассказы
— Давай, старшина. Если ты уже прицелился, то стреляй, — сказал Одед.
Одед смущённо улыбнулся и начал:
— Значит, в тот день у меня был подряд в университете. Утром по пути на работу я заехал в Яффо и взял в свой тендер четырёх арабов, работавших у меня. Приехали, значит. Начали текущую работу. Но тут ко мне прискакал подрядчик электриков и сказал, что надо срочно выкопать траншею для укладки труб, для кабеля. Траншея небольшая. Тридцать метров. Но у меня была своя работа. Пришло начальство. Короче, пока не уложат кабель, отменяются все работы. Никуда не денешься. Надо копать. Тридцать метров для четырёх человек. Ничего страшного. По семь с половиной метров на душу. Начали, значит, копать. И тут, понимаете, оказалось, что это не грунт, а настоящий камень. Посмотрел я, значит, на своих арабов. И мне стало их жалко. Тут же я позвонил своему другу бульдозерщику Эфраиму. Ты помнишь его, Одед? Это тот танкист, которого притащили в больницу в вертолёте вместе с нами. Попросил его приехать и выкопать траншею. Конечно, я на этом терял. Но что поделаешь? Людей жалко. Эфраим сказал, что у него срочная работа, и он не может приехать. Ну, значит, я стал его уговаривать. Тогда он сказал, что приедет в двенадцать часов. Хорошо. В двенадцать так в двенадцать. Я сказал своим арабам, что они пока могут отдохнуть в тени. Я пошёл на объект посмотреть, что будем делать после траншеи и кабеля. В двенадцать приехал Эфраим. Я. взобрался к нему на бульдозер. Как ни как давно не виделись. Тут прибегает женщина из лаборатории, машет мне руками, значит, что-то кричит. Я соскочил к ней. Она чуть ли не с кулаками набросилась на меня. «Пойди посмотри, что твои арабы наделали!» «Что наделали?». Иду за ней в лабораторию. Там на меня напали все остальные. Показывают мне пустой холодильник. Оказывается, мои рабочие вытащили из холодильника всё, что они принесли из дома на обед. Я, значит, попытался их успокоить. Сказал, что уплачу столько, сколько они скажут. А они продолжали кричать, мол, хорошо, еду ты оплатишь, а кто оплатит воровство и наглость? Полчаса, значит, утрясал я с ними проблему. Короче, уложили трубы. Эфраим ждал, пока их забросают землей и слегка утрамбуют, чтобы заполнить траншею. Но тут подошёл ко мне Ахмед, старший по возрасту и, надо полагать, по положению, и сказал, что уже четыре часа, что они работают до четырёх и что я обязан отвезти их домой в Яффо. Я почувствовал, как кровь приливает к моей голове. «Шесть часов, сказал я, вы ни хрена не делали. Сидели в тени и курили. Затем обворовали холодильник. И сейчас отвести вас домой?» «Заплати нам за сегодняшний день и сейчас же отвези», — сказал он. Тут я уже не выдержал, выхватил у него из рук лопату и, значит, единственная мысль у меня была: не ударить его по голове. Он мне помог. Подставил спину. И я его, значит, плашмя огрел лопатой по спине. Дал ему лопату и приказал тут же начать засыпать траншею. Понимаете, пока я относился к ним по-человечески, они решили, что я фраер. А когда я дал ему лопатой, они поняли, на чьей стороне сила.
Овадия замолчал и смущённо оглядел друзей. Никто не проронил ни звука. Молчание затянулось. Нарушила его Шушана, жена Овадии:
— Всегда ты со своими штучками. Действительно, лучше бы рассказал о блядстве.
— Ну почему же, Шушана, — сказал Цви. По-моему в суде такое свидетельское показание произвело бы впечатление и повлияло на вердикт. Коль а кавод,[2] старшина.
В тот вечер на этом прекратились разговоры о политике. А по пути домой Бенямин спросил Евсея:
— Ты не считаешь, что Овадия неплохой диагност?
Евсей не ответил.
Коротко о себе
Глубокоуважаемый Редактор!
В послесловии к «Уцелевшим стихам» я попытался развенчать «легенды» и небылицы, окружившему моё имя. Прошло более пяти лет после издания книги, но счёт вымышленных историй не только не уменьшился, а даже возрос. Возможно, причина тому — малый тираж книги, к тому же не ставшей бестселлером.
В «Заметках» у меня появился круг интеллигентных и доброжелательных читателей. Хотя бы им стоит представиться в натуральную величину, без вымыслов и нелепиц.
Поэтому осмеливаюсь предложить Вам послесловие.
Незлой Рок преследует автора. Можно даже сказать — игривый Рок, любящий пошутить. «Легенды» вращаются вокруг автора так же неуклонно, как спутник вокруг планеты. Ни одна статья об авторе не обходится без вымысла, без ухода от истины, хотя так просто связаться с объектом описания и привести все к нормальному бою. Поэтому автор сам расскажет о себе.
Шалости Рока я испытал ещё в детстве, когда в очередной раз меня исключили из школы. Случилось это, если я не ошибаюсь, во время моей деятельности в пятом классе. Ване Головенко, второгоднику, было уже четырнадцать лет. Старше меня на два года, крупнее и сильнее меня, он все-таки был повержен ударом головы в живот. Моей головы в его живот. Ловко это у меня получилось. Последний раз такой прием мне пришлось применить уже почти в двадцатипятилетнем возрасте, на четвертом курсе института. И не в живот, а в лицо. Но это уже через тринадцать лет. А тогда, оставив Ваню согнутым возле стола преподавателя, я поспешно отступил и вскочил па последнюю парту. Сейчас, шестьдесят четыре года спустя, не могу не отметить мою тактическую грамотность. Оборону, безусловно, выгоднее занимать на господствующих высотах. (Пребывают ли хотя бы на уровне моего детского понимания наши так называемые прекраснодушные?). Ваня увидел преимущество моей позиции и не решился вступать в ближний бой. Силу моих ног ему уже приходилось испытать. Он предпочел расстрелять меня на расстоянии довольно увесистой подушечкой для стирания классной доски. — Я увернулся. Подушечка попала в портрет товарища Любченко за моей спиной. Портрет сорвался и упал. Случившемуся придали политическую окраску. Товарищ Любченко был одним из наших вождей, председателем Совета народных комиссаров Украины. Ваня Головенко свалил вину на меня. Репутация у меня в ту пору была не очень блестящей. Моё объяснение не сочли достойным внимания и погнали из школы. Но ведь я уже сказал, что Рок мой просто шутник. На следующий день после исключения стало известно, что товарищ Любченко вовсе не товарищ, а враг народа. Ваня Головенко, выкатив грудь колесом, хвастался, что именно он свалил врага народа. Меня в очередной раз восстановили в школе.
Во время и после войны я нередко слышал рассказы о себе, личности легендарной. Порой рассказчик даже не подозревал, что личность, о которой он привирает, находится рядом с ним. Я не переставал удивляться тому, как факт обкатывается вымыслом. Ну, просто кондитерское изделие — внутри легкое суфле, а снаружи плотная шоколадная оболочка. Поскольку речь идет о Роке-шутнике, я опущу несколько печальных историй. Зачем тревожить вас и себя грустными воспоминаниями. Через несколько дней после начала моей работы в Киевском ортопедическом институте до меня докатился слух о том, что новый клинический ординатор, этот бандит, этот хромой еврей уже успел завести шашни с Марией, гипсотехником поликлинического отделения. Новый клинический ординатор и хромой еврей — это я. А почему бандит, придется объяснить.
В 1951 году я с отличием окончил медицинский институт. Несколько профессоров хотели взять меня к себе на кафедру. Фронтовик, отмеченный высокими орденами, коммунист, уже автор двух научных работ. Чем не кандидатура в аспирантуру или в клиническую ординатуру? (Прошу прощения за случайную рифму). Но, как уже сказано, шел 1951 год, а я всё ещё не переставал быть евреем. Инвалид Отечественной войны второй группы имел право на свободный диплом. А я соглашался на работу ортопеда в любом пункте необъятной родины моей. Но чего бы не поизмываться над евреем? И получил назначение терапевтом в Свердловскую область. Возмущённый, я решил поехать в Москву на приём к товарищу Сталину, который, естественно, не имеет представления о проделках антисемитов. Это может показаться невероятным, но после трёх дней издевательств в бюро пропусков ЦК ВКП(б) благодаря потрясающему случаю я всё-таки попал на приём к заведующему административным отделом ЦК. По простоте душевной (из скромности не хочу назвать это дебильностью) я изложил ему всё, что думаю о царящем в Украине антисемитизме. Он пожурил меня за излишнюю резкость и непонимание трудностей на пути нашей славной партии в идеологической борьбе с загнивающим империализмом и сионизмом. В моём присутствии позвонил в Киев заведующему административным отделом ЦК КП(б)У и приказал ему зачислить меня клиническим ординатором на кафедру ортопедии, травматологии и военно-полевой хирургии Киевского института усовершенствования врачей. Ещё почти два месяца издевательств в Киеве. И, наконец, с приказом министра здравоохранения Украины и добром профессора, заведующего кафедрой, я приступил к работе. Первую врачебную зарплату мне предстояло получить через три недели. В тот день я позавтракал двумя пирожками с падлом (так в студенческие годы мы называли пирожки с мясом) и стаканом газированной воды с сиропом. У меня оставался ровно один рубль. Но ведь сегодня будет зарплата! Я отстоял четыре операции. Голодный, усталый, трамваем (тридцать копеек) и троллейбусом (сорок копеек) я приехал в областную больницу, на территории которой находилась администрация института. Ноябрь. На улице уже холодно. На мне тяжелое всесезонное пальто. А в помещении жарко, душно. Терпеливо отстоял длинную очередь в кассу. Но кассир не обнаружила моей фамилии в ведомости п предложила обратиться в бухгалтерию. Главный бухгалтер отнёсся ко мне сочувственно. Я показал ему копию приказа министра о зачислении меня в ординатуру. Он тщетно искал приказ директора института. Не нашел. Предложил обратиться к директору. «Поторопитесь, доктор, через двадцать минут начнётся ученый совет». Я поторопился. Но приёмная была заполнена профессорами. Двух из них я знал. «Зайдите, — сказал мне знакомый профессор, — мы не на приём». Я зашёл. Там, в конце огромного кабинета, за массивным полированным столом, к которому примыкал длинный стол для заседаний, восседал крупный плотный мужчина в костюме и вышитой украинской сорочке. Директор института и заведующий кафедрой хирургии профессор Кальченко. Сбоку примостилась невзрачная дама с красно-рыжими волосами. Секретарь партийной организации института. Сесть мне не предложил. В течение нескольких минут профессор с наслаждением демонстрировал свою иезуитскую сущность. Говорил, что мою фамилию слышит впервые и ничего не знает о приказе министра, хотя заведующий кафедрой допустил меня к работе, получив разрешение директора. Затем так, между прочим, спросил, почему я с палочкой, не с детства ли я инвалид. Я спокойно отвечал, подавляя рвущийся из меня гнев. «Ах да, — сказал он, не имевший обо мне представления, — у вас же куча орденов». Он безошибочно перечислил все мои награды. «Впрочем, — добавил он, — ордена можно было купить в Ташкенте».
